| «ГОНЩИКИ ПОРОКА» |  |
То весеннее утро понедельника было недобрым. Или неласковым. Да, вообще, мой студенческий вялотекущий 1981 год мне казался каким-то кислым. Перед началом занятий в аудиторию заглянул завотделением. По прозвищу Зоркий Змий. С деловым видом сыщика Мегрэ, расследующего «Кто свинтил лампочку в туалете?», сообщил о сигнале из милиции. Опять «39-я из торгового» отличилась. Наша значит. (Группа «39-я» считалась «придурковатая». В ней были собраны лучшие из худших. Или наоборот. Я не помню.) В протоколе отмечено, что трое студентов задержаны в три часа ночи. Нарушали ночной покой. Ехали по Пушкинской на металлической кровати с грохотом и песнями.
Зоркий Змий ядовито посмотрел на кучерявого студента по прозвищу Поручик Моня (Поручик потому что когда-то играл в КВНе гусара)
- Где кровать взяли, баламуты хреновы? – спросил Змий.
- Бабку одну вытряхнули, - признался Моня, с улыбкой человека не обремененного интеллектом.
- Как бабку? – вытянулся в лице Зоркий Змий.
- Да шутит он, - хитро поморщился студент, по прозвищу Ехид. – В проходном дворе нашли. Кто-то выставил. А нам домой бы доехать. Такси не поймаешь – три часа ночи. А самое главное, кровать – старая, царская. Колеса большие, типа больничные, бронзовые и на рельсы трамвайные стали, точно мерку по ним снимали!
- За вами погналась патрульная машина, требуя остановиться, - наседал Зоркий Змий.
- Мы не могли, - убеждал Ехид, - мы с горки взяли разгончик и мчались под уклон. Отказали тормоза. На повороте руль заклинило, в виде кроватной спинки. Кровать перевернулась. Мы вылетели с маршрута. Я счесал локоть. Моня – колено. А Цуцын ударился головой.
Третий участник ночного ралли, конопатый Цуцын, тут же скосил глаза и показал шишку на лбу. У него было небольшое врожденное косоглазие, как у актера Крамарова. Для хохмы, он еще прикусывал язык и дергал головой, будто следил за полётом пули.
Змий посмотрел на Цуцына и махнул рукою.
- Если в голове ничего нет, – ей ничего не будет! А где кровать дели, гонщики порока? – спросил Зоркий Змей.
- На штрафплощадке, наверное. – Поручик Моня развел руками. - Мы попросили в участке, чтобы они там проверили рулевую и тормоза. Утречком мой папаша перед совещанием в исполкоме забрал нас. Чистой заботы человек. Когда батя спросил, мол, за что задержали? Я признался, что ехали без номеров…
У Зоркого Змия заходились жевалки.
- Ну и какое наказание к вам применить? Что ты молчишь староста?
Староста встал и обвел взглядом присутствующих.
- Я предлагаю их лишить прав на управление железной кроватью до конца семестра. Кто за?
Лес рук.
– Единогласно! На том и отпишем в «ментуру», мол, «Меры приняты. Целую. До встречи. «Запа». Или это лишнее?
Змий, теряя терпение.
– Всё, клоуны, пишу докладную, и пусть вам мозги причесывают другие. Я умываю руки.
– Вы зла не держите на них, - начал очкастый худой студент по прозвищу Мадам Щеглова, наивно заглядывая в глаза зав отделения, - что взять с ущербных гениев… Они вас любят, но странною любовью… А вот руки у нас умыть нечем, только слезами!
Зоркий хлопнув дверью вышел. В тишине корридора послышалось: «Идиоты!»
***
Бумага из «ментуры» – дело серьезное даже по техникумовским меркам. Необходимо как-то отреагировать. То есть провести летучее собрание, где будет много вони и гнилых разговоров со стороны администрации.Торжественное снятие «степух», как метод наказания. Потом отписка о принятии мер и т.д. и т.п.
Я, честно боровшийся с гриппом, в последние дни был, как говорят, «при отсутствии в наличии» и поймав Ехида в курилке, жаждал узнать, что я пропустил. Только уже реально, без байды.
Ехида уламывать долго не пришлось. Поскольку о том ночном приключении многие и так знали, то подробный рассказ Ехид посвятил мне, выманив в качестве гонорара сигарету с ментолом.
– Как-то одна из наших «кнопок», с товароведного, такая себе улётная жар-птица, пригласила к себе в гости. «Днюху» отпраздновать, рождение себя любимой.
– Кто эта жар-птица? Сильно жаркая?
– Как кочегарка! – пошутил Ехид. – Но ты её не знаешь. Я покажу. Огненно рыжая. Круглозадая. С улыбкой пеликана. Зовут её - Лиля Безголовкина. Тайфун с зелёными глазами. Но деваха компанейская. Короче, пригласила нас троих. Меня, Поручика Моню и Цуцына, она с ним в одну детскую студию ходила.
А живет она с матерью в районе Пушкинской, в старом доме с привидениями. Чего ты смеешься? В натуре, там такой общий длиннющий полутёмный коридор, заваленный разным хламом, узкий проход и несколько квартир, типа коммуналка. Говорят, что там по ночам «марик» появляется. В смысле, привидение. Это, мол, дух покойного соседа тыняется. Гремит среди ночи хламом, бутылки катает пустые, в общем, спать не дает. Сосед этот у них был старый чекист. Но… не здоров мозгами. Лучше ничего не придумал, как застрелиться на революционный праздник. И видно при самоликвидации что-то забыл. Поэтому приходит по ночам и шуршит, чего-то ищет. Шугает соседей. А может просто, – привычка устраивать ночной шмон осталась. Это нам не ведомо.
Так вот, - глубоко затягиваясь и медленно выпуская ментоловый дым, - продолжил Ехид, - больше всех среди хлама выделялась большая бронзовая кровать. Она была завалена всякой дрянью и перекрывала часть общего прохода. В темноте, выбегая курить, мы пару раз спотыкались об неё до состояния не стояния, в смысле, падения.
В разгар пьянки, реально, Моня чуть нос не расквасил, так зацепился за неё, что вспомнил всех чертей по матери, включая чёртову бабушку и их дедушку - хромого беса. Отдельно поблагодарил того, кто придумал её здесь поставить, пожелав чтоб у того всю жизнь дети боялись железной кровати!
И тут Лиля взмолилась: «Чувачки, выручайте, век не забуду!» Мы, типа, чо надо? В чём проблема? «Да в ней проклятой и проблема. В кровати этой. Стоит здесь как крейсер «Аврора» на вечном приколе. Только шо пушки нет, а так по давности лет точно с тех времен. Со штурма «Зимнего». В натуре, чуваки, она здесь стоит столько, сколько я себя трезвой помню. Бабка, ведьма, сипелка старая, из угловой квартиры, выбросить не дает и к себе не забирает. Уже и жаловались – ей всё по фиг. Старая хламьёвщица. Я об эту кровать, об эту железяку хренову, столько колгот перепортила – чулочной фабрике надо месяц работать в три смены без выходных и праздников. Новый чулок ажурный недавно так зацепила, что пришлось выбросить. На важную встречу опоздала. Такая досада взяла – хоть плачь. Настроение было, как в каком-то склепе. И желание одно только: снять этот чулок и на нем же повесится».
Мы, мол, Лиля, ты чего? Брось убиваться – это не проблема. Конечно же, поможем эту срань господню ликвидировать. Только скажи когда? Мы с Поручиком Моней и Цуцыном тогда, по пьянке, раздухарились перед Лилькой и её подругами, в грудь себя молотим – чем не герои? «Слушайте, спасители мои, - уговаривала нас Лилька, - у меня мать сегодня приезжает часа в два ночи, она проводницей работает. Никто мешать не будет. Вытащите эту кровать и бросьте где-нибудь в соседних дворах. Бабка ночью выйти побоится. Соседи то же не помеха, там одна «труха пенсионная» живет. Тут, в квартире напротив, живет старый сучкогрыз, а рядом шамовка беззубая, ещё Гришку Распутина помнит. По фотографии, наверное. Но главное, что они не вмешаются. Они никогда по ночам не вылазят – чекиста боятся. Они и при жизни его боялись, а щас тем более. В полночь хлам с кровати снимем, я маслом постным побрызгаю на стыках, чтоб не рипело и выбросим. А утром бабка если кинется, то скажу или воры украли, или чекист забрал. Типа, конфискация!» И посмотрев на нас, умоляющим взглядом, спросила: «Ну, что? Согласны?»
А чо нам, кабанам? Глаза залили по самые поплавки и все проблемы ниже колена, то есть или переступим, или затопчем! В подтверждении согласия я буркнул: «Конечно, поможем», Поручик мотнул головой, а Цуцын дважды икнул. В итоге пообещали, что когда будем уходить, то кровать с собой заберем и через дорогу во дворах бросим.
Где-то после двенадцати ночи, не дожидаясь приезда Лилиной мамаши, мы приступили к задуманному. Хряпнули на посошок и как диверсанты вышли в коридор. По-тихому сняли всё барахло, что лежало на кровати и освободили место для выноса. А когда попытались поднять кровать с места, то клянусь мозгами Цуцына, нам показалось, что или она вросла в землю или мы пропили последнее здоровье. Оказалась тяжелая, как английский танк с первой мировой.
Цуцын вначале бодро схватился так за спинку кровати и от натуги аж крякнул. Надулся как жабон, глазенапы стали в полутьме какие-то красные, налитые. Думаю, точно щас у него от натуги, глаза из орбит выскочат и уши отвалятся. Ну шо делать? Куда деваться? Если сказал «гоп», то надо, по приколу, отвечать «гей, гоп!», как учил Пол Маккартни.
Короче, под «гей, гоп», мы втроем оторвали от пола кровать, вначале с одной стороны, а потом с другой. Она действительно провалила под собой пол и годами стояла как памятник. Мы поднатужились и начали её перемещать. Стараясь не шуметь в полутьме, сцепив зубы, мы тащили кровать к выходу. Как бурлаки на Волге. То приподнимая над ступеньками, то обходя углы, а иногда просто - тихо пихая, мы с тупым упорством, вытолкали её во двор.
На часах полвторого ночи. Транспорт не ходит. Людей никого. А мы стоим счастливые в центральной части города с кроватью и чувством выполненного долга. Почти выполненного. Осталось куда-то задвинуть, забросить кровать. Но куда? Бросать кровать просто во дворе не имело смысла. Ближайшие дворы? Тоже не выход. Соседки-стукачки доложат бабке, а та потребует участкового вернуть на место родовую собственность. Решили перетащить через Пушкинскую на другую сторону и бросить где-нибудь в проходняке. В районе хулиганских дворов.
Пробовали её катить. Кровать же на колёсах. Колёса в ней такие большие, бронзовые, массивные. Неплохо получилось, но скрипела сильно, хоть и мазала Лилька, но всё равно голимо. Всё мазалось наспех, в полутьме и на ощупь. Поэтому где попало масло, а где и мимо. Всё равно скрипит, падла. И выбоины на дороге. По булыжной мостовой не покатишь. Гремит. А асфальт с началом весны ещё не латали, тоже весь пощерблённый.
Взялись тянуть на руках. Я с Цуцыном впереди взяли, а Поручик сзади пристроился. Идем как царский конвой. Почему царский? Кровать царская. Поручик сзади марширует. А впереди два юродивых – спотыкаясь, тянут в разные стороны. Это мы с Цуцыном. Только вот царя нигде нет: ни в кровати, ни в голове.
И всё бы ничего, но Моня ещё и песню по дороге затянул, на любимую тему. Тут же сочинял и нам по ушам ездил. Че-то про Голицына, горланил. Щас вспомню…
«Куда мы с кроватью средь ночи попёрлись?
Поручик Голицын, скажи не тая.
А хер его знает, корнет Оболенский,
По пьянке сменял я кровать на коня»
И так далее. Потом спел о том, как поручик Голицын потащил эту кровать прямо на свидание, чтоб не терять время перед боем… В общем, обычный голицынский геморрой. Так с песнями дотянули до трамвайных путей. А когда перетаскивали через них, то вот тут-то Моня и предложил поставить кровать на рельсы. Для прикола примерить.
Ты не поверишь! Кровать на рельсы стала как вкопанная. Всё по размеру, как заказано, ей-ей, точно портной
|