Упорство. Глава пятая

В объятиях мрака

Исэндар внезапно оказывается в каком-то странном месте. Ничего не видно, кругом темно, но под ногами твердая земля. Миг спустя мальчик замечает, что он будто бы светится. Руки, ноги и туловище легко разглядеть, только вокруг непроглядная тьма и даже на шаг в стороны ничего не видно.
Неожиданно перед мальчиком появляется та каменная дева, отчего в это же мгновение все волнение исчезает бесследно. Исэндар только и может любоваться красотой уже живого образа, ожившего в нескольких шагах перед ним. Женщина завораживает своим очарованием. Цвет ее синих глаз так явно выделяется на фоне белой кожи, укрытой тонкой, чистой тканью, что кажется, будто такой синевы никогда прежде видеть не удавалось. А сама женщина парит в воздухе, опустив носочки обнаженных ног, выглядывающие из-под ослепительно белой рясы. Распущенные волосы слегка колышутся, не поднимаясь с плеч, и вся эта удивительная красота заставляет сердце трепетать от нежного волнения.
Лишь одна мысль рождается в уме, когда мальчик любуется прекрасным образом, забыв обо всем на свете, и эта мысль сразу же, против воли срывается с языка, выдавая мальчишеское изумление.
– Богиня… – шепчет он зачем-то.
Исэндар мгновенно краснеет, но глаза опустить не может, не в силах оторваться, хотя сама женщина не обращает на его слова внимания.
– Найди свой путь, – вновь повторяет она то, что уже сказала недавно, и что едва не забылось, пока взгляд беззастенчиво любовался неземной красотой волшебного образа. – Найди его, прежде чем луна взойдет на небо и успеет спуститься. Или умри и исчезни бесследно.
И в тот же миг образ исчезает ослепительной вспышкой.
Глаза прячутся от блеска за веками, а затем вокруг снова остается лишь непролазный мрак. Настолько темно, что кажется, если сунуть в темноту руку, она увязнет. И только лишь слова богини не позволяют утопать в раздумьях, а с ними и последние слова отца, которые вновь и вновь звучат в голове и не желают исчезнуть.
Исэндар выставляет ногу и пытается нащупать в темноте почву, как вдруг он тут же на что-то натыкается.
Навстречу стопе вылезает уродливая морда голодного пажа, в которого уперся носок. Чудище уже тянется огромным ртом, истекая слюной, но вдруг попадает на участок света, на котором стоит мальчик, после чего с противным, визгливым криком морщится и снова прячется в темноте.
Испугавшись, Исэндар отступает на полшага назад, и в спину мгновенно утыкается еще десяток огромных, зубастых голов, скользких и противных, залитых слюной или еще какой-то липкой дрянью.
За спиной раздается сразу несколько десятков отвратительных, визгливых криков. Дюжина или две пажей, разинув громадные пасти, ревут, встревоженные прикосновением, а Исэндар, испугавшись еще сильнее, бросается вперед, снова оказавшись за пределами светлого круга.
Сердце едва прямо изо рта не выскакивает. Пажи орут. Мальчишка от страха мечется из одной стороны в другую, не в силах успокоиться, пока не пробуждает все огромное множество этих мерзких тварей, ревущих отовсюду. Даже сверху эти гадкие создания рвутся к Исэндару, который за эти несколько мгновений оказывается уже с ног до головы вымазан липкой слюной, а когда мальчик, наконец, возвращает себе контроль над телом и останавливается на этом ничтожно маленьком островке света, все стихает.
В ушах звенит. Крика всего одной из этих мерзких тварей уже было бы достаточно, чтобы свести кого-нибудь с ума. Когда же их по нескольку дюжин в каждой стороне, когда все так громко орут, обливая слюной, и особенно, когда все они так отчаянно рвутся вперед, пытаясь достать своими мерзкими пастями, то и самый храбрый человек испугается, как маленький ребенок.
Схватившись за голову и сев на корточки, Исэндар прячет лицо. Он чувствует, как из глаз текут слезы, что странно. Никогда не бывало такого, чтобы не вырвалось даже стона, чтобы и всхлипнуть не пришлось, а щеки бы уже намокли.
Он не двигается, стихает, молчит и оглядывает вставший стеной мрак, окружающий маленький островок света. Здесь они не достанут, хоть это успокаивает, но больше порадоваться нечему. Впрочем, мысль не умирает, не пропадает, как бывает в миг тяжелой растерянности, ум живет и работает все быстрее, раздумывая пусть о чем-то постороннем, но хотя бы спасая от этих ужасающих стонов чудовищ, от этого визга, до сих пор звенящего в ушах.
Вот почему Альзар сказал, что лучше этих тварей не пугать. Если бы там, в лесу, паж разорался так же, то почти наверняка сбежались бы деревенские. Тогда бы и труп нашли, да еще и мальчишку с воином тоже могли бы заметить.
Все становится на свои места. Да и ум немного успокаивается, как только начинает усердно трудиться, ища выход из положения. Сердце все еще стучит так же бешено, даже на миг не желает успокоиться, но мысли складываются аккуратнее, становясь внятными и разборчивыми.
Отец говорил то же. Должно быть, он и сам однажды стоял перед богиней и слышал те же слова… нет. Сейчас вспоминается, что Сокур говорил другое, он сказал, что нужно выбрать путь и следовать ему, ни в чем не сомневаясь.
Мальчик поднимает голову и осматривается. Тихо и мрачно. Ничего не происходит, будто здесь никого нет. Аккуратно, боязливо Исэндар протягивает руку, мгновенно упирается кончиком оттопыренного указательного пальца в скользкую, мерзкую, отвратительную морду пажа, а тот начинает орать.
От страха чуть не отбрасывает назад, как в прошлый раз. Правда, теперь удается сдержаться, одернуть руку, но остаться на месте, а чудище, покричав несколько мгновений, очень быстро исчезает в темноте, словно растворилось и не собирается показываться.
Снова вспоминается отец. Он сказал, что нужно идти вперед. Наверное, он не зря, наверное, понимал, что из такой ситуации не получится выбраться самостоятельно. Только вот… а не могла ли богиня намеренно повторить отцовские слова, чтобы запутать и?..
Эту мысль Исэндар быстро отбрасывает. К чему богине прибегать к такой хитрости…
Мысли таким мощным потоком наполняют голову, что виски пробивает пульс и теперь уже совсем не от страха. Все еще боязно, но даже в такой миг ум не желает сдаваться, он еще быстрее включается в работу, чем в любое другое мгновение. Что бы ни происходило, никогда еще голова не была такой ясной, и это ощущение придает уверенности и помогает сосредоточиться еще усерднее.
Отец говорил, что по-настоящему сильному человеку незачем врать. И ведь действительно, зачем богине вводить в заблуждение? Чего бы она ни желала, ей не зачем унижаться перед обычным человеком. Она не может запутывать, а это значит, что отец все же не зря дал такое необычное наставление, прежде чем выпить яд: он точно знал, что это может спасти жизнь.
– Это испытание! – оживляется мальчик.
На миг он смущается, что заговорил, оглядывается, будто стараясь убедиться, что никто не заметил мысль, за которую отчего-то стыдно. Впрочем, это больше не имеет значения, потому как уже виден путь к спасению, осталось лишь понять, что значили слова «избери свой путь», а затем, как и сказал отец, нужно просто следовать этому пути без сомнений и без страха. И тогда, отерев щеки, на которых слюна пажей перемешалась со слезами, Исэндар поднимается, собираясь непременно выбраться из этого жуткого места.
Главное не забывать, что времени не так много. Хотя, было только утро, когда сюда затянуло. Да еще и вспоминается, что мать ведь осталась дома и ждет, наверное, когда сын вернется и принесет воду.
Отмахнувшись от лишних мыслей, которые только отвлекают, мальчик нахмуривается, всхлипывает и еще больше успокаивается. Непременно нужно отыскать выход, чем опоздать, хоть даже и пропасть на целые сутки, еще хуже будет и вовсе домой не вернуться.
Богиня сказала, что есть только два выхода: победа или смерть. Исэндар сосредотачивается, осматривается, еще раз пробуждает одного из пажей, ткнув его пальцем в глаз, а затем морщится, пытаясь вытерпеть отвратительный крик этого жуткого чудовища.
И вдруг мальчик широко раскрывает глаза. По всему телу проходит волна дрожи. Не от страха. Этот водопад мурашек, пробежавших от макушки до самых пят, рождается совсем от другого чувства. Даже обидно становится, что из-за охватившего ужаса это сразу не пришло на ум. Альзар ведь говорил, что твари эти не опасны, что живые их не интересуют, что пугать не стоит, но и бояться нет никакого смысла.
Сердце вмиг начинает колотиться еще быстрее, хотя и так не может успокоиться. Аж щеки начинают полыхать, словно обожженные. Исэндар поднимает одну из рук, мнет кулак, собирается с мыслями, но все равно медлит и долго не может решиться, а потом рывком засовывает руку во тьму.
Сразу несколько чудищ пробуждаются. Их противный крик скрежещет по слуху, заставляя ежиться от ужаса и отвращения, все четыре пасти, липнущие друг к другу, раскрываются, так что мальчик не выдерживает и одергивает руку назад.
Взгляд укутывает туман. Голова кружится, и мальчик едва не теряет сознание. Он уже чувствует, как покачивается на ослабших ногах немощное детское тельце, чуть не падает, и только от испуга приходит в себя раньше, чем проваливается в беспамятство.
Приходится немного подождать, когда дыхание успокоится. Грудь раздувается, всасывая воздух с такой силой, что одних только ноздрей оказывается недостаточно и приходится открыть рот. А уже вскоре ум снова подсказывает, что времени мало и необходимо торопиться.
Кроме того, в мысли закрадывается страх, что время здесь может пройти незаметно. Кажется, еще и обеда не должно бы наступить, да и голода не чувствуется, хотя позавтракать с утра не удалось. А все же, вдруг уже ночь? Вдруг, она уже наполовину прошла и только кажется, будто времени еще полно.
Напрягшись, Исэндар вновь собирает все силы, чтобы сжать кулак и сунуть руку в морды пажей, будто сложенных друг на друга. Вновь получается то же, опять несколько тварей сразу же пробуждаются, орут, визжат, раскрывают пасти и готовятся откусить от мальчика кусок побольше.
Рука едва опять не дергается назад. Перебороть это желание оказывается гораздо сложнее, чем можно было подумать. Одной только решительности недостает, но тело само делает все необходимое, если не оставить ему выхода. Рот сам открывается, и мальчик со всей силы начинает кричать, закрыв глаза.
Он дрожит, трясется так, что кажется, будто земля проваливается, рождая под ногами разломы. А все же, Исэндар не убирает руку, ждет, терпит. И миг спустя, когда уже можно точно сказать, что рука цела, что чудища не стали ее отгрызать, появляется странное ощущение, и мальчик открывает глаза.
Когда закончился воздух и крик потух, говорить и вовсе не получается. Грудь раздувается, жадно всосав так много, что становится больно. Кажется, легкие сейчас разорвутся, лопнут от напряжения, но этого не происходит.
Случается другое. Взгляд застывает, с ужасом наблюдая мерзкую картину. Зубастые твари, обливаясь слюной, все не умолкают, продолжают кричать, а сами чешут зубами руку, царапая ее и смазывая гадкой слюной. Изо рта у них течет не прозрачная, вязкая жидкость, а настоящие помои. Черные, мутные, с какими-то вкраплениями, и все это проливается на руку, не давая хотя бы на один единственный миг успокоиться и вздохнуть