Ошибка

выкрики.
Она продолжала говорить, но голоса орали уже так громко, что Меланфий почти не разбирал слов. Страх последней капли вспыхнул, как сверхновая, напалмом выжигая в измученной душе остатки решимости. Он знал, надо прекратить эту пытку, прекратить сейчас же, сию же минуту, иначе все могло закончиться плачевно и, наконец, решился. Стараясь не смотреть на предмет юношеского обожания, Меланфий невнятно пробормотал, как он рад встрече, но дела, дела…, ты прости, может, еще увидимся…, когда-нибудь.
И сбежал от той единственной, за одну ночь с которой когда-то мечтал отдать жизнь! Бежал, презирая себя, свои мысли, страхи, голоса, отремонтированную однушку в Одинцово и не состоявшийся отпуск в Африке! Он спасался, но никакие оправдания не могли смыть облепившего его изнутри позора. Бежал, не оглядываясь, точно зная, что удивленно глядевшая ему вслед Лиза наверняка подумала, что он такой же странный, как и в годы далекой юности…
От себя, как не раз говорили пытавшиеся это сделать мудрецы, сбежать еще никому не удавалось. Мысли о едва не треснувшем стакане сменили другие, злорадствующие, что из-за своей трусости он не сделал главного - не добился ответных чувств женщины, что до сих пор тревожила его сердце. Ведь она могла стать той, ради которой он столько времени воздерживался, лишая себя простых человеческих радостей, а он сбежал, опасаясь за свою унылую, безрадостную жизнь и это было лишь началом. С этого момента Меланфий все чаще ловил себя на мысли, что не может думать ни о чем, кроме нее и все громче звучали голоса, требующие плюнуть на лелеемые страхи и фобии. «Жизнь проходит!», орали одни, «Верни ее!» истерично требовали другие. Третьи молча осуждали трусость, четвертые глумились, ехидно интересуясь, как там стакан, не появилась ли трещинка.
Конечно, он сопротивлялся. Грозно приказывал всем заткнуться, круша отремонтированную однушку в Одинцово, угрожая покончить с собой, а заодно и с голосами; предупреждал, что ему все равно, и следующая порция сарказма станет последней для всех. Голоса не унимались, продолжая долбить: жизнь коротка, глупо отказывать себе в мечте, не будь идиотом! Он уже не мог думать ни о чем, кроме той встречи с Лизой, а перед глазами переливалась застывшая картинка, где он неуклюже врет про важные дела…
С каждым днем становилось хуже, и было понятно, что долго это не продлится. С сексом, без секса, стакан его жизни уже дал трещину, угрожая лопнуть в каждую секунду. Меланфий чувствовал, как душевная боль переходит в физическую, отражаясь мигренью, повышенным давлением и частым сердцебиением. Он винил в этом свое чрезмерное воображение, но однажды боль чуть не убила, что наверняка произошло бы, если бы не «Скорая», вызванная зашедшим за солью разведенным соседом. А уже в больнице, после множества проверок и взятых отовсюду анализов выяснилось, что у Меланфия неизвестная болезнь давным-давно изученного сердца, у которой нет даже названия и медицина тут полностью бессильна. Единственное, что врачи могли сказать с уверенностью, от которой хотелось выть, что жить ему осталось не больше недели! Одна неделя, семь дней и все - забвение, мрак, пустота!
Стараясь не вслушиваться в истеричный внутренний ор, Меланфий лихорадочно решал, как правильнее распорядиться оставшимся временем. Обратиться к богу? Молитва, свечки, икона Казанской…, кажется, она кому-то помогла! Уйти в запой? Напиться, как сосед перед разводом и гори оно все! Какая разница, от чего умирать?! А может, выступить с обращением? К кому, зачем? Съездить, наконец, в чертов отпуск, благо на дворе зима? Или, скажем, банк ограбить, а деньги передать на изучение болезни, от которой умрет только один человек на планете – Меланфий Гермогенович Добробаба?! Время шло, но из-за обилия вариантов он никак не мог выбрать…
Три дня прошли в мучительных поисках решения, еще три Меланфий выбирал между участием в опасном эксперименте, обменом нуждающейся в ремонте однушки в Одинцово на трехлетнюю «Ferrari 550 Maranello» и желанием прорваться на ТВ, рассказать о своей проблеме, послушать наемных скандалистов. Он выбрал другое - позвонил Лизе. Ее голос показался уставшим, но какое это имело значение, если жить ему оставалось всего ничего? Пробормотав про скорый отъезд, Меланфий попросил Лизу встретиться с ним завтра, в глубине души надеясь, что она откажет, потому что боялся не сдержаться и рассказать ей о своей неизлечимой болезни. Но этого не произошло. Помедлив, видимо, для приличия пару секунд, Лиза согласилась, поставив условием, что он не будет таким скованным, на что Меланфий с отчаянной радостью смертника ответил, что она удивится, насколько он изменился…

                ***

Заскочив в парикмахерскую, Меланфий поразил мастера желанием вместо бобрика сделать ему что-нибудь эдакое, необычное. Старенький, воспитанный на советских машинках мастер старался как мог и через полчаса Меланфий с удовлетворением смотрел на помолодевшее отражение, усилием воли заткнув голоса, твердящих, что новая прическа «под бокс» ничем не отличается от его обычного «бобрика». Накинув на чай удивленному его поведением мастеру, Меланфий вприпрыжку побежал к цветочному магазину, напряженно вспоминая, какие цветы любила Лиза, попутно размышляя о том, что денег у него не так много и зря он не попросил разведенного соседа вернуть должок, благородно решив, что «там» они ему не пригодятся.
В цветочном он сильно краснел, отвечая на коварный вопрос флориста о назначении букета, его смысловом, так сказать, наполнении. Меланфий бормотал, что не день рождения, не свадьба, и не похороны, возмущаясь последним предположением, однако, мелькнувшее в зеркале напротив отражение остановило готовые уже сорваться с языка резкие слова. На него смотрело помолодевшее, но печальное подобие больного неизлечимой болезнью, у которой не было даже названия…
Заказанный столик находился в углу небольшого помещения, интимно прикрытый от любопытных глаз искусственной пальмой и лирично гармонируя с сугробами за большим витринным стеклом. Заказав зеленого чаю, Меланфий старался не смотреть на часы, занимая себя придумыванием тем к предстоящему разговору, чтобы не показаться скучным. Дело шло туго, в голове царили лозунги о глобальном потеплении, преимуществе электромобилей и квантовой запутанности взаимозависимых объектов. Вряд ли это заинтересовало бы Лизу, и Меланфий пытался вспомнить, какие нынче веяния моды, сознавая, что ничего об этом не знает, и как-то незаметно переключаясь на размышления о йогах и прочих знатоков сансары…
Официант принес еще чаю, посетители кафе сменились уже несколько раз, вынуждая Меланфия всякий раз оборачиваться на звякнувший дверной колокольчик, отдаленно напоминающий такие же в голосе Лизы…
Она опаздывала. Меланфий помнил, что она всегда опаздывала на уроки и не только на первый. Вспыхнувшее воспоминание чуть приподняло стремительно падающее в пропасть настроение, правда, ненадолго. Прошел час, другой, еще полчаса, еще, еще. Никогда не умолкавшие голоса становились все громче, принуждая Меланфия сделать уже выводы и уйти, пока еще ходит транспорт, чтобы не тратится на такси, поскольку деньги пригодятся на похороны, ведь жить ему осталось всего ничего – несколько часов. Он крепился, втайне надеясь на молчаливое подсознание, единственного союзника в хоре засевших в голове безумцев, но оно по своему обыкновению молчало, не вмешиваясь в становящийся совершенно невыносимым ор…
Услышав звонок, он не сразу догадался, что звук доносится из его кармана, а поняв, почувствовал легкий укол в груди. Еще не доставая телефона, Меланфий уже знал, что это Лиза, которая извинится, что не пришла, придумав какое-нибудь оправдание. От этой мысли он вдруг почувствовал необычайную легкость в теле, сумев даже улыбнуться официантам, неодобрительно посматривающих на последнего, упорно не желающего уходить клиента. Карман продолжал трезвонить и его рука, наконец, схватила дрожащий от нетерпения телефон. Номер был незнакомый. Подумав пару секунд, Меланфий с силой вдавил кнопку, вымещая на ней испытываемые, из-за царящего в душе сумбура муки.
Звонили из больницы. Молоденькая, судя по голосу, девушка сообщала, что произошла страшная ошибка, причину которой они не могут объяснить, но приносят глубочайшие извинения за неверно поставленный диагноз. Перед глазами Меланфия промелькнули катафалк, военный оркестр на кладбище, вырытая могила и гроб, в котором покоился он, помолодевший и печальный, но девушка продолжала говорить и до него постепенно начал доходить смысл ее слов.
Чудовищная ошибка…, вы совершенно здоровы…, чужие анализы…, человеческий фактор, простите, ради бога! Меланфий слушал, боясь поверить в случившееся чудо, периодически отрывая телефон от уха, чтобы убедиться, что это не один из его голосов. Запас извинений вскоре иссяк, голос молоденькой девушки в десятый раз повторил, как им всем очень жаль, что ему пришлось перенести такое и как они надеются, что он не откажется от их услуг в дальнейшем. Пробурчав нечто среднее между понимаю и прощаю, Меланфий отключил телефон, окинул растерянным взглядом опустевшее заведение и, взглянув на часы, вдруг заторопился…
Домой он летел, не замечая промозглого ветра, не чувствуя под ногами обледенелой корки и не слыша вопящих от радости голосов. Он думал о Лизе. Теперь, когда все волшебным образом изменилось, а стакан жизни доказал свою прочность, он сумеет добиться ее благосклонности. Неважно, что сегодня она не пришла, на то могли быть причины, которые он, конечно же, поймет и простит! Неважно, что она даже не позвонила, чтобы предупредить и этому наверняка тоже было разумное объяснение, а у него будет неплохой повод показать себя джентльменом! Главное дождаться утра, когда можно будет позвонить и по-рыцарски снисходительно пожурить, ненавязчиво намекнув, что он не в обиде и вообще…
В квартире было тихо. Сломанная мебель молчаливым укором встретила взбудораженного хозяина, но Меланфию было все равно. Схватив пакет, он лихорадочно запихивал в него валяющиеся на полу газеты и журналы, с помощью которых еще утром пытался выбрать достойное ухода из жизни дело. Одного пакета оказалось мало и вскоре у дверей в прихожей громоздились несколько полиэтиленовых изделий, под завязку набитых ненужным хламом. Кое-как прибравшись, Меланфий огляделся, прикидывая, что еще можно сделать, прежде чем вызывать ремонтников, но решил, что на сегодня, пожалуй, хватит.
Взглянув на часы, Меланфий подумал, что еще не поздно и лучше позвонить прямо сейчас, а не мучиться всю ночь, пытаясь угадать, как она отреагирует. К тому же он не был уверен, что утром будет столь же решителен и это оказалось весомым аргументом. Сделав пару глубоких вдохов, он набрал отпечатавшийся в памяти номер, решив, что подождет четыре гудка, чтобы не показаться назойливым хамом. К его удивлению и радости трубку сняли уже на втором, но это был не ее голос. Сказавшая алло женщина явно был чем-то расстроена. Дико извиняясь, Меланфий попросил к телефону Лизу. Женщина ответила не сразу. Сначала он услышал прорвавшиеся рыдания, а потом женщина сказала, что Лизонька…