На высоте птичьего полёта

То была милой, податливой девушкой, весёлой и беззаботной, а вдруг закостенела и стала обычной стервой, которая делает ставку в жизни исключительно на секс. На мгновение мне её стало жаль, я увидел её будущее, оно было безрадостным, как ноябрьское поле в проплешинах снега.
– Вещи мои сними! – велел я Владику, стараясь не глядеть на жеребёнка из-за жалости к женской доле. – Ты их не заслужил!
Я вспомнил, что они были обильно политы не чей-нибудь, а моей кровью: под Мариновкой меня хлестнуло осколками в тот момент, когда я пренебрёг миномётным обстрелом и высунул нос из окопа. Виной всему оказались мой рост, мелкий окоп и безмерное любопытство. Ничего особенного, три царапины на черепе и комбинированная контузия, но конца изваринского котла я уже не увидел, меня срочно эвакуировали в больницу имени «Калинина». Если бы я тогда каску пристегнул, как положено, мне бы просто оторвало голову вместе с ней.
– Да пожалуйста! – вскочила Инна-жеребёнок так резко, что её прекрасные волосы разлетелись во все стороны. – Шлялся где-то две недели, а теперь обвиняет!
– Быстро и без скандала! – сказал я. – Встали и вышли!
Я даже уступил им дорогу, показывая, что никого бить не буду, не за что, сам виноват, но подумал, что рыжий по глупости может броситься драться и что драчун из меня сейчас аховый. Но он юркнул мимо, как испуганный щенок, и в спальне номер один они о чём-то заспорили. Рыжий Владик безмерно трусил, видно, жеребёнок его по глупости просветила, чья это квартира.
– Я косметичку забыла?.. – неуверенно высунулась она.
– Забери, – разрешил я великодушно, наблюдая их суету из коридора.
Она так боялась, что я передумаю, что проскакала в ванную на одной ногу, на второй был наполовину обутый сапог.
– С тобой что-то случилось? – спросила она участливо, бросая в знакомый мне пакет, обклеенный стикерами, всё, что считала нужным присвоить себе.
– Неважно! – ответил я.
– Я же вижу! – она выразительно покосилась на мой левый бок, который я инстинктивно оберегал.
Больше всего досталось моей многострадальной левой руке, но я надеялся на лучшее.
– Какое тебе дело?!
Я не верил ни единому её слову, потому что знал эти женские штучки закабаления и ещё, потому что вспомнив о ботве, то бишь о шикарном букете красных роз, которые мы забыли по её вине в супермаркете. Именно этот букет роз я простить ей не мог, не измену, не завуалированные насмешки над моим возрастом, не намёки на мою провинциальность, а именно букет красных роз, словно он был бог весть каким символом женской порочности.
– Такое, что я тебя ещё люблю! – поведала она, сообразив, что пакет с косметикой у неё никто отнимать не собирается.
Разумеется, она помнила, что я намеревался купить машину и возить её светлость на работу и обратно. Было за что бороться.
– Не унижайся, – нарочно попросил я с камушками в голосе, чтобы она не питала глупых надежд.
– А я даже хотела за тебя замуж выйти, – перешла она в наступление, пристально глядя на меня своими мультяшными глазами, которые светились в темноте, как люминесцентная керамика, и очень мне нравились.
– Найдёшь другого дурака, – ответил я.
Она легкомысленно покривилась: очень надо! И я понял, что рыжий Владик для утешения, а я, значит, для того, чтобы на мне ездить, свесив ножки.
– Знаешь, как я переживала, – поведала она, надувая пунцовые губки и переходя на доверительный тон. – Даже в полицию сообщила!
Она так и сказала: «сообщила», словно о пропаже болонки.
– Представляю, – сказал я и едва удержался от ядовитого укола насчёт её переживаний, наверное, не знала от радости, кому первому из своим пожарников позвонить, мол, квартира освободилась с жратвой и выпивкой, ну, и сексом, разумеется.
Она вспыхнула, всё поняв:
– Скотина!
Я понял, что часто принимал женскую красоту за ум.
– Инна… – спросил я с долготерпением, – чего ты хочешь?
Ящерица на правой её руке премило умывалась язычком. Признаться, я уже привык к ней и находил даже забавной. Но мысль о том, что она провела бы со мной остаток моих дней, почему-то меня покоробила; с самого начала я не верил Инне-жеребёнку, хотя надеялся на чудо. Чуда не состоялось, жеребёнок экзамена не выдержала, стало быть, у неё всё ещё впереди с её страстью к хитростям.
– Ничего, – буркнула она, отвернувшись.
– Банкет окончен, – сказал я. – Забирай свои вещи и уходи!
– Ты сам виноват! – всхлипнула она, с трудом выволакивая пакет из ванной.
Мне были знакомы эти женские фокусы, против них у меня выработался стойкий иммунитет. У меня была хорошая, а главное, очень настойчивая учительница, и я предугадывал все ходы наперёд. В этом плане жеребёнку было далеко до моей жены.
Высунулся рыжий Владик:
– Я готов!
– Закройся! – отрезала она и едва не прищемила ему нос дверью. – Мог бы позвонить! – упрекнула она, намеренно делая меня негодяем.
– К сожалению, не мог, – сказал я, не собираясь объяснять, что произошло с моим телефоном, после этого надо было рассказывать о покушении, об операции, а там, глядишь, расслаблюсь, нечаянно помирюсь и начну презирать себя. Я не хотел, чтобы в моей жизни наступила эра цинизма и расчетливости.
– Я ждала тебя три дня! Все глаза выплакала! Я думала, ты меня бросил!
– Придумай что-нибудь более жалостливое, – предложил я.
– Мне было тяжко и одиноко! – повторилась она, не в силах выйти за рамки Эллочки-людоедки и пытаясь меня обнять.
– Так тяжко, что ты притащила придурка?! – отступил я на шаг и не удержался я от укора, хотя дал себе слово минимизировать душевные потери.
– Я не придурок! – возмутился рыжий Владик из-за двери.
– Заткнись! – велела она ему и с тайной надеждой к примирению посмотрела на меня: – Что мне оставалось делать?
Инстинктивно она чувствовала, что больше ей такого дурака не найти.
– Всё что угодно, но не раздвигать ноги, – сказал я.
– Ну ты и монстр! – всхлипнула она после минутного изумления.
– Какой есть, – согласился я.
В странном она жила мире, хотя иллюзии нужны нам, чтобы меньше страдать.
– Мастодонт! – добавила, намекая, что я глубоко неправ, что мода на порядочность осталась в прошлом веке и что я должен удовлетвориться естественным положением вещей, не выгонять её, страдающую, на улицу, а обойтись суровым наказанием в виде трехкратного секса.
– Всё! – сказал я. – Концерт окончен! С вещами на выход!
Жеребёнок всё поняла. Глаза её потухли, руки опустились, но пакет с косметикой не бросила, а потянула за собой, как заключённый – кандалы, хорошо хоть догадалась оставить ключи на тумбочке, под канделябром в виде Мефистофеля с высунутым языком.
– Ты ещё меня вспомнишь! – словно нарочно замешкалась она.
Рыжий Владик, трусливо кося глазом, шмыгнул первым, очевидно, оберегая зад от пинка.
– Даже не сомневаюсь, – согласился я, закрыл за ними дверь и, найдя в справочнике службу уборки квартир, вызвал бригаду спасателей.
Когда они прибыли, я сказал, что нужно сделать: навести абсолютный порядок, постельное бельё и грязные вещи отдать в прачечную, всё лишнее, включая бутылки, объедки и всю еду из холодильника выбросить в мусоропровод. Поменять зеркало в спальне, вымыть холодильник, полы, окна, продезинфицировать ванную, туалет, душевую и кухню, а также посмотреть хозяйственным глазом. А сам пошёл в парикмахерскую и магазин. Кожаные тапочки, которые я успел полюбить всей душой, я самолично вынес и оставил у подъезда, мол, кто-то забылся и босиком отправился собачку выгуливать.
В магазине, памятуя о недавней голодной жизни, я накупил всего, на что упал мой взгляд, в том числе и огромную бутылку божественного арманьяка «Чёрный дуб Гаскони» на качелях.
Я некстати вспомнил, что по весне с голодухи мы ели виноградных улиток, да, тех самых улиток, которых подают в московских ресторанах как деликатес от шеф-повара, только при отсутствии чеснока и уксуса они дурно пахли из-за жёлтой слизи, которую выделяли в неимоверном количестве.
Когда я вернулся, тапочки у подъезда уже наши себе нового хозяина, а квартира блистала идеальной чистотой. Гардины висели, как им положено, кресло было водворено на место, а персидский ковёр пропылесосен. Воздух благоухал розами. Принесли выстиранное бельё и застелили постели в обеих спальнях. Лампы в душевой поменяли на более мощные, купили новые коврики и душевые принадлежности, даже в вентиляции решетку почистили. Услуги обошлись мне в двенадцать тысяч, не считая стоимости зеркала. Я заплатил пятнадцать к удовольствию обеих сторон, плюс за зеркало. Потом открыл кран, чтобы наполнить ванную, вернулся на кухню, сделал себе грубоватый арманьяк «Чёрный дуб Гаскони» со «швепсом» и выпил большой стакан. После этого почувствовал, что меня отпустило и в желудке, и в душе.
Есть женщины, которым нравится власть над мужчиной, жеребёнок по младости лет пока что подбирала ключики к этой роли, в которой надо быть удачливой, как роковая женщина, и искусной, как канатоходец. С кем-то другим она больше не повторит ошибки, подобной той, которую совершила со мной. Бог с ней, я даже не осудил её, дитя прогресса.
Я боялся взглянуть на свой левый бок, он был жёлтым и сморщенный, как грецкий орех. К счастью, зеркало в ванной быстро запотело. Но я успела заметить, что, кажется, стал поправляться, что на спине, как прежде, возникли рельефные мышцы, а когда причесывался, то отметил, что у меня даже чуб вырос такой же, как в юности, и закрыл наконец мои безобразные шрамы. Об осколке в лёгком я даже не вспомнил.
Не успел я вылезти из ванной и принять второй стакан божественного арманьяка со «швепсом», как припёрся Валентин Репин. Я с удивлением увидел его очкастую физиономию на мониторе и услышал слово «рыба» на придыхании.
– Заходи! – открыл я ему подъездную дверь и почувствовал, что жизнь полна маленьких удовольствий: друг пришёл, с которым можно позубоскалить.
Пока он поднимался на лифте, я сделал две порции арманьяка с апельсиновым соком, вышел в коридор, поставил стаканы на тумбочку под бронзовый канделябр в виде Мефистофеля с длинным языком, распахнул входную дверь и с глупой улыбкой, встав в позу матадора, принялся ждать, оперевшись левым локтём о стену, а правым кулаком – в бок. Левый бок после ванной тянул так, что впору было забиться в угол, как больной собаке. Но я специально растягивал мышцы, чтобы они быстрее пришли в норму.
Репин вошёл, обременённый двумя огромными сумками. По его лицу тёк деловой пот.
– Здорово! – обрадовался я, протягивая ему стакан с арманьяком.
– Отойди! – проигнорировал он меня своим прононсом и без паузы на приветствие попёрся, как носорог, оставляя после себя грязные отпечатки ног.
За ним, как котята, волочились толстые, суровые шнурки.
– Ты что делаешь?! – посторонился я и пошёл следом, памятуя, что он не шибко много зарабатывает на своей рекламе, – здесь всего полно! Зачем тратиться?!
– Жанна Брынская передала, – огрызнулся Валентин Репин, – для тебя, сволочь! – Принялся разгружать он содержимое сумок на барную стойку.
– Брось, старик! – сунул ему стакан.
Он брезгливо, как кот – валенок, понюхал издали, не выпуская сумок из рук, памятуя, что долг перед женой превыше всего и не подлежит сомнению, потом облизнулся и с плотоядным выражением на суровом лице протянул корявые ручки, чтобы выпил