Музыкальный абонемент

Allergetto

Ироничный Эрос явил мне образ Аглаи  у холодильника с пельменями в ближайшем супермаркете. Отчитав лекции будущим журналистам, я страшно проголодался, вспомнил, что холодильник пуст и забрёл в магазин «Скверный». Не ведая о коварных замыслах бога любви, я выбирал в гробике с прозрачной крышкой условно безопасное сочетание подобия теста с иллюзией мяса. Остановился на пачке с надписью «халяль» и похотливо улыбающейся розовощёкой свинкой. Вознёс наивную молитву - противоядие, задвинул створку, и в тот же миг в стекле холодильника отразился лик куклы Барби, выросшей в интеллигентной советской семье. В её глазах я прочитал расписание уроков в ненавистной музыкальной школе, югославскую стенку с хрусталём и книгами, купленными на талоны от сдачи макулатуры, коврик на стене и неодолимое стремление родителей причислить себя к секте интеллигентов. Живая реликвия вызывала сочувствие и сострадание – меня пытались воспитать в режиме Кена – спутника этой куклы. Но в полной мере предаться состраданию что-то мешало. Я вдруг ощутил робкий эротический посыл, излучаемый Барби, и направленный, показалось, в мою сторону. Несмелый и трогательный, этот посыл вдруг начал обретать силу. С каждым мгновением он рос, стремительно превращаясь в ураган. Едва открывший глазки котёнок на моих глазах превратился во льва. И вот, дама постпостбальзаковского возраста уже попирала сущее, одержимая неодолимым влечением. На всякий случай оглянулся: мне ли эта страсть была адресована, но сзади никого не оказалось. От неожиданности, на мгновение задумался о судьбе разделявших нас пельменей. Невольно вовлечённые в орбиту поглощённой желанием женщины, они вполне могли начать размножаться, не выходя из анабиоза.
Паривший над нами Купидон готов был заржать: два идиота у холодильника с пельменями казались ему блогерами античного «Тик-тока». Несуразные и трепетные подростки лет пятидесяти с прыщавыми фантазиями о вечной юности. Купидон выпустил пару стрел из чистого любопытства. Потом, наверняка, принялся снимать нас на камеру телефона, но я об этом уже не думал. Гигантская волна причудливого коктейля из ностальгии и похоти стремительно надвигалась на меня с горизонта детства. В ней отражались обнаженные греческие статуи, наяды Рубенса и порнографические картинки на игральных картах. Пьянило само приближение волны. Предощущение инициации, ожидание чуда и исполнения всех желаний. Сметённый цунами, я отдался подростковым эротическим фантазиям. Мысленно исправив несколько самых сладострастных и нереализованных сценариев, я покинул чертоги воображения и обнаружил, что стою перед очаровательной советской Барби и хищно улыбаюсь.   
- Любите ли вы пельмени? – смутился я.
- Бесконечно! – выдохнула дама, обошла холодильник и увлекла меня к кассе.
Пока я суетливо рылся в карманах в поисках банковской карты, она нетерпеливо отбивала ритмы фламенко изящной ножкой. Кассирша, уловив градус наших стремлений, издевательски замедлилась, потом предлагала товары по акциям и скидочную карту магазина. Расплатиться под треск кастаньет – моя дама неистово щелкала пальцами.
- Я знаю потрясающий рецепт приготовления пельменей, - на улице она схватила меня под руку и крепко прижалась.
- С удовольствием попробую.
- Надеюсь, у вас есть большая кастрюля?
- Огромная, - уверил я.
- А специи?
- Все классические и множество экзотических.
- Чудесно! Потрясающе! Идёмте же! – она ускорила шаг, и мы перешли с иноходи на галоп.
Любуясь ангельским ликом Аглаи, я предвосхищал трогательную пастораль. Шаловливая пейзанка встретила пастушка и, повинуясь внезапному порыву, увлекла его в стог. Но нашу пастораль писал Босх. Прелюдия сопровождалась скрипами и стонами престарелого лифта. Несколько раз он с пронзительным  визгом замирал, когда дама прижимала меня к панели с затёртыми оплавленными кнопками. После пяти моих безуспешных попыток открыть дверь квартиры, Аглая отобрала ключ и тут же сломала его в замке.
Стог для нашей пасторали обнаружился на подоконнике между этажами. Встраиваясь в мизансцену, я благодарил провидение, поселившее меня на последнем этаже одноподъездной башни. Это оставляло шансы на непрерывность происходящего. Впервые в жизни чувствовал себя куском сыра: Аглая натирала меня словно запрещённый санкциями пармезан. На мелкой тёрке, не пропуская ни комочка. Под аккуратно постриженной овечьей шкуркой обнаружилась тигрица. Ненасытная и отчаянная.
Она терзала меня миг или вечность. Судя по безвозвратно слипшимся пельменям, довольно долго.

- С дуру можно и хер сломать, - хмурый слесарь оглядел замок, потом нас с Аглаей, ловко извлёк обломок ключа плоскогубцами и элегантно открыл дверь фомкой. – Ты бы замок сменил, командир. И дверь тоже. И дом говно, и район. И вообще отсюда валить пора. Никогда ничего не изменится.

Пока я расплачивался со слесарем-диссидентом и договаривался об установке нового замка, Аглая разделась и забралась в постель.
Второе действие по просьбе дамы сопровождалось крайне матерными и довольно грязными песнями в исполнении неизвестной мне группы. Аглая включила их в своём телефоне, соединила его с мобильной колонкой и врубила на полную громкость. Матерщина – вещь необходимая, я бы прописывал её в качестве терапии от множества недугов, но после этих песен хотелось принять душ – зловещая пародия на частушки о маркизе де Саде в исполнении Достоевского. Но, судя по действиям девушки, это был необходимый саундтрек. Складывалось впечатление, будто Аглая всеми силами стремится разрушить образ невинной пастушки, дарованный ей генами родителей. Не могу сказать, что борьба с собственной природой напоминала саморазрушение. Отнюдь. Больше походило на реставрацию старого здания где-нибудь в центре Лондона: полное сохранение фасада в первозданном виде и беспощадная перестройка внутренностей. Аглая самозабвенно трудилась не этой стройке архитектором, дизайнером, молдавским штукатуром и таджиком рабочим. 
- Накажи эту грязную суку! – требовала Аглая. – Порви эту подлую шлюху!
Не могу сказать, что после первого акта в подъезде меня подобные призывы очень удивили, но элемент неожиданности имел место. Это был мой первый подобный опыт. Но смущение довольно быстро уступило место куражу. Материть женщину последними словами, с рычанием описывать анатомические подробности процесса, озвучивать и исполнять самые грязные желания – крайне увлекательно. Особенно для интеллигентного человека.

Забытые в прихожей пельмени превратились в однородную серую жижу. От ужина, вина и кофе Аглая отказалась. Вызвала такси, мы записали в телефоны друг друга наши номера и попрощались. Смущенно  и сухо. Будто стесняясь произошедшего.
Пролистал записную книжку телефона, но на букву «А» имени Аглая не обнаружил. Наверное, я для неё был случайным приключением. Или проспорила и выбрала меня персонажем для исполнения долга чести. Со мной подобное случалось, вероятность была велика. Не могу сказать, что испытывал разочарование или нечто подобное. Осталось томленье недосказанности. Близость всегда была для меня прелюдией к интересным разговорам и наблюдениям за человеческими особями. А тут… Кроме имени и эротических предпочтений я о ней ничего не узнал. Открыв вино, я включил битлов и погрузился в медитацию. «Michel, my bell»… Пру минут спустя мой телефон издал неприличный звук, на мгновение прервав Пола МакКартни. На экране высветилось имя абонента «Грязная шлюха» и текст: «Я приеду в следующий понедельник в 19.00».   

Соседи, привыкшие к музыке 60-х, обычно звучащей в моей квартире, каждый понедельник крайне удивлялись грязным матерным песням. Но, будучи людьми деликатными, вопросов не задавали. Эволюция их отношения к понедельничным концертам читалоась во взглядах: тягостное непонимание – несмелое осуждение – хорошо скрываемая брезгливость. Месяцев семь – восемь спустя, они остановились на сочувствии к падшему. А я остановился в отношениях с Аглаей. Наш странный роман требовал развития. Физического взаимопроникновения явно не хватало. Мне хотелось говорить, делиться, познавать бездны её души. Аглая требовала насилия. Говорить отказывалась, а мне - пацифисту, ни разу не допустившему мысли ударить женщину - её эротические предпочтения внушали ужас и панику. Оскорблять и материться – часть игры. Театр. Но ударить...  Роль отвёртки – лобзика – отбойного молотка на её внутренней стройке я сыграть мог. А работать шар-бабой, вынужден был отказаться. Наши встречи случались всё реже – я придумывал веские причины для отказа - а потом и вовсе прекратились.
И снова по понедельникам в моей квартире воцарились «Битлз» и «Роллинг стоунз». Музыка детства, впервые услышанная «на костях» - рентгеновских снимках. Запрещённая и манящая. В далёкие 70-е она была моим спасением от окружающей реальности: совок, совковая школа, совковая музыкальная школа, совковая филармония. Спросите меня, в каком порядке я бы сжег эти заведения, отвечу: начал бы с филармонии. Из окружающего зла она была самым необязательным злом. Подростков, посаженных на поводок абонемента, регулярно обязывали отбывать повинность на концертах классической музыки. Баха и Генделя вытерпеть было можно, но эти концерты вела тётка с мерзким сюсюкающим голосом. Облачённая в платье из филармонической занавески, она заполняла паузы между произведениями ультразвуковыми привизгами, на долгие годы внушая юным организмам неприязнь к Моцарту и ненависть к Бетховену. Самым отвратительным было впечатление, что она относится к нам, как к идиотам. Манера изложения учебника по музыкальной литературе для дебилов вызывала желание придавить её крышкой рояля.
- Мажор, дети, это весело и радостно! – тётка судорожно всплёскивала руками. – А минооооор?.. – она выпячивала нижнюю губу и фальшиво всхлипывала.
И зачем я в тот момент вспомнил один из самых болезненных эпизодов детства? Вселенная услышала меня и поспешила с мрачными шутками. Позвонил брат, попросил отвести мою пятилетнюю племяшку – Варвару, куда бы вы думали? В филармонию. Я вздрогнул. Но отказать не смог: люблю племяшку, и давно обещал устроить ей развлечение. Альтернатива с зоопарком или музеем пыток её родителями были отвергнуты – абонемент. Это зловещее изобретение советского садо-мазо.
Рассудив, что за сорок лет, прошедших с моих филармонических мучений, там всё кардинально изменилось, я занялся моральной подготовкой к действу. Варвара – самая красивая из встречавшихся мне женщин. Непоседливая и удивительная. При встречах я прикасаюсь к её бесконечной мудрости, иногда успеваю увернуться от летящих в меня игрушек.

В фойе филармонии мы с Варварой были самой красивой парой. Родители нарядили дочь в элегантное лиловое платье, на её запястье я с удовольствием обнаружил жемчужный браслет, привезённый мной из Стамбула. Мой синий твидовый костюм от Харриса вполне соответствовал наряду спутницы. Съев по мороженому, договорились пережить полтора часа кошмара и отправились в зал. В ожидании начала концерта я одним глазом читал ленту фейбука, другим наблюдал за Варварой – эта