Дневники потерянной души - Глава 2 - Откровения

— возмутился его наставник. — Я тебя учу только тому, что может пригодиться! Ты еще предложи горшки и кувшины пополам разрубать при продаже!

— Хорошо, простите. Я просто хочу понять, почему счет идет только на полные единицы, — не сдавался Маура. — Ведь число можно раздробить, и тогда точность будет бо́льшей…

— Как так «раздробить число»? Что ты несешь?! Не воображай себя умнее меня, молокосос! — И он с силой ударил ученика по рукам длинной хворостиной.

Молниеносно вскочив, Маура схватил старика за грудки и отбросил его. Да так, что тот, пролетев через всю комнату, приземлился у противоположной стены, по пути задев стол.

Несколько секунд стояла полная тишина.

— Почтенный… почтенный, вы ушиблись? — этот вопрос прозвучал бы кощунственно, если бы на лице Маура не было неподдельной тревоги. Он подбежал к упавшему, приподнял его за плечи и стал ощупывать.

Ильба закряхтел и сморщился от боли.

— Простите меня, я не хотел… Я просто не успел остановиться… — сокрушенно говорил Маура, но старик только отмахивался от его рук, отползая в сторону со словами:

— Оставь, оставь меня в покое… Уйди…

Еще недели две хозяин Лабин-нег ходил, прихрамывая и опираясь на палку. Со страхом я ожидал, что он выгонит провинившегося подростка из своего имения, но ничего не происходило. Сам же Маура старался не показываться ему на глаза и целыми днями где-то пропадал, не возвращаясь в дом даже поесть или переночевать.


Как-то утром я медленно брел по лесной тропинке, волоча за собой плоскую тележку для хвороста. В ветвях зашуршало, и передо мной возник Маура, вверх ногами свесившийся с низкой ветки дерева. Я вздрогнул, хотя он уже неоднократно появлялся таким образом.

Мы немного поглядели друг на друга.

— Отойди, — сказал вдруг он.

— Что, господин?

— Отойди, я спрыгну.

Я отодвинулся к кустам, и он, перевернувшись в воздухе, спружинил на ноги. Снова поворачиваясь ко мне, он объявил:

— Я ухожу.

— Куда? — спросил я встревоженно.

— В Зарак, наверное, вернусь. Но это неважно. Ты передай Ильба, что он может подыскать другого наследника.

— Но… но он же вас не выгнал! — воскликнул я.

— Знаю. Я сам уйду. Он уже жалеет, что вообще меня взял, но боится что-то предпринять. Поэтому я сделаю это за него.

Он направился вдаль по тропинке.

— Нет! Не уходите, — побежал я за ним. — Вы же даже вещей никаких не взяли!

— Не волнуйся, я о себе позабочусь, — невозмутимо ответил он на ходу.

— Не уходите! — Неожиданно для самого себя я заплакал и крепко уцепился за него, утыкаясь лицом ему в грудь, так как тогда доставал ему только до груди.

Наконец он обнял меня как-то растерянно и погладил по голове, успокаивая:

— Ладно, не уйду я. Не уйду. Не плачь.


К моей огромной радости, тем вечером Ильба все же принял его обратно в дом. Покаявшись перед приемным отцом, Маура изо всех сил старался впредь ему не перечить. А тот, в свою очередь, никогда больше не поднял на него руки.

* * *

В конце лета выдалась прохладная ночь, и мы направились к речке, незаметно улизнув из имения, когда господин Ильба и мой отец легли спать. Я бы никогда не осмелился совершить нечто подобное, если бы не мой новый товарищ.

Теперь он расположился рядом, лежа на спине в густой траве и устремив взгляд на небо.

— Так, значит, с плаванием еще нужно будет постараться, — подытожил он после многократных попыток добиться того, чтобы я поплыл, как рыбка. Руки Маура были сплошь покрыты царапинами от моих ногтей, а я никак не мог избавиться от солоноватого привкуса водорослей во рту. И все эти страдания — с нулевым результатом.

— Счет и буквы… — продолжал он уже сидя, скрестив ноги и упершись в колени локтями, а подбородок опустив на переплетенные пальцы. — Ты ведь не собираешься стать торговцем, правда? Так что немного только подтянуть. Что еще… А ты на лошади ездить умеешь?

Я покачал головой, тяжело вздохнув от вновь охватившего меня чувства собственной никчемности.

— Вот этим и займемся, — удовлетворенно кивнул он. — Впрочем… Я, наверное, неправильно поступаю. Может, это мне надо учиться у тебя.

Не поверив услышанному, я вытаращил на него глаза.

— Да-да, — подтвердил он с улыбкой. — Вот ты что больше всего любишь делать?

— Я люблю… смотреть, — ответил я, немного поколебавшись от стеснения.

— Смотреть? В смысле, наблюдать? — уточнил Маура, не удивившись.

— Ну, смотреть. Я люблю смотреть на красивые вещи и красивых… — запнувшись, я вовремя замолчал.

— Понятно, — не стал он допытываться о подробностях. — Я тоже люблю смотреть. На звезды, например. Или на воду. Но на звезды больше. А что ты при этом думаешь?

— Ничего.

— Совсем ничего? Этого я еще не пробовал. — Маура прикрыл глаза. — Ни о чем не думать… Я вот сразу начинаю размышлять о том, как было бы, если бы можно было достать до звезд, или как мне научиться подольше удерживаться под водой, чтобы выиграть любой спор. А если расслабиться и просто глядеть на что-то… — Он затих, а потом стал насвистывать какую-то мелодию.

— Что это? — спросил я.

— Песенка про гусеницу. Ее часто мальчишки пели в Зараке. А потом отправлялись ловить этих гусениц, с целью посмотреть, что у них внутри.

Увидев, как я ужаснулся, он уже сам захохотал.

— А ты что, никогда не мучил гусениц?

— Нет, господин, — пожал я плечами.

— И не крал урожай прямо с деревьев?..

Я опять покачал головой.

— …Не ловил ужей руками, не охотился на белок, не швырял камнями в полевых воробьев?

— Нет.

— Интересный образ жизни, — он задумчиво приподнял брови и еще долго молчал. — Никак у меня не получается выкинуть все мысли из головы, — наконец произнес он огорченно. — Иногда я жалею, что вообще способен думать.

— Почему? — искренне удивился я.

— Ну… Мысли — это как металлическая клетка, — попытался объяснить он. — Вот ты, например, свободен?

— Нет, — сразу сказал я. — Я принадлежу господину Ильба.

— Да хватит уже! — махнул он рукой. — Это все не важно. Ты внутренне, в сердце своем, свободен? Ведь твои чувства, твои желания никому не принадлежат?

— Наверное, нет, — ответил я с сомнением.

— Значит, свободен. А мысли сковывают. Человек становится как бы пленником самого себя, когда начинает думать, кто он вообще такой и почему все так, как оно есть. Тогда он не может обрести настоящий покой. Или свободу. Как ты считаешь?

Я еще не успел переварить предыдущие вопросы, но мой собеседник, похоже, проникся истинным интересом к моей персоне, желая выяснить как можно больше. С этой точки зрения он немногим отличался от тех мальчишек, которые препарировали гусениц со здоровым детским любопытством.

— Не знаю, — пролепетал я.

— Ну и ладно, — рассмеялся он. — Не буду тебе голову морочить. — Сорвав травинку и покусывая ее, он посмотрел вдаль.

— Ильба пытается из меня нормального человека сделать, но у него, как видно, плохо получается, — сказал он, посерьезнев. — И в этом только моя вина.

— А почему он вас выбрал? — решился я задать давно занимавший меня вопрос.

— Да ума не приложу, на кой я ему сдался, — пожал он плечами. — Мог бы и другого беспризорника найти, более послушного.

Снова дав волю своему любопытству, я уже не мог остановиться, хоть и не имел никакого права спрашивать о личных делах кого-либо из хозяйского сословия.

— Так у вас что, вообще не было дома? Как же вы жили?

— Так и жил, — хмыкнул он. — Очень даже неплохо, посвободнее, чем сейчас.

— А зимой?! — округлил я глаза.

— В кустарнике прятался, из жердей шалаш делал, ягоды и желуди заранее припасал. Вон, все звери на природе отлично зимуют, и ничего. Ты лучше еще про свою семью расскажи, — снова сменил он тему. — Значит, братьев у тебя трое — Зоа́р, Альма́р и Кета́н, сестры две — Гата́н и Си́да, и ты самый младший в семье, правильно?

— Ух ты… — протянул я в восхищении, не веря, что все это можно было сходу запомнить после нашей последней откровенной беседы еще в новолуние. — Какая же у вас память, господин!

— Да ну тебя, — отмахнулся он. — Так почему у вас с Зоаром такие плохие отношения?

— Он меня всегда стыдился, — опустил я глаза. — За то, что я толстый, и неуклюжий, и вообще… А когда его друзья меня дразнили, он с ними заодно дразнил…

— А Альмар и Кетан защищали?

— Нет… Они тоже старались со мной поменьше водиться, чтобы над ними их товарищи не смеялись… Я с сестрами всегда гораздо лучше ладил, хотя они со мной только в куклы играли, скучно было…

— Набить бы им рожи, мерзавцам этим, — задумчиво сказал Маура и тут же покосился на меня: — Ну, я не сестер имею в виду, конечно. Да и про братьев ты меня извини, погорячился. Просто скотское это поведение, вот что я тебе скажу.

* * *

— Забирайся, — Маура ловко подсадил меня, и я оказался верхом на молодой лошади, самой небольшой из тех четырех, что были в стойле господина Ильба.

Однако для меня, семилетнего, и такая лошадка казалась гигантской. С высоты ее хребта я мельком взглянул вниз и тут же крепко зажмурился.

— Э, нет, так не пойдет, с закрытыми глазами тебе ездить пока рано, — пошутил хозяин, ободряюще хлопнув меня по спине. — Не трусь, эта смирная, если что, я тебя подстрахую.

Изо всех сил вжавшись пятками в гнедые бока, а руками вцепившись в густую гриву, я решился выпрямиться.

— Так, теперь понемногу, чувствуй ее движения, двигайся с ней в такт, — продолжал мой наставник, медленно ведя кобылу под уздцы.

Ощущая, как перекатываются твердые позвонки подо мной, я пытался приноровиться к лошадиным шагам.

— Расслабь пятки, неудобно ей. И гриву отпусти, тебе вот приятно было бы, если б тебя за волосы оттаскали?

Сразу пожалев животное, я освободил его от своей мертвой хватки, и лошадь слегка тряхнула головой, словно говоря мне «спасибо».

Шаг за шагом Маура терпеливо шел рядом, и к концу первого дня занятий я уже научился почти без страха держаться прямо, сам натягивать уздцы, направляя лошадь вправо и влево, и даже попробовал перейти на медленный галоп, правда, при этом чуть не свалившись.

Лошадь оказалась на редкость покладистой, выдерживая все издевательства над собой, и только время от времени пофыркивала, наверняка посмеиваясь над моей неуклюжестью.


Примерно за месяц Маура удалось выучить меня азам верховой езды, да так, что мне уже самому это нравилось, и я, обычно любящий поспать допоздна, теперь сам будил его ни свет ни заря, чтобы поскорее приступить к занятиям.


__________________________________
[1] На деревенском наречии слово «бана́» означало примерно «дурачок», «недоумок», «недоделанный», поэтому имя «Баназир» сокращалось только как «Бан», а иначе становилось оскорблением.