Камни на берегу реки

2.

До того, как примкнуть к скитальцам, которыми были все, кто окружал Иисуса, апостол Пётр был потомственным рыбаком, и звали его Симоном. Мягкий характер и застенчивый нрав, унаследованный от отца, старого Ионы — вызывали лёгкую иронию у спутников, братьев, с которыми его свела судьба с тех пор, как он оставил прежнюю жизнь и последовал за учителем. Находясь среди людей, Симон от неуверенности цепенел и не мог дать ответа на заданный вопрос, ибо сомневался в том, что ответ его верен. Братья шутили и подсмеивались над неофитом: мол, Симон — что скала, не проронит ни слова, хоть режь его да пытай, и нет надёжнее человека, умеющего хранить любые секреты.
Обидеться, приняв за насмешку сказанное, Симону бы и в голову не пришло. В шутке заключался глубокий смысл. Согласно преданию, с каменной скалой сравнил прародителя Авраама сам Господь, когда открыл этому великому человеку предназначение: Авраам станет патриархом рода, который не прекратится и не будет отвергнут никогда.
Видя насмешливость учеников и робость Симона, Иисус дал ему арамейское прозвище — Кифа, что значило «камень». По-гречески оно звучало как «Петрос», и обозначало каменную скалу. Новое имя прикипело к Симону. Трудно сказать, добавило ли это ему уверенности, но сердце его с тех пор безраздельно принадлежало учителю.
Иисус светло смеялся, играя словами, как речными камушками:
— Истинно говорю: ты — Пётр, камень, на котором создам Церковь Мою, и будет она стоять, как скала, и врата ада никогда не одолеют её!
А однажды, рассудив повздоривших между собой спутников из тех добрых людей, которыми странствующая община обрастала всякий раз, останавливаясь у селений и городов, Иисус устало усмехнулся и громко сказал Симону Петру:
— Дам тебе ключи от Небесного Царства. Что свяжешь на земле, то и на небесах будет связано, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небе.
И были странными и чудными слова учителя. Невозможно было понять, шутит он или говорит всерьёз.
Но слова осели внутри, как речные камешки на дне ручья, они мешали сосредоточиться на других важных вещах, и всплывали в голове всякий раз, как только Пётр думал о людях. В каждом были недостатки, изъяны, пороки, которые он видел всё более ясно и безжалостно, постигая науку видеть людей насквозь. Как их будет судить Господь? Неужели все пойдут в ад? В иную душу и заглянуть-то было боязно.
Овладевая тайнами учения, Пётр становился смелее и сильнее духом, теперь было уже не так страшно смотреть в бездну, а бездной была любая человеческая душа. Лишь душа учителя, открытая среди своих, светилась и переливалась, как чистая вода в солнечный день.
Размышляя о сказанном, Пётр иногда тихо покидал походный лагерь, где у каждого была своя работа, приходил к воде, усаживался у самой кромки и рассматривал гладкие, отшлифованные временем и водой, камни, разбросанные по всему берегу. На первый взгляд, они казались одинаковыми, но чем больше вглядывался в них Пётр, тем больше замечал, какие же они разные! Каждый камень имел неповторимую форму, особый узор и поверхность с мелкими порами, царапинками, вмятинами. Камни были разными по размеру, гладкости, по весу и окраске. И ни один из них не был похож на другой.
Иногда к берегу подплывали рыбы и будто смотрели на него из воды, но Пётр давно не думал о них, напрочь забыв своё прошлое ремесло. Его интересовали люди и причины, из которых вырастали их слова и поступки, и вся их жизнь.

3.

Пётр Симон любил и почитал Учителя более, чем кто-либо другой из последователей. Но ревность жгла огнём, потому — упрямо рвалась наружу, срывалась с губ то колким замечанием в адрес тех, кто претендовал на внимание равви излишним усердием, то — в упреках учителю, который, казалось Петру, не замечает его рвения, не ценит привязанность и верность ученика должным образом. Петру казалось, что именно он понимает учителя лучше, чем остальные, ибо сыскать человека, ближе Петра по тонкости понимания учения, по духу, Иисусу было бы действительно трудно. И к вере Пётр относился ревностнее многих.
Но в тревожный вечер, перед взятием Иисуса под стражу, говоря с равви, казавшимся растерянным, среди печальных ветвей олив, в укромном уголке Гефсиманского сада, Пётр незаметно для себя, легко превратился в игрушку нечистого, в отмычку к сердцу учителя, в орудие врага человеческого. Предчувствуя несчастье, Пётр почти потерял разум, соблазняя Учителя отказаться от исполнения Божьего Замысла, сбежать от собственного жребия, отвернуться от горькой Господней чаши. Ему вдруг показалось — это и есть настоящее спасение.
Откуда Петру тогда было знать, что и на него, одного из любимых учеников Христа, как и на каждого человека на земле, распространяется жестокое и страшное правило. Позже его опишет непримиримый ко всякому греху Матфей, небесный брат Петра - в Евангелии, Книге Нового Завета, где тысячи лет хранится бесценный дар пережитого Учителем: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит в мир...»*
Учитель жестко пресёк попытки Петра надавить на самое понятное из человеческих чувств — на жалость к самому себе. Не тратя слов, не глядя на смертную тоску, которая охватила обоих, не слушая поток нервных слов, летящих из уст ученика и гаснущих в сумраке, Христос ответил кратко: «Отойди от меня, сатана». А в ответ на уверения в любви заметил, что Пётр трижды отречется от Него еще до рассвета. Слова друга были жестокими, хлёсткими и обидными, как незаслуженная пощёчина. Пётр мог поклясться чем угодно, что учитель дорог ему более всех людей на свете, и случись беда — он отдал бы жизнь за него, не раздумывая. Но возразить, ответить на обвинение — не хватило духу. Учитель молчаливо и властно дал понять, что хочет побыть один.
С этой минуты земные пути ученика и пастыря разошлись навсегда. А то краткое время после воскрешения, когда учитель приходил прощаться, прежде чем отправиться домой, на небеса, Симон Пётр не смог даже осознать до конца: стыд не давал ему дышать, и слова, оцепеневшие, как и прежде, вначале учения, были тяжелы и шершавы. Потому и молчал Пётр, как будто рот его был набит мелкими речными камнями.

4.

Самый преданный ученик, Пётр предал Учителя первым после Иуды. Отрёкся от Него, когда люди с факелами освещали лица встречных, чтобы найти всех, кого видели рядом со смутьяном. Закрываясь ладонью от пугающего жаркого света и недобрых хищных глаз, Пётр уверенно произнес, что не понимает, о ком речь, и он не знал проповедника, объявленного преступником нынешней ночью. Ловцы встретились ему трижды, пока удалось укрыться в безопасном месте. Более всего в эти минуты Пётр боялся, что и его схватят, как сообщника. Но ему предстояла долгая первоапостольская жизнь, наполненная делами, которые не смог бы совершить мёртвый.
Его церковь была многочисленна, а слова были как светильники с тёплым пламенем внутри, согревая, исцеляя души, врачуя раны, вселяя уверенность в тех, кто давно уже потерял надежду. Ему верили, за ним шли, принимая от него каждое светоносное слово, подаренное распятым и воскресшим учителем, как драгоценное зерно. Но боль от последней встречи в Гефсиманском саду не утихала, и время не могло унять её. Вина перед тем, кто подарил ему истинное имя и определил его судьбу, лежала камнем на сердце, тяжёлым жёрновом давила душу. Едва заслышав петушиный крик, с тех пор звучавший бессчётное количество раз, Пётр вздрагивал, и сердце его наливалось тяжестью. В такие минуты он старался уединиться, чтобы не плакать на людях.

5.

Через много лет после казни Христа, постаревший и умудрённый опытом жизни, апостол Пётр вслед за Учителем принял свою страшную и позорную смерть на перевернутом самим сатаной кресте, как христианский мученик. Очнувшись после пережитого ужаса, он обрел новую — по ту сторону мира — жизнь, в которой ему предстояло встретиться с Учителем вновь.
Иисус так же, как и прежде, без увещеваний, не торгуясь и не расходуя энергии на выяснение обстоятельств ошибок и падений, встретил новопреставленного и без колебаний именно ему доверил ключи от райских врат. Имя Петра, означавшее «камень», стало краеугольным камнем земной церкви, а рыба, которая, казалось, ничего не значила, кроме еды — стала её символом, на тысячелетия.
Пазл сложился. Все произнесённые слова раскрылись, как свитки, и каждое оказалось услышанным и понятым. Судьба сомкнулась и обрела красоту и целостность, и не было в ней, оказывается, ни одной ошибки, и нельзя было ни удалить, ни заменить в ней ни единого малого фрагмента, будь то речной камешек или тяжкий проступок.
Кто лучше Петра постиг бы мудрость заповеди: «Не суди?» И кто, кроме него, мог заглянуть в испуганные человеческие души так глубоко, и так ясно понять тех, кто не единожды оступался на пути, но поднимался и шёл дальше? Кто крепче, чем Пётр, запомнил страшную цену падения и муку покаяния? И кто мог проявить больше милосердия к совершившим ошибки, оступившимся, так же, как он, на бесконечной лестнице Иакова?

6

Экклезиаст постигал связь между небом и землёй в человеке бесконечно. Лишь на излёте времени, отпущенного ему для понимания, о чём вообще вся эта земная жизнь, мудрец облёк, наконец, в слова то, что смог вместить, понять - о мире и о себе.
О том, что каждой вещи под небом - свой срок и свой путь. Что всему на свете своё время на этом крестном пути.
Время родиться и умирать, зарывать семена в землю, срывать цветы и плоды. Время ждать и радоваться встрече. Обнимать - и уклоняться от объятий. Время для молчания - и время для слова, время для ненависти - и для любви, время для гнева и обиды - и время для милосердия и прощения. Время смеяться и плакать. Искать и терять, копить и тратить, хранить - и выбрасывать, рвать на части - и сшивать целое из лоскутов. Время предавать и время каяться в предательстве. Время разрушать и отстраивать заново, калечить и исцелять, время убивать и спасать от смерти. Время войне. Время миру. Время разбрасывать камни - и время собирать их.