Кузькин отец Часть III глава XIV

Поехали дальше. Далеко не всегда женщина самая главная в семье и в доме. Случается так, что мужик эту власть захватывает. А поскольку такое положение дел противоестественно, то нетрудно себе представить какие чудовищные формы эта власть в руках мужчины приобретает. Не предназначенный самой Природой управлять семьёй мужик начинает впадать во все тяжкие. В результате страдают все, и он сам тоже.

В большинстве случаев выражается это в откровенном деспотизме. Мужик начинает прямо–таки упиваться властью в семье и в доме. И ладно бы если вс` это шло на пользу, куда там! Вс` сводится к этакому командирству, в самом плохом его проявлении, а вернее будет сказать, в бездумном, тупом и жестоком. Чего хорошего, если жена и дети затурканы до икоты? И домой идти не хочется, а куда ещё идти, если идти некуда? Вот и получается, дети допоздна на улице, а жена одна дома и, думаю, представляете в каком настроении она «благоверного» с работы дожидается: «да чтоб тебя трамваем переехало»! Иногда помогает, правда очень редко.

А бывает и наоборот. Это когда жена в доме командует. Именно командует, а не руководит. Такое её, если хотите, поведение тоже командирством называется. И что в результате? В результате, дети опять допоздна на улице, потому что находиться дома ну просто невозможно, придирками замучает. Ну а муж, и вовсе необязательно что он алкаш и зарплату всю пропивает, живёт по принципу, взятому в одной из песен Владимира Семёныча: «Ну и меня конечно, Зин, все время тянет в магазин…».

Кстати, сюда и подкаблучников отнести можно, это когда мужик лапы вверх задрал и перестал быть мужиком, ну разве что по придаткам и можно определить. В этом случае каблукирующая жена вообще лютой ненавистью ненавидит под каблук залезшего и, чем больше ненавидит, тем злее становится.

А бывает так, что муж и жена ругаются постоянно, не иначе как власть между собой не могут поделить. Зачем её делить-то, спрашивается? Вот интересно, почему–то никто из супругов друг у друга из рук грязную тарелку с тем чтобы её помыть не вырывает и не обзывает последними словами, которые, к сожалению, дети слышат.

Ладно, слышат. На улице они это тоже слышат и тоже к сожалению. Плохо то, что они так сами жизни семейной учатся. А у кого им учиться, у соседей что ли? А если и у них так, тогда у кого?

***

На момент происходящего в книге это если и было, то совсем немного, зато сейчас хоть пруд пруди. Это я о «цветных революциях»: лютиках–цветочках, розово–голубых тонах и прочей гадости. Это когда инициатива приходит извне…

В семьях это «извне» называется двумя словами – тёща и свекровь, а иногда обе и сразу. Это они в семьях своих детей таким вот образом счастье пытаются установить, а вернее, насадить.

В самом счастье ничего плохого то и нет, как раз наоборот, правда, гораздо лучше когда сами, а не со стороны. А то получается, что счастье «принесли», а как им пользоваться не научили. Вот и «спорят» муж с женой насчёт этого счастья с утра до ночи, а в результате чего «военные действия» в семье не прекращаются ни на минуту. А дети, дети опять допоздна на улице, потому что слушать такое просто невозможно.

Все вышеперечисленное происходит по причине глупости, вернее, дури: несусветной, стоеросовой, самозабвенной, названий можно придумать, ещё на одну книгу хватит. Не может мужчина стать и быть женщиной, а женщина мужчиной!

Разные они, вернее, мы, потому и вместе, и жить друг без друга не можем, что разные. А что, разве не так!? Ну а если разные, так не будь дураком, пользуйся тем чего у тебя нет, а у твоей жены или у мужа, неважно, полным–полно. Оно, это «полным–полно», как раз в таком количестве и присутствует что для тебя, дурня, предназначено. А если пользоваться не будешь, то это, то, чего полным–полно, начнёт просто сжирать изнутри, потому что навалом, потому что для тебя оно… Вот такая вот философия семейной жизни, да и несемейной тоже, получается. Нормальная философия, кстати, потому что однобокая!

***

Но Дикая Империя тем и дика, что не стремится к одной, единственно правильной, стороне медали. В силу своей дикости она и вторую сторону этой медали принимает и учитывает. Вторая же сторона медали выглядит как раз с точностью до наоборот. Разумеется это я о Фёдоре с Валентиной, и жизни семейной ихней.

А может быть это любовь так выглядит, кто его, вернее, её знает?! Посмотреть, так и завидовать вроде бы нечему. Оба работают, дети в школу ходят. Квартира такая же как и у других. Зарплаты, тоже такие же, чему тут завидовать? А я бы позавидовал, а возможно что и завидую, просто не признаюсь в этом.

Фёдор, он мужик–то не дурак. К чему день–деньской орать? Ведь всё гораздо проще. В тех случаях, когда возникали какие–то мелкие бытовые разногласия, а всем известно, что все грандиозные скандалы да ещё и с последствиями возникают как раз из–за этих самых мелких разногласий. Они, эти разногласия, накапливаются, накапливаются, а потом все разом в грандиозный скандал и превращаются. Так вот, в таких случаях Фёдор кивал головой, во всем с Валентиной соглашался, даже самые страшные клятвы давал, но делал по-своему. Валентина прекрасно знала и знает, что он по своему сделает, но здесь самое главное в том, что ты согласись, а потом уж делай как хочешь. Здесь самое главное – выслушать, а если выслушал и согласился, значит супруга твоя для тебя не пустое место. А ей, супруге, на самом деле только это и нужно. Кстати, Валентина поступала точно также.

В результате в семье мир, покой, совет да любовь. Вот и всех делов–то! Потом конечно якобы ругаются друг на друга, но это так, для вида. Пошумели слегка и тут же забыли, глядишь, уже целуются… И ничего не накапливается и не перерастает в грандиозные скандалы, как бытовые, так и не бытовые.

Наверное, я зря все это написал. Можно было написать короче и понятнее – у Фёдора с Валентиной в жизни ВСЕ ХОРОШО!

***

Ну и конечно надо хоть немного сказать о Мэлле и Саре, а то как–то неожиданно, чуть ли не на полуслове оборвалось всё что про них писалось, нехорошо это…

Там всё сложнее, а может быть как раз наоборот, проще. Сложности, это когда ботинки левый с правым перепутаешь и так ходишь, тогда да, тогда сложности. А если вдруг опомнился или подсказал кто, тогда сложности исчезают и постепенно забываются, потому что мозоли заживают, а боль, соответственно, утихает.

Мэлл так и остался жить у Сары. Произошло это как бы само собой, не было никаких выяснений–объяснений. Выходные они провели вместе, даже из дома не выходили, а в понедельник Мэлл утром пошёл на работу. Он не говорил и уж тем более не обещал, что вернётся, а Сара не спрашивала, она просто сказала, что если некуда будет идти, возвращайся, и всё. Вечером Мэлл вернулся, вернее, с работы пришёл. Сара его встретила вполне обыкновенно, как будто он уже тысячу раз точно так же с работы возвращался, поэтому ничего необычного в этом не было. Всё было просто и естественно. Это наверное потому, что «ботинки» на своих местах оказались.

***

Эмма, она же Эмми, не иначе как в силу гордости и оскорблённой добродетели, какое–то время выжидала. На вопросы детей: где папа, что–то врала, а сама жала. Сначала было: «я ему устрою, я ему покажу». Потом оно уступило место: «я его прощу», а потом вообще неизвестно что, что–то наподобие: «куда он делся-то?». Кстати, мысли насчёт того, что с Мэллом могло что–то случиться Эмме в голову не приходили. Видать или чувствовала, что ничего не случилось, или где–то в глубине души понимала, что сама во всем виновата.

Следующим, так сказать, этапом борьбы за возвращение статуса культурно–замужней женщины было то, что Сара пошла к Мэллу на работу. Но пошла она не для того, чтобы поговорить с ним, ну и так далее. Она пошла прямиком начальству Мэлла  настолько высокому, насколько смогла себе представить.

Там, у начальства в кабинете, она пожаловалась, что муж её, их работник, Мэлл, как ушёл на работу, так почитай же две недели нету и неизвестно где шляется. Правда, справедливость – штука великая, надо сказать, что Сара хоть и вскользь, но упомянула, что Мэлл с работы–то пришёл, но пришёл выпимши, а она его, строго по закону, домой–то и не пустила. Вот с тех самых пор его след и простыл, и где он, неизвестно. Да! И потребовала от начальства, чтобы они заставили Мэлла домой вернуться.

А что могло ей сказать начальство, если оно само пребывало точно в такой же ситуации как и Мэлл? Начальники, они ведь тоже люди, единственное различие – зарплата большая, а так один в один. Начальство Мэлла тоже от закона пострадало и тоже, почитай уже месяц, жило где придётся, потому что вернуться домой никаких сил не было, не хотелось, одним словом.

Вот начальство, без выворачивания своей души разумеется, и объяснило Эмме, что оно, начальство, над Мэллом на строительной площадке начальство, а за её пределами начальством быть перестаёт. Вот если бы Эмма пришла с жалобой на то, что Мэлл что–то не то и не так на пару со своим краном на стройке сделал, тогда да, тогда бы вызвали, отругали, наказали и заставили бы. А так, никак невозможно, потому что на этот счёт тоже законы существуют, которые нарушать нельзя. Он же, Эмма, закон не нарушила? Тогда почему начальство обязано закон нарушать?

Короче, ушла Эмма от начальства ни с чем. Но мир не без добрых людей, тем более культурных. Появились у Эммы «добрые советчики», насоветовали. Эмма пошла в суд. А что суд? Алименты присудил и всё. Всё по закону, тоже не прикопаешься.

Получилось, что статус замужней женщины Эмма потеряла теперь уже не только фактически, но и юридически. Но «люди добрые» сами не успокаивались и Эмме не давали успокоиться. И начала она заваливать суды всех мастей и инстанций исками к Мэллу. И чем больше таких исков становилось, тем нелепее они выглядели. А суды что? Они реагировать обязаны, вот они и реагировали. Только как–то вяло они это делали, наверное в надежде, что истица наконец–то поймёт, что дура несусветная, что сама неправа и отвяжется. Но Эмма не успокаивалась, видать в её жизни кроме как по судам бегать, больше ничего и не осталось. А всему виной, если честно, «люди добрые» – сеятели, а вернее, разносчики очередной «цветной» революции.

А Мэлл, да что Мэлл! Жил себе и живёт, и надо сказать, хорошо живёт. С Сарой у них отношения душа в душу, даже не ругаются, что как по тутошним, так и по тамошним реалиям несколько странно. Тем более, что скоро у Мэлла и Сары появится маленький, или маленькая, Мэлл или Сара. Вот так-то!

Но, как известно, каждой бочке мёда полагается своя ложка дёгтя. У Мэлла и Сары такой ложкой, вместе с содержимым, была Эмма. Хорошего конечно мало, но надежда всё–таки есть, что когда–нибудь та, или наконец поймёт, или найдёт себе другого «Мэлла», и успокоится.

***

А вот у Гласса с Антониной таких ложек было, аж две! И мало того что две, да ещё какие! Штука ли – КОШЭ и Дикая Империя! Они, ложки эти, мало того что большие, так и дёгтя в них столько, что не только Глассу с Антониной по уши хватит, а и всем другим не меньше, чем по уши достанется.

Разумеется, дело не в том, что Гласс женат. Если женат, то и развестись можно, и никто не удержит, и не заставит. Дело в том, что гражданство разное, а это в их случае было пострашнее, чем различные