Чёрное море страха

цветом большими буквами два слова, одно под другим. На той картонке, что осталась на древке, были видны буквы  «ПРЕЗИ» и «УХО». Бросив взгляд на другой кусок, Вадим увидел остатки слов: «ДЕНТ» и «ДИ!». Он невольно присвистнул: «А старички-то боевые. На президента замахнулись. Вот тут какая каша варится, пока меня не было». 
Длилось это какие-то мгновенья и ничто не предвещало вспышку. Ту вспышку, что не раз спасала его за полгода. Сослуживцы, кто без такой вспышки, возвращались домой не сами. Их привозили. Вадим сам боялся своих вспышек ярости и каждый раз долго приходил в себя, виновато спрашивая в палатке после боя:
- Парни, вы как? Я не перестарался?  - Парни только молча хлопали его по плечу. Они опять остались живы.
Вадим оставался спокойным и добродушным. Какие к чертям вспышки? Здесь родной дом вокруг. Здесь мир. Здесь свои. Но вдруг, вмиг всё перевернулось. Мир треснул, и трещина прошла здесь, через проход между домами, через его душу, расколов сознание и выпустив прочь, такое уютное, добродушие.
Дальше была вспышка, потому что старушка медленно наклонилась в попытке дотянуться до сломанного древка. Наверное, жалко было оставлять полезную для хозяйства вещь, по привычке. Стоявший сбоку, ближе всех к ней, лениво потянулся в её сторону всей чёрной фигурой и легонько пихнул сбоку. Наверное, ему было скучно. Старушка неловко завалилась набок, ударившись головой о мостовую. Старичок поспешно наклонился к ней, обращаясь по имени, но толчок сзади сбил его с ног, и он упал прямо на старушку вместо того, чтобы ей помочь.
Там, в горах, перед зачисткой бишлаков на час оставляли коридор для выхода стариков и детей. Если через час не вышел – тогда другое дело. Тогда мы враги.
«Что-то здесь сильно всё изменилось» - мелькнула мысль, чтобы сразу сгореть так же, как во вспышке ярости сгорало его сознание, каждый раз отключая мозг и оставляя одни рефлексы. Дальше телом Вадима управляли инстинкты, чутьё, реакция на окружающее, а не сознание. Только так можно было выжить. Если среагируешь раньше, чем ответишь на вопрос «А зачем всё это?»
Фигуры в чёрном были внушительных размеров и в высоту, и по ширине. Он успел ещё подумать: «В горах вам не выжить. Удобные мишени. Похоже, держать строй у этих чёрных получается лучше, чем всё остальное». Дальше была вспышка. В один миг Вадим оказался перед ними. Первым отлетел здоровяк, толкнувший старушку. На мостовой, скрюченный в три погибели, он уже не выглядел огромным и зловещим, да и вой из-под шлема никак не подходил к геройскому облику. Длинная палка отлетела ещё дальше, но её хозяин забыл про своё орудие труда.
Работа с тремя объектами одновременно была всегда разминочным упражнением, поэтому в то же время в разные стороны разлетелись две оставшиеся фигуры. Получилось это у них гораздо проворней, чем можно было бы ожидать при их массивных фигурах.  Шуму на мостовой от них было больше, чем от первого. Их приучали к чужой боли. К своей они ещё не привыкли.
Да, это была знакомая ему вспышка, страшная даже для сослуживцев, для него самого. Но он знал её только по войне. Откуда она взялась там, где он мог ждать её меньше всего?! Там, куда он уезжал спасаться от них, отдыхать, забыть эти вспышки?!  Кого ему благодарить за это? Неужели он должен осуждать себя за неё и винить себя?  Ни о чём таком Вадим не думал. Он пришёл в себя. Вспышка была малюсенькой. Все живы. Кругом был город. Свои. Он был дома. Вадим помог старичкам подняться. Старушка опиралась на обломок древка, как на трость.
- Как вы себя чувствуете? – только и успел произнести он, и тут же поспешно добавил. – Ступайте домой, быстрее! – боковым зрением он заметил, что на площади всё изменилось. Даже динамики молчали. Стояла тишина, полная бесшумного движения. Казалось, вся площадь двигалась в сторону стонов и воплей, разносившихся с мостовой. Теперь это движение было не к памятнику, а от него. Вся чёрная масса мундиров, касок шевелилась единым организмом.
- Как тебя зовут? – услышал он в тишине голос старушки, но ответить не успел:
- Идите прочь отсюда! – махнул он им рукой и повернулся к площади, как всегда, в сторону опасности. Движение было заметно по всей площади. В тишине слышно было только бряканье касок, шелест чёрной формы, топот многочисленных ног. Он окинул взором площадь:
- Это что же, все на меня? Кто тут враг? Я или они? – вокруг колыхалось чёрное море. Каски с чёрными экранами волна за волной накатывали со всех сторон от памятника, от дома, вдоль которого он шел, от фарматеки, до которой он не дошел. Это было завораживающее зрелище. Оно могло сковать холодом страха любого. Вадим понимал, что ему не справиться, но и тонуть в этом черном море он не собирался после того моря смерти, из которого недавно вернулся. Вадим был спокоен. В чёрных рядах, набегавших на него, он не видел ни армейских излучателей, ни спецназовских плазмушек, ни лазерных резаков. Одни длинные палки. На него набегало море страха, а не смерти, чего ему было бояться?  Волны накатывали ближе и ближе. Он уже слышал шумное сопение из-под шлемов тех, что в первом ряду, с палками наперевес, с местью за своих. Вадим забыл и про тех троих, и про старичков.
Широко расставив ноги, сунув руки в карманы, он стоял и ждал. Удар сзади по голове прервал его ожидания, отключил сознание. В горах он бы никогда не забыл про тех, что сзади. Это со стороны казалось, что чёрные волны сомкнулись над ним. Для него это были не волны, а ноги, топтавшие всё подряд. Ему повезло. Он ничего не чувствовал.
                                                              2
Сознание вернулось к нему звуками.  Глаза были закрыты, но он не спешил их открывать, обращать на себя внимание. Темнота оказалась наполнена звуками, выдававшими чужое присутствие. Возня, шорохи, бормотание, шёпот, негромкие голоса окружали его. Голова болела, но это не вызывало опасений. Резиновые дубинки не могут её раскроить пополам, не могут лишить жизни. Их назначение – лишить всех вокруг желания действовать вопреки желаний её хозяина. Всего лишь. В городе достаточно и такого оружия в море страха для тех, кто не видел море смерти. Головная боль и голоса по соседству, совсем рядом, мешали собраться с мыслями. Он прислушался к шёпоту:
- Ты что? В первый раз? Здесь всё глушат. Связь не работает. Не дозвонишься, не пытайся, - торопливый мужской шепот. Ему в ответ почти детский плаксивый шепоток:
- Я маме не успела позвонить. Ей нельзя волноваться, а я здесь, - всхлипнули вместо слов.
- Ничего не поделаешь, - успокаивал первый голос. – Продержат до утра, страху напустят и отпустят.
- Страху они ещё на площади напустили. В глазах черно до сих пор. А чего нас пугать? Мы что, преступники перед ними? Мы их выбирали, а они нас дубинками. Дескать, сделали своё дело и помалкивайте, пока не позовут опять. Похоже, надо самим дубинками обзаводиться. Не хотят нас слушать,  – ворчал, а не говорил голос с другой стороны. Вадим слышал монотонный, навязчивый шум, но это был не шум в голове. Темнота была наполнена шепотом многочисленных голосов со всех сторон, среди которых его слух улавливал отдельные фразы:
-  . . . да, отпустят, а то, что назначат штраф родителям – плевать. У них нет таких денег. Пусть этот штраф президент платит. Я здесь из-за него. Из-за того, что он президент, который нам не нужен. . .
- . . . нет. Не видел. Когда меня повели, Макса держали двое чёрных, но здесь я его не видел. -  Негромкие голоса сливались в один монотонный шум в голове.
Вадим не выдержал и открыл глаза. Боль неожиданным ударом пронзила всё тело. Так бывало после газовой атаки изурхедов, когда резь в глазах и слёзы. Сейчас была только боль, почему-то во всём теле, от одного движения бровей. Зато он увидел где находится. Он лежал на жёсткой лавке вдоль стены. Единственный, кто лежал. Вокруг, сколько он мог видеть, глядя снизу вверх, стояли, тесно прижавшись друг к другу. Свободного пространства между людьми не было. Они находились в помещении, набитом до отказа. Лежал он не на боку и не на спине, приваленный к стене. Тела своего Вадим не чувствовал, пока не попытался сменить позу и сесть. Тело откликнулось резкой болью одновременно сверху и снизу, справа и слева. Она шла изнутри и со всех сторон, будто в теле не осталось ни костей, ни мышц, ни крови, а одна только боль. Вадим неожиданно застонал и ему стало стыдно от чувства собственной беспомощности. Он не мог сесть. Его попытки заметили и тут же возле него присели на корточки несколько человек. Они все были моложе Вадима, явно студенческого возраста. Один из них, в очках, белокурый, в белой рубашке с надорванным воротником, заговорил первым:
- Мы постоянно требовали, чтобы тебе прислали врача для осмотра. Ты был без сознания и стонал. Но к нам даже не подходят. Такая им команда дана. У нас и туалет до утра будет здесь, где мы стоим. Не в первый раз, не ново, - говорил паренёк спокойным голосом. – Хорошо, что ты пришёл в себя. Так чёрные ещё ни с кем не поступали. Нам удалось всё заснять. Как ты себя чувствуешь?
Вадим слушал его и думал об одном: «Только бы не застонать. Откуда этот стыд?». Попытавшись ответить, он с трудом услышал свой голос. Говорить тоже было больно. Говорил он ртом, а больно было всему телу. Это было непривычно. На войне если разворотило руку и кровью всё вроде бы залито, но там не так. Там  болит только рука, да и то лишь до тех пор, пока не обезболят перед операцией. Вадим проходил это, знает. Сейчас не было ни рваных ран, ни крови, ни увечий, а боль была во всём теле. Такого он не проходил. Голос его был еле слышен:
- Нормально. Почти как на войне.
- А ты был на войне?  - все, кто сидел на корточках, и кто стоял вокруг – все смотрели на него. Даже шум голосов вокруг утих. Всё внимание было на него.
- Помогите мне сесть, - вместо голоса он услышал свой шёпот. Сидевшие перед ним  взялись за него, опустив ноги на пол, а туловище приподняли вверх, уперев спиной в стену. Движения их были неумелыми, неуклюжими, как и полагается при их положении в гражданской жизни. От первых прикосновений Вадиму казалось, что он задохнётся в диком вопле. Боль с новой силой разбушевалась по всему телу. Но он только тихо простонал, усаживаясь на скамье. Сквозь боль проступала мысль: «Непривычно. Странно. Ни капли крови. Всё целое. Но вместо тела сплошная боль. Скажу парням – не поверят». Рядом с ним сразу присели несколько человек на свободное место. Вадим видел, что все стоявшие вокруг смотрят на него. В воздухе не слышно было гула отдельных разговоров. Для всех них он теперь был вместо памятника, только не в центре площади, а здесь, на этой лавке неизвестно где. Ничего он им говорить не собирался, но заговорил, превозмогая боль и морщась:
- На войне я был, но вот здесь оказаться никак не собирался. Где я и сколько времени нахожусь здесь? – это был не голос, а тихий шёпот. Паренёк в белой рубашке сидел рядом:
- Мы находимся в камере полицейской. Задержаны за проведение митинга на площади. Сейчас десять часов вечера. Утром составят протоколы, штрафы оформят и отпустят. Я тоже хочу так, как ты, - добавил он.
- Чего? - прошептал Вадим. - Так же стонать? – он попытался усмехнуться и поплатился за это новым приступом боли.
- Нет, я хочу один против троих чёрных! Не только я. Мы все должны этому