Новоназначенный смоленский воевода, генерал Авраам Ильич Лесли подписал очередную подорожную грамоту.
7163-го декабря в 21 день по государеву цареву и великаго князя Алексея Михайловича всеа Великие и Малые Росии самодержца указу и по грамоте енорал и старшей полковник Аврам Ильич Лесли отпустил мецненина сына боярсково Галахтиона Трофимова сына Данилова домой на время с сего числа впредь на полтора месяца февраля до 1-го числа нынешняго 7163-го году. И по государеву указу везде по дорогам и по заставам и в городех воеводам и всяким приказным людем того сына боярсково Галактиона Трофимова сына Данилова пропущать, не держав нигде ни часа.
A. Leslie
По-русски Лесли ни читать, ни писать не умел и говорил плохо, хотя уже лет двадцать был на русской службе. Вернее его три раза нанимали на русскую службу и всегда с повышением. Нанимаясь последний, третий раз, по личной просьбе царя Алексея Михайловича, Лесли сказал, что ему уже шестьдесят лет и хотелось бы иметь чин посолиднее, например, генеральский, а не просто полковника, пусть даже и старшего. Не было тогда такого чина в русской армии, но если Александр Ульянович хочет, то пусть будет генералом, царю не жалко. Тогда Лесли ещё был Alexander William Leslie of Crichie.
Перед генералом стоял солдат пятой роты его, Лесли, полка Галактион Данилов. На вид ему было лет семнадцать, одет он, как и все солдаты иноземного строя в кафтан из серого сукна, на шпажном ремне шпага тульской работы, на голове шлем с высокой тульей и небольшими полями – кабассет называется.
Галактион хотел что-то сказать, но не решался. Лесли это заметил.
- Что случилось, солдат? – сказал он. - Говорить. Смело. На стена лез делать нет страх, а слова говорить, делать страх.
- На стену лезть проще, господин старший полковник, повиниться хочу.
- Хорошо, смелей, - подбодрил солдата генерал.
- В розыске я. Убёг из Бархатного приказа к вам, господин старший полковник, в полк на войну с ляхским королём Казимиром.
Лесли нахмурился:
- За что они тебя искать?
- Человека убил до смерти.
- За дело?
- Нет. Случайно. Так получилось.
- Это есть плохо. Если за дело – это одно. А случайно это есть другое. Я в прошлой польской компании застрелить полковник Томас Сандерсон. Он есть предатель, он есть чуть не погубить много свой солдат, я их спасать. А на военный совет у господин воевода Шеин я в глаза говорить и обвинить Сандерсон и застрелить его из мой пистолет. Сандерсон есть как вы говорить аглинский немец, аглинский немец всегда есть предатель. Ноу, ноу, Галахтион, я не есть аглинский немец, я есть человек из Шкотские земли. I'm a highlander. Тогда ваш цар Майкл Тодор меня помиловать. А его сын Алекс Майкл меня опять звать суда, давать чин дженераль. Я для него взять этот город. Ваши цари – милостивые цари. Тебе писать челоубитнайа. Цар тебя миловать.
На самом деле Лесли не брал Смоленск, город сдался сам в связи с невозможностью долго держать осаду. Шляхта там была в основном православная, русская. Сдались и не прогадали: из польской шляхты они превратились в русских дворян, сохранив при этом свои смоленские поместья. И на пиру царя Алексея Михайловича, данного в честь взятия Смоленска, побеждённые сидели рядом с победителями.
Галахтион тяжело вздохнул:
- Я не грамотный, господин старший полковник.
- Лучше говорить дженераль, солдат. Той беда есть дело поправимое. Джон, - Лесли обратился к писарю. - Ты есть писать челоубитнайа за этот солдат.
- Слушаюсь, - сказал писарь Иван Александров, - что писать?
- То ты сам, Джон, с этот мой солдат вечер измысли. А нам с тобой, солдат, завтра ехать к наш цар Алекс в этот город с трудный имя, как его? Увиасьма. Там есть сейчас цар Алекс и его фамилия. Мы там должны быть на Рождество, а на Рождество быть всякий чудес много.
Начиная с весны, в Москве, в Угличе, Рыбинской слободе, Казани, Астрахани свирепствовала чума. Этим и объясняется лёгкий побег Галактиона из Бархатного приказа. Стражники, караулившие его, умерли и его земляки, дети боярские из Мценска, просто открыли засовы. И не искали его по той же причине – не кому было искать.
Царь Алексей Михайлович после взятия Смоленска остановился в Вязьме на полпути к Москве, опасаясь чумы. Туда к нему приехала жена с детьми из Троице-Сергиева монастыря, где они пережидали моровое поветрие. В декабре царю сообщили, что чума покинула Москву, но Рождество и Святки Алексей Михайлович решил провести в Вязьме.
До Вязьмы Галактион Данилов добирался в свите генерала Лесли.
Перед подачей челобитной, Авраам Ильич лично её прочитал.
Царю государю и великому князю Алексею Михайловичи всеа Великий и Малыя Росии самодержцу бьет челом холоп твой мецненин сынчишко боярской салдатцкого строю Абрамова полку Ильича Лесли Галахтиошка Трофимов сын Данилов.
В вине своей я, холоп твой, сидел на Москве на Бархатном дворе. И как ты, государь, двихся с Москвы под Смоленеск, и я, холоп твой, з Бархатнова двора ушел и был на твоей государеве службе под Смоленским с приходу и по се число, и на выласках и на приступе я, холоп твой, был. А ныне я, холоп твой, по твоему государеву указу и по грамате ис-под Смоленска отпущен на время г дворишку.
Милосердый государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Великия и Малыя Росии самодержец, пожалуй меня, холопа своего, вели, государь, мне в той моей в вине свой государев указ учинить. Царь государь, смилуйся, пожалуй.
На обороте написано:
К сей челобитной Ивашко Александров вместо мецненина сына боярского Голохтиона Трофимова сына Данилова по ево веленью руку приложил.
Лесли вернул челобитную слуге.
- Это есть добро, - сказал он. – Подавайте цар. Ты есть, солдат, перед царёвы очи не есть бояться. Ты есть думай, что говорить. Год-два назад, я, моя жена и мои друзья из Шкотской земли были обвинить поругание русская вера. Говорить, что мы стрелять в крест на церкви, моя жена топить печь иконы, моих слуг русский вера мы заставлять есть в пост собачье мясо. Русские в скоромный день кушать собачье мясо? Кто это придумать? Государь всё понять. Но нам предложить принять русский вера. Мы принять русский вера, русский дворянство, русский поместья, а я ещё и двадцать три тысяча рубли. Так я стать Абрахам Илайхью Лесли, а был Александер Лесли. Думать Святки всё хорошо быть for you.
Царь Алексей Михайлович принял генерала Лесли и его солдата Данилова в день Обрезания Господня, первого января.
Царь сидел на возвышении, на троне, как и в Москве, на лавках расположились бояре, за троном – дьяки разных приказов.
Два русских дворянина поклонились государю каждый своим обычаем.
Царь посмотрел на них весёлым оком и произнёс:
- Аз есмь грешен, Господи. В праздник твой тружусь. Но не ты ли сказал: кто из вас, имея одну овцу, если она в субботу попадёт в яму, не возьмёт её и не вытащит? Сколь же лучше человек овцы! Сказывай, сын боярский Галактион Трофимов, сын Данилов – что натворил на Москве?
Галактион упал на колени:
- Смилуйся, государь-батюшка, перед Богом грешен, перед тобой виноват.
- Это я знаю, сын боярский, - сказал Алексей Михайлович, - встань с колен и сказывай, как человека убил до смерти.
Галактион встал. Царь посмотрел на право, к нему с поклоном подошёл дьяк с бумагами.
- Кого убил сей сын боярский?
Дьяк заглянул в бумаги:
- Сержанта рейтаров Томаса Фалька.
Лесли сделал некое движение бровями, царь это заметил.
- Ты считаешь, Аврам Ильич, - сказал он, - что Томасам не везёт на земле русской?
- Видимо так, государь.
- Значить, генерал из пистоля стреляет, а его солдат саблей машет. Ай-я-яй. Так как всё получилось с Фальком, Галактион.
- Случайно, царь-батюшка. Шёл этим летом я по Бронной слободе, государь, по своим делам и никого не трогал.
- Не в сторону ли Палачей ты направлялся, юноша.
Самому-то царю шёл в ту пору двадцать пятый год.
- В эту сторону, государь.
- Значить дорогу к палачам знаешь? Но, ты не переживай Галактион, надо будет мы палача сами к тебе вызовем.
Царь потешался на своём троне, и от его шуток становилось не по себе Галактиону.
- Так продолжай, Галактион, я слушаю.
- Тут из кабака на меня вышел немчин и стал что-то говорить и махать руками. Я, государь, немецкую речь не знаю.
- Вот это плохо, Галактион. И читать-писать ты не умеешь и языки не знаешь.
- Я татарский язык знаю, государь.
Царь внимательно посмотрел на сына боярского.
- Наверное, у вас в Мценске важней знать татарский, чем польский или немецкий язык.
- Это так, государь.
- Хорошо, продолжай.
- Я ему сказал: «отстань». А он всё одно лез, кричал что-то и руками махал. Пьяный. Шёл, шатался, улицы ему мало было. Я толкнул его, он и упал головой в крапиву.
- Врёшь ты, Галактион, - грустно сказал царь, - помазаннику божьему врёшь.
- Ей богу, толкнул.
- Да-да, кулаком в левую скулу.
- Царь-батюшка…
Царь посмотрел на дьяка:
- Читай, Василий Игнатьевич.
Дьяк достал другую грамоту:
- Вдова стрельца Томилы Сёмина сказывала, что поранее вечерни, она копалась в огороде, когда услышала немецкую ругань. И видела сквозь частокол, как один человек ударил другого в лицо, и тот другой упал и головой сломал кол у её частокола, а кто были те люди, то она не ведает.
Царь строго посмотрел на Галактиона:
- Разве так можно с сержантами иноземными поступать? Я же рейтар как детей малых пестую. Война с ляхами идёт. Рейтары – цвет моего войска. Против их гусар наши рейтары самое то! А ты их головами колья частокола ломаешь. Нанёс урон вдове стрелецкой, да и мне, грешному, тоже.
- Случайно получилось, государь.
Галактион повинно опустил голову.
- И дальше как было? – спросил царь.
- Я думал, что он отстал, а слышу, он нагоняет. Оглянулся, немчин тот бежит руками машет, шпагой трясёт и ругается. Я свою саблю вынул, выставил её перед собой плашмя и кричу ему, де и у нас есть, чем потресть. А он на саблю мою и напоролся. Случайно получилось, государь.
Алексей Михайлович посмотрел на дьяка. Тот кивнул:
- На два пальца ниже сердца остриё вошло, прямо под рёбра.
- Плох тот рейтар, - сказал Лесли, - если сабля отбить не мочь и кулак тоже. Пусть даже и пьян.
- Есть в твоих словах правда, генерал. Только убийство, оно и есть убийство.
- Богу грешен, тебе виноват, государь, - сказал Галактион. – Я же не на Дон подался, а к тебе с повинной пришёл.
- Ушёл бы на Дон с тебя другой спрос бы был, - сказал царь.
С лавки поднялся князь Иван Хованский.
- Этот молодец первый на стену Смоленска поднялся. Его по-хорошему наградить надо.
- Так в тот приступ Смоленска не взяли, Иван Андреевич. Но то не его вина.
- Вина не его, - согласился Хованский, - а только и немец тот: точно ли сержант, и точно ли Фальк?
- Есть бумаги, какие на Фалька? – спросил царь у дьяка.
- Нет, государь, с его слов писано.
- Вот то-то и оно, - сказал Хованский. – Мало ли бродяг к нам в Россию с немецкой земли приходят? А мы им верим, этим проходимцам. Конечно, немец немцу рознь. Вот старший полковник Аврам Ильич и бумаг никаких не надо. Птицу видно по полёту.
- Я иметь бумаги. И от поляк и от швед. И вы, князь, меня в деле видеть.
- Твоя правда, Аврам Ильич, в деле я тебя видел. И солдата этого тоже. Хороший солдат,
