любимого человека.
А вот он таким милосердием не отличился.
***
Познакомиться с тем оратором мне не составило труда. Я пропала в его словах и в его взоре, а потому утратила всякую стыдливость, всякое сомнение.
Наше знакомство еще крепче привязало меня к нему. Я горела изнутри, не хотела оставлять его ни на минуту, и понемногу заразилась идеями его мира, во всяком случае – я это яростно демонстрировала, помогая переписывать ему речи, поддерживая беседу и обсуждая бесконечные проекты о том, как все будет однажды здорово.
-Да! – он всегда ходил по комнате взад-вперед, когда волновался, развивая какую-то очень яркую мысль, - мы создадим настоящее правление народа, вся власть будет в его руках. Неотъемлемыми станут права на свободное мнение, религиозный взгляд, защиту, равенство перед законом…
-Но как это возможно? – я знала, что он не любит, когда нарушают его нить размышления, но вопрос так и сорвался с губ быстрее, чем я успела сдержать любопытство.
-Что? – он остановился на полуслове и взглянул на меня. – Что, Сатор?
-Как это возможно? – повторила я, чувствуя, как под его взглядом начинаю краснеть, - разве люди придут к единому мнению? Например, то же равенство перед законом…то есть, я хочу сказать…
-Сатор! – он даже рассмеялся с облегчением, - будет голосование! Народ должен быть не только равен перед законом, но и должен, нет, обязан! – участвовать в его создании.
Я любила. Я и сейчас люблю его. даже после его смерти.
А он быстро выбивался в те годы в лидерские позиции. События крутились с бешеной скоростью: пала Бастилия, потом начались преобразования, казни, следствия. Поразительное колесо событий перемалывало старый порядок и строило из пепла и костей новый, обмазывая его кровью для удержания.
И как мне нравилось наблюдать за этим! его работа, его речи, его выступления – все это цитировалось в газетах и на улицах. Он обретал популярность, набирал силу и известность.
И тут Гастон вспомнил про меня. про меня, не обитавшую в его доме уже несколько месяцев, приходящую иногда по пустячному делу, но натыкающуюся на неизменно новое его совещание с людьми, с остатками знати, головы которой слетали быстрее, чем я приходила опять.
-Ты что, примкнула к этим? – Гастон не мог поверить. Слово «этим» он произнес с непередаваемым презрением. – Сатор, они безумцы! Тираны, кровавые диктаторы! Ты видишь, что они делают с Францией? Что они творят?
-Гастон, - я успокаивающе коснулась его руки, - да мне наплевать, кто на вершине власти. Спорить с тобой о порядке или крови я не буду – нам нельзя вмешиваться в дела людей, в их дела. У меня другая причина.
-Полюбила одного из этого отродья? – теперь это презрение касалось уже меня.
-Он не отродье, - возразила я, - они все не отродья. Гастон, Высшим Магическим Советом нам запрещено вмешиваться в события. Я же молчу, что ты здесь устраиваешь явно не дружеские посиделки…
-Потому что это мой дом, - напомнил мой соратник, - потому что это мой мир. Я устраиваю то, что считаю нужным, а ты…
-Гастон, запрет Совета – бумажный! Ничего не будет, если я…
-Сатор!
-Гастон, я прошу тебя…- в тот день я задыхалась от слез и того огня в груди, которым горела уде некоторое время, с той самой, первой встречи со своей любовью. Я знала, что Гастон не позволит мне оставить все, как есть, без проблем, но я хотела получить хоть какую-то отсрочку.
-Он смертный, Гастон! – я пыталась быть убедительной. – Какая разница? Я продлю ему жизнь, я откроюсь ему. Он поймет, я знаю, он…
-Нет, Сатор! – Гастон не терпел препирательств, особенно, когда речь так уязвляла его, - такие, как он, не имеют права продолжать жить дольше человеческого срока. Знаешь, сколько хороших моих друзей, по его милости…
-Нам нельзя связываться со смертными! Нам нельзя искать их дружбы или любви. Нам нельзя…
-Сатор, ты не посмеешь открыться ему!
В тот день я впервые ударила Гастона. По-человечески ударила, не задумавшись даже о магии, потому что в тот день я была еще человеком. Настоящим человеком, по воле случая владеющим магическим искусством.
Гастон тогда застыл, он с изумлением смотрел на меня: ученица подняла руку на наставника. Ради чего? Ради кого?
Все мы люди.
Он – уязвленный, жаждущий восхищения, страдающий от того, что не может открыть свою магию кому-то, кроме меня, так не имеет никого из магов под рукой – наш род скрытный.
Я – полюбившая человека и наплевавшая на все вокруг.
-Сатор…- уже без крика, без ссоры, с усталостью, в которой звучат столетия хорошо спрятанного людского чувства.
-Прошу тебя, - в моем голосе нет стольких столетий, но усталость есть, - срок, который ему отпущен, пусть он будет рядом со мной. Я не стану продлевать ему жизнь и не откроюсь ему, но, пожалуйста…
-Хорошо, - проходит миг слабости и усталости нет. Есть только нехорошо сверкнувший взгляд.
Через пару месяцев моя любовь отправляется на гильотину и я, наблюдавшая за его казнью, надеявшаяся уловить хоть один взгляд в мою сторону, пропитываюсь ненавистью, которая тоже идет от людского рода.
Когда глухо свистит падающее лезвие, я едва не теряю чувство, но чья-то рука поддерживает меня. я вцепляюсь в нее, как в спасение и только потом поднимаю глаза вверх, чтобы увидеть, в кого я так вцепилась и вижу Гастона.
-Люди, - с презрением замечает он.
И в тот момент вся моя благодарность закипает с новым оттенком. Я прекрасно понимаю в одночасье, как и кем, было устроено судилище моей любви. Через вторые или третьи руки, через воздействие ли, но он лишил меня моего сердца, моей любви, моей веры и моей человечности.
***
-Ничего не сказала? – повторяет Гастон, - вообще?
Я больше не хочу лгать. Я вспоминаю, как сама стояла на площади, там, и чувствовала, как внутри меня что-то умирает. И я хочу, чтобы он испытал то же самое:
-Звала тебя. Просила спасти ее.
Гастон срывается с места.
***
Мне донесли о последних часах моей любви. Мне донесли, что он звал меня, мучаясь от температуры и лихорадки, коснувшейся его жизни. было то нервным или совпадением, но он звал меня, ничком лежа на каменном холодном полу, а я не знала и ничего не могла сделать.
И даже то, что тогда я не убила Гастона… нет, убивать его я не хотела. Это все пустяки – вся эта смерть. А вот попробуй-ка ты пожить, когда у тебя отнимают то, что тебе дорого! Попробуй…
Научись хранить в себе кладбище. Научись не проклинать свою долгую жизнь. Тогда и поговорим, обязательно поговорим.
Никогда не могла бы подумать, что Гастон полюбит. Но это свершилось – его душу захватила Луиза. Светлая, нежная, молодая Луиза, которая, казалось, чувствовала, что Гастону нужна любовь и нежность, нужно восхищение и дала ему это с лихвой.
Он захотел жениться.
-А как же смертные и запрет? – я не отошла и не отойду никогда от своей утраты, а потом хотела быть язвительной и жестокой.
-Это все лишь бумажный запрет, - отозвался Гастон, - Луиза, она… мы будем счастливы. К тому же, она и к тебе привязалась, как к сестре!
Это было правдой. Доверчивая, мягкая и обходительная Луиза смотрела на меня с восхищением и называла в письмах сестрой.
«Дорогая моя сестра!»– писала она, желая спросить обо всех моих делах, выслушать мое сердце, но я молчала. Я выдумывала сладкие сказки, не могла же, я в самом деле. Посвятить ее в свое сердце и пригласить прогуляться по кладбищу своей разбитой любви?
Она доверяла мне. Когда Гастон объявил день свадьбы, я поняла – время пришло.
Яды давались мне легко, игры – тоже. Я притворялась, и Гастон расслабился, решил, что я забыла уже своего революционера, ненавистного ему.
Луиза была доверчива. Она верила мне как родной сестре, и мне удалось отравить девушку без труда. Яд подействовал не сразу. Он начал медленно сжигать ее внутренности.
Луиза свалилась в горячке. Я примчалась с испугом и принялась за «исцеление». На самом деле, если бы во мне проснулось милосердие, я бы спасал Луизу без труда. Но его не было.
Гастон не просил прощения, лишь просил о ее жизни. а что мне до жизни какой-то там девицы?
Я дала ей умереть, ни разу не облегчив ее симптомов. Стояла и смотрела за ее агонией, за метаниями, в которых она пыталась дозваться до Гастона, до молитв, обращенных к Господу – жалких и обрывочных.
Стояла и ничего не чувствовала.
А потом она затихла, сдалась. И я выждала еще несколько минут прежде, чем пойти к Гастону и объявить, что его любовь мертва ровно так, как мертва моя.
***
-Дрянь! – в руках Гастона вспыхнул зеленоватый огонек. Он схватил меня за горло, но я и не думала сопротивляться – жизнь или смерть потеряли значение уже давно, а когда живешь так долго и последние годы мучаешься в тоске по утраченному чувству, плевать и подавно.
Он не смог. Я была уверена, что он сможет, но он только швырнул меня из кресла на пол, и я закашлялась, возвращая себе дыхание, пока Гастон отошел к окну.
-Дрянь…- процедил маг, отворачиваясь от меня.
-Она…человек, - кашель жег горло, но я едва удерживалась от смеха. – ты…так…
Гастон круто повернулся ко мне.
-Ты сказал! – я с трудом села, засмеялась, хотя горло еще жгло. – Ты сказал!
-Она не была виновата, - Гастон швырнул в мою сторону подсвечник, но тот пролетел совсем мимо меня. оказывается, мой соратник н е хотел меня убивать. Или не мог.
-Он тоже не был! – в ярости напомнила я и даже не заметила боль в горле.
-Он отправлял на казнь других, - возразил Гастон.
-Нам не должно быть дела до людских дел!
-Я любил Луизу!
-Я тоже любила! – слезы…все-таки я их не сдержала. Заплакала помимо воли, хотя и обещала себе, что буду сильной.
Гастон отвернулся вновь, позволяя мне справиться с нахлынувшими чувствами. Когда же я взяла себя в руки, он подошел, протянул руку и помог мне подняться с пола.
-Какие же мы…люди! – с отвращением промолвил он. – Жалкие, слабые люди…
