ТУДА И ОБРАТНО. Глава III

   
        

      Вот и славный град Орел. На подходе к предместьям заправочная станция. Машин, слава Богу, кот наплакал. Но с отпуском бензина произошла заминка. Санька отправляется выцыганивать топливо. У него ловко получается роль «казанской сироты» — сжалобит, растопит сердечный лед у самого неприступного скупердяя.
      Я спрыгиваю на гудящий асфальт — это надо, как ноги затекли, на «полусогнутых» подхожу к железному баннеру со схемой Орла. Пытаюсь запомнить ориентиры городских маршрутов. Машинально закуриваю... Поворачиваюсь. Взор падает на кричащую табличку: «Не курить! Штраф десять рублей!». Торопливо гашу сигарету. Недовольному люду нет дела до нарушителя, но все же, прячу смятую сигарету в карман, тороплюсь к машине: «Фу — пронесло!»
      Санька тем временем сговорился с «хозяином» бензоколонки. Залив топливом «Газон», малый обмолвился с крестьянской хитрецой:
      — Вот, гад-заправщик, обдурил — курва... Ладно, переживем, теперь точняк до Рославля хватит, поехали, что ли, Вальк...
      Валентин нервничал, как пацан дрейфил, что штрафанут на десять рублей. Но вот грузовик стронулся, легко набрал скорость, выкрал раззяву из лап Фемиды с запахом нефтепродуктов.
      Оживленное шоссе, зажатое в нишу пирамидальных тополей, втянуло «Газик» в вереницу торопливо мчащего транспорта. Водитель пристроился за желтым троллейбусом, в надежном фарватере без беды прочесал километра три дороги. Уже завиднелись белые коробки городских новостроек. Троллейбус притормозил у остановки. Санька сожалеюще вырулил из-за спины благодетеля, и тут случился конфуз. Автомобиль не желал слушаться водителя — мужик давит на акселератор, а «Газику» хоть бы что. Шофер упорно заставляет автомобиль двигаться быстрее, но тот, как упрямый осел, упорно замедляет ход. Потом мотор закашлялся, зачихал и, икнув напоследок, намертво отключился. «Газон» встал как вкопанный. Знакомая катавасия... Санька за рукоятку... остервенело крутит рычаг — тщетно, открывает капот, колдует — бесполезно. Мужик площадно ругается, пинает пинком колесо — увы, не помогает.
      Теперь уж людям пришлось стать тягловой силой. Водитель сбоку, подруливая, а пассажир, толкая сзади, откатывают машину на обочину. Возле бедолаг останавливаются прохожие, в большинстве подвыпившие работяги, идущие домой со смены. Сыплются бесплатные советы. Санька вконец растерялся: то ли выслушивать мнение толпы, то ли самому надлежит кумекать... И по глупости, в надежде на счастливый случай, парень тычет кургузой отверткой в электропроводку. Зловеще засверкало и запахло жженой резиной — уходит последняя надежда завестись.
      Но отыскались бескорыстные умельцы, полезли внутрь капота, стали отсоединять клеммы, шофер помогает доброхотам. У Спицына нудно заныло на душе: «Как бы эти мастаки не отуродовали автомобиль, тогда уж наверняка — амба». Усилия помощников тщетны, сдается и Санька. Физиономия у мужика кислая, взгляд придавленный. Стало ясно — машину так запросто не наладить. Опечаленный инженер жалеет, что не удосужился изучить автомобильный двигатель, и теперь вот приходится маяться никчемным придатком. Тут, кстати, нашелся умный человек, посоветовал сходить на автобазу, попросить новое зажигание. Валентин и шофер понимают, что на бескорыстие автомехаников надеяться глупо, к тому же Санька опытный по этой части. Вот и всплыл проклятый штрафной червонец!
      Но делать нечего, водителю пора поторопиться.
      Напустив на себя уверенность в успехе операции, мужик по-хозяйски прокричал: «Вальк, ты тут поглядывай...» Вот комедия, — у мужика взялись повадки завзятого деляги. Сам кругом виноват, а хочет показать подпитому окружению, что главный тут — шофер Санька.
      Признаться, мне стало не по себе, конечно, вовсе не комфортно остаться наедине с местными забулдыгами. Напускаю безразличие, деланно улыбаясь (не остаюсь в долгу), по матушке напутствую «делового» водителя. Сметливые «орловцы» (или как там: орловчане, орлецы, орлята) вскоре понуро разбрелись по домам. Рабочему человеку под градусом не в кайф говорить за жизнь с инженеришкой-белоручкой.
      Да и Валентин намеренно напрягся, дав понять, что не расположен вести приятные русскому сердцу разговоры о тяжком житье-бытье. Знал, что чрезмерная искренность обыкновенно заканчивается тривиальным образом: «Дай рупь или трояк (по «рангу» случайного приятеля), сгоняю за бутылкой красного или же белого...»
      Чтобы не привлекать к себе новой партии любопытных прохожих, отхожу в сторону, притворяюсь непричастным к одинокому «Газику». Скажу честно: незавидная участь — быть прилюдным сторожем... Скомкано внутри, неловко... Каждый прохожий, устремивший взор на нашу машину, вызывает опасение, что тот из любопытства возжелает заглянуть в кабинку или узнать, что у них там в кузове. А если человеком руководит не только спортивный интерес — то и недалеко и до кулачного боя.
      Прошел час. Саньки нет и нет... Озадаченное воображение рисует безотрадные картины — одна хлеще другой. Шофер надрызгался, шастает полудурком по орловским весям, или мужику уже успели набить морду в чужом городе. На худой край — по пьяни забрали в милицию, как побродяжку, а то и сбили машиной... И что только не придет в голову вот так ждучи... Следом представилась другая неприятная ситуация — подойдет гаишник, спросит: «Почему стоим?» — мотивируя запретом на стоянку. А потом, тормознув проезжающего мимо водилу, заставит того отогнать нашу машину в отделение. Как же Санька тогда отыщет пропажу, остается — приколоть к ограде записку. Да и не станет мужик читать подзаборные листки. А то и вовсе швах — окрестные мальчишки сорвут клочок бумаги или бесследно сдует ветром. Вот незадача... Стал злиться на исчезнувшего водителя, поливаю бедняка на чем свет стоит: «Вот послал же Бог дурня на мою голову!»
      Полилась вторая волна народа по окончании рабочего дня, но теперь преобладали добротно одетые женщины, встречались и мужчины — писарчуковой внешности. Понятно, многочисленные конторы и никому не нужные «богадельни» начинают работать и закрываются на час позже, чем заводы и фабрики. Подвыпивших среди такого люда редко встретишь. Хлещут спиртное без зазрения совести мужики-работяги, а тут интеллигенция с портфельчиком-дипломатом, годящимся больше для форсу, чем для вящей потребы. Теперь этот предмет — новый атрибут «классовой прослойки», а уж ни очки или шляпа, как в былое время. Ну и, разумеется, в «дипломат» не поместишь огнетушитель яблочной мурцовки, да и селедку в газетной обертке не положишь, неэстетично получится...
      А Саньки нет... Вот и довелось теперь взрослым дядей вспомнить, каково приходится ребятенку, оставленному у магазина мамашей с каменным наставлением — ждать и не уходить. Да и кто пожалеет тех горемычных страдальцев, потерявших мамку в гвалте лабиринтов ГУМа или ЦУМа...
     
      О, эти путаные закоулки московских универмагов... Ох, и натерпелся же Валентин, ожидая исчезнувшую мать: благо еще на парапете у шумного входа, а уж полная тоска — у пыльной стеклянной витрины... Ни присесть, ни прислониться.
      И вдруг вспомнилось, как еще шестилетним карапузом побывал в Москве с бабушкой Ларисой, когда ездили в гости к старшей сестре баб Лары — Вере, жившей в семье дочери, на станцию Зуевка Кировской области. Москва поразила провинциального ребенка. Бабушка иногда вспоминала, как внук во время передвижение по столице часто останавливался, считал этажи зданий. Спицын и по сей день, как ни странно, любил это занятие — хотя дома с годами сильно подросли, а детская привычка осталась.
      В памяти возник еще один любопытный пассаж: маленький мальчик, а уже озабоченный... смешно, если не странно... У Лиды, племянницы бабушки, было две дочки: Люба, ровесница Валентина, и Надя, годика на два постарше. Дети сразу сдружились — играли, лазали, бегали до самозабвения. И еще кувыркались на пушистом мягком ковре в зальной комнате. А Валька, маленький подлец, подглядывал в оттопыренные трусики девчушек. Уже не вспомнить, какие сексуальные чувства владели или двигали мальчуганом тогда. Но это было. А девочки, глупые и наивные, задирали ножки вверх, становились на четвереньки — будто нарочно обнажали пухленькие письки. Та же картина повторилась и на следующий год, когда родственники перебрались в Вильнюс.
      Говорят, что у маленьких детей отсутствует интерес к вопросам пола, а уж тем паче к подробностям интимных отношений мужчины и женщины. Полная чушь. Сверстников Валентина еще в детском садике подробно просветили по этой «тематике». А кто, скажите, наставлял?.. Да, такие же шпингалеты, встречались оторвы и еще какие... Еще и дурехи-воспитательницы давали повод, когда садились на маленький стульчик и раздвигали колени в стороны, считая малышей пустым местом.
      Ну а главный воспитатель — двор! А уж там ребята постарше водили сопливых мальцов смотреть, как в кустах у водокачки, хахали ежедневно жарили молодых девок-дежурных, оставляя после себя несмываемые следы той «пейзанской» любви. Господи, подумал Валентин, ну и раннее детство — одна порнуха. Впрочем, понятно, на такую мелочь пузатую взрослые, как правило, не обращают внимания. Они полагают, что карапузы еще вовсе не разумные люди. Ан нет!
      У него дома в коридорах барака женщины-домохозяйки в летние дни пополудни по обыкновению на полу в холодке устраивали игру в лото. Малышня крутилась тут и там. Ну и, как водится, объявлялась бабенка, забывшая надеть трусы. Заигравшись, женщина заголялась, а милые детки мужеска пола рассматривали тетины гениталии, затем в укромном местечке обсуждали «бытовой» стриптиз. А как было стыдно пацаненку, чья незадачливая родительница так жестоко опростоволосилась... Хотя в детстве события идут непрерывной чередой, и пьяный матерящийся дядек на улице, или появление телеги старьевщика-тархана (считалось за праздник) разом заставляло мальчишек менять дислокацию и поспешать на следующее представление жизни.
      Вернемся к Москве... Шестилетним мальчиком Валька страшно поразился, увидев впервые женщину в брюках, если быть точным — в брючках по щиколотку. Для него, живущего в захолустье, это явилось шоком. Тетя... и в штанах — нонсенс! Модница-москвичка выпорхнула как специально для него. Парнишка дергал бабушку за рукав, мол, смотри, — какое диво, ведь так нельзя... Бабушка шукала паренька: «Веди себя спокойно!» — но мальчик не хотел верить глазам...
      Потом, года два спустя, женщины в брючках возникли и у них в городке. Однажды к ним в дом заселилось семейство с дочкой лет так шестнадцати-семнадцати, ту девушку звали Людмилой. Новые жильцы первый раз показались на смотринах квартиры, если быть точным, то комнаты площадью восемнадцати квадратных метров. Дворовая ребятня вездесуща... вылупив глаза, пацанва дивились на Людку как на некую невидаль — красотка с накрашенными яркой помадой губами и... в брюках.
      Самым старшим среди детворы считался пятнадцатилетний Коля Кулинин (одноногую мать-инвалидку подростка звали Акулина). Этот Николай безвылазно сидел в начальных классах школы, на тот год — третий раз в четвертом. Да и