Хроника Апокалипсиса 10. 2015 - 2016. Мать ушла...

чего посмотреть эту вещь стоит, в любом случае...

Да и как не стоит — если это абсолютно моя тема!..

А в одних лишь своих текстах, в этих своих воспоминаниях ни для кого, я сейчас задыхаюсь...

Я вообще сейчас часто физически задыхаюсь — даже просто лёжа на кровати. Мне бесконечно тесно в том жалком обрубке жизненного пространства, который у меня ещё остался. Я уже, кажется, писал об этом...

Нужен прорыв...

А голова тупая...

Но спать не буду. Иначе опять поломаю всё. И потеряю уйму времени. А силы ещё есть. И работать можно. Если дотерплю до ночи — то можно будет посмотреть «Трудно быть богом» или ещё какой-нибудь стоящий фильм. Этого не хватает! И может очень сильно помочь... Я не пожалел ни об одном просмотренном в Сети фильме, хотя почти все их смотрел в последние год, или два, жизни матери...

Смотрел в основном фантастику. Да и писать — хотелось бы тоже чего-то в «неофантастическом» плане. Ох, надо бы об этом подумать!..

14.12.15 17:04:42


Гипноз и Достоевский

Давно хочу записать, как одно время в детстве я был просто одержим идеей овладения гипнозом. Идея эта исходила от Игорёхи. А он её явно усвоил из «Лезвия бритвы» Ивана Ефремова, как я понял из лишь недавнего прочтения этой книги. Почему он не дал мне тогда прочесть эту книгу, как дал «Туманность Андромеды», я не знаю. Впрочем, книга эта считалась «полу-запрещённой», и, возможно, ему запретил отец выносить эту книгу из дому, возможно, даже прятал её. Но какую-то легенду об этой книге я помню, действительно, с детства...

Помню, как мы с ним в «Доме книги» искали какую-нибудь литературу про гипноз. Не нашли нигде ничего. Да и искать тогда такие вещи совершенно не умели. Но идея стать всемогущими с помощью гипноза — соблазняла нас с ним чрезвычайно! Меня, прежде всего, ради того, чтобы не спрашивали на уроках...

Помню, как один раз в то время наша русичка собиралась кого-то вызвать к доске и ползала взглядом в журнале. Я не знал урока, и мысленно, про себя, с огромным внутренним усилием воли, повторял: «Не вызывай! Не вызывай! Не вызывай!». Или что-то в этом роде, уже не могу вспомнить точно, помню лишь свой страх и отчаянную надежду, что этот мой «гипноз» сможет меня спасти...

Помню, что она очень долго не могла выбрать свою жертву и, наконец, остановилась на мне, но произнесла мою фамилию как-то очень неуверенно и, как бы, с трудом, почти по слогам. Я встал, сказал, что ответа не знаю, и, уже почти успокоенный, и даже с облегчением, сел, честно заработав свои «два балла»...

Как же её звали... Татьяна... Николаевна?.. Пожилая, небольшого роста... Главное, что я её, как человека, совершенно не боялся. И двоек её, чисто по-человечески, не боялся. Она была не злая. Хотя и не особо, чтобы добрая. Но преступником и негодяем тебя за незнание урока никогда не считала. И, вообще, как-то внутренне она, по-моему, ко многим вещам относилась чисто формально, не слишком «заморачиваясь». И я это интуитивно, вроде бы, чувствовал...

Помню, как она однажды задала нам на дом сочинение по какой-нибудь открытке. Я, набравшись наглости, выбрал поздравительную открытку к 23 февраля, где кроме символов трёх родов наших войск и ленточки с надписью «Слава Советской Армии!» больше ничего не было. Я очень кратко описал эти три символа и скопировал текст поздравления из выше приведённых трёх слов. Сочинение заняло у меня меньше половины страницы. И, естественно, оно тоже было оценено в заслуженные два балла. Но никакой злобы. Она явно стремилась к тому, чтобы беречь свои нервы. И я ей был благодарен...

Лишь однажды она по отношению ко мне чуть-чуть проявила себя педагогом. Это было во время какой-то загородной экскурсии. Кажется, к одному из музеев Ленина на Карельском перешейке, а она была при нас лишь в качестве сопровождающего педагога. С нами она, кроме уроков, никогда ни о чём больше не разговаривала. Во время этой экскурсии она тоже лишь молча шла параллельно с нашей нестройной колонной и только отдавала самые необходимые команды. Видно было, что ей самой всё это очень мало интересно. И кое-что её, может, и раздражает. Но она бережёт нервы...

В экскурсии, кажется, участвовали все три наших параллельных класса. И было это, кажется, классе в 7-ом или в 8-ом... 

Несколько раз довольно подолгу стояли у дороги, чего-то ожидая, не помню чего. И она терпеливо стояла поодаль в своём тёмном пальто, думая о чём-то своём. А я во время одной из этих остановок о чём-то оживлённо разговаривал с группой наших мальчишек-одноклассников, наиболее мне знакомых и близких, что-то я им такое увлечённо рассказывал, и все мы смеялись. Со мною это тогда очень редко бывало, но здесь явно сказалась обстановка: редчайшая прогулка за город вместо уроков, на свежем воздухе среди сосен, это не могло не радовать всех...

И вот мы так стоим, чего-то ждём, я так оживлённо чего-то впариваю ребятам, мы смеёмся... И она тут молча стоит поодаль. И вдруг так полу-лениво полу-оборачивается к нам, и так полу-раздражённо, но без всякой злобы, говорит: «Веретенников, скромнее надо быть!». И опять отвернулась, смотрит куда-то в сторону, и думает о чём-то своём...

Помню, мы все страшно засмущались; я, конечно, больше всех. И смех, и разговор тут же как-то сами-собой прекратились. И я тогда абсолютно не понял, что же конкретно она имела в виду. И никто из нас этого тогда явно не понял. Просто пришёл сигнал: учительница чем-то недовольна, недовольна твоим поведением. И ты в чём-то виноват. Но в чём конкретно заключался смысл её слов, и как это было связано с содержанием нашего разговора и моего рассказа, я этого уловить совершенно не мог. И остальные, уверен, тоже...

Ни она сама, ни другие учителя за все эти годы никогда, ни разу, не говорили с нами на эти, или подобные, темы. И я только сейчас начинаю понимать, какая же вообще была пропасть между нами и учителями. Да и пропасть между поколениями. Сколько было отчуждения, которое лишь невольно чувствовалось, но совершенно не осознавалось и не осмыслялось, и автоматически воспринималось как норма...

Я опять вспоминаю, что школа на долгие годы воспитала во мне отвращение к русской литературе. Читать русскую классику я стал лишь где-то после армии и уже работая в Публичке... Я только сейчас подумал: не она ли конкретно, эта русичка из старших классов 204-ой школы, была тому виной?.. Не помню. Но не чувствую — что это именно она... У меня не осталось от неё чувства, что это был плохой человек. Но и хорошим, по-настоящему, человеком, как я только сейчас начинаю понимать, она тоже не была... И помяни её Бог только добром!..

В 9-ом и в 10-ом классе, в 199-ой школе, как я писал в ИПКС, у меня были очень интересные учительницы литературы. И я им обеим благодарен за многое. За неравнодушие к предмету, хотя бы, и к нам, ученикам. И за некоторые конкретные вещи. Но, вот, чтобы они привили мне интерес и уважение к русской литературе, и дали хоть какое-то действительное понимание её — этого не было и здесь совершенно. Вот хоть убейте. При всём уважении к обеим. Официоз, с его зубрёжкой, с его формализмом, с его преподавательскими штампами, с его отчётностью, и тут, вольно или невольно, довлел надо всем и убивал всякий живой смысл в преподаваемых вещах...

И я действительно всю жизнь ненавидел школу в целом. Ненавидел до отвращения. И боялся её — и ненавидел. Выходя из 199-ой школы после уроков — я не просто бежал от неё, я — летел от неё как пуля! Пролетал мимо Русского музея, мимо корпуса Бенуа, заворачивал за угол к Спасу-на-Крови, и — только тут переходил на скорый шаг...

Кажется, я писал об этом в ИПКС... И я очень хорошо понимаю здесь Чубайса, который тоже не раз вспоминал о своей ненависти к советской школе. Он даже хотел поджечь свою школу. Очень разные мы с ним люди — но здесь я с ним солидарен... А вот его нынешняя ненависть к Достоевскому — она диаметрально противоположна моему благоговейнейшему преклонению перед ним. И моей бездонной благодарности и признательности по отношению к нему...

Я хорошо помню моё впечатление от его «Бесов», что я читал в Публичке, в читальном зале своего Отдела рукописей, в дореволюционном издании (кажется, это было 3-е издание этой вещи). Из всех русских классиков (да, наверное, и не только русских) он единственный, кто реально ввёл меня тогда в трансовое состояние...

Я помню, как я, уже очень поздно, уходил из зала, попрощался с Наташей Роговой, что тогда сидела на контроле, и она просто с ужасом поглядела на меня, и шепчет: «Что с тобой?». Я ничего не ответил, просто прошёл мимо, к двери из зала. Я прекрасно видел и чувствовал её состояние, но внутренней реакции у меня не было никакой. Мне действительно открылось только что нечто настолько важное, настолько выше всей этой повседневной суеты, всех этих условностей...

Я очень хорошо знал историю народнического движения, и видел, что у Ф.М. это — действительно карикатура, и клевета на наших русских революционеров-социалистов, что, как он придумал бесовской Петербург Раскольникова — так он придумал и русских бесов-революционеров. И в то же время — в этой своей фантазийной клевете на то, что было для меня свято, он был, каким-то образом, глубочайше прав! Как был прав и с нарисованным им Петербургом...

Я тогда действительно почувствовал, что настоящий художник — это маг и шаман. И что познание и творчество — это действительно одно и то же; просто тогда не мог этого сформулировать так просто, как сейчас. Не знал тогда ни Кастанеды, ни квантовой физики. И ничего не знал про шаманскую способность «сновидеть». А «насновидел» он тогда «Бесов» очень мощно, так мощно, что заставил в них поверить очень многих, в том числе и огромную часть нынешней интеллигенции...

Ах, перечитать бы!..

Иншалла!

14.12.15 21:04:09


Премия

Прислали мне по мэйлу письмо: «Номинация на премию «Писатель года 2015»», ни много, ни мало...

«Сообщаем Вам, что редакционная комиссия рассмотрела произведения, размещенные на Вашей авторской странице на портале Проза.ру, и приняла решение номинировать Вас на национальную литературную премию «Писатель года» за 2015 год...»

И так далее, там много. За подписью Дарьи Стрельцовой, эксперта редакционной комиссии...

Письмо это поначалу меня и взволновало, и вдохновило. Ведь сразу подумал: «Неужели — ПРОРЫВ?!». Пошёл на предложенный сайт «Литературная премия «Писатель года»», стал всё изучать... И действительно думал, что это предложение надо принять, что это — Знак Судьбы и, вообще, новый этап во всей моей жизни: резкий прорыв к читателям (в том числе и из писательской среды), выход из одиночества...

Коммерческий элемент там тоже присутствовал, но не он меня, в конце концов, обломал. Обломала общая суетность и официозность всей этой тусовки. И чем больше читал, и рассматривал красивые фото, тем всё больше убеждался, и всем нутром уже чувствовал, что это — НЕ МОЁ...

Хотелось очень по-человечески написать этой Дарье Стрельцовой и постараться объяснить, почему я не могу принять её предложение. И уже очень интересный стал в голове складываться текст, который потянул бы и на самостоятельную жизнь...

Захотелось выяснить, что это за Дарья Стрельцова, эксперт редакционной комиссии, может, и она что-то пишет, и есть тексты её в Сети. Выяснил с помощью Яндекса, что в точности таких же писем