Исповедь перед Концом Света. 1978. 2-ой уход из дома. Рощино. Сестрорецкий Курорт. Отец Владимир Цветков. А вот и КГБ!

1978

«Возьми нас с собой!»

Невольно запомнился яркий эпизод, где-то, недели за две до моего 2-го ухода из дома и 2-го «хождения в народ». То есть, это было где-то в январе.

Я чувствовал тогда в себе и вдохновение, и прекрасную способность к общению, во всяком случае, с ребятами из этой полу-маргинальной среды, куда меня определил Господь Бог. И проповеди мои Вечного Евангелия имели явный успех и результат. Ребята бросали наркоту, бросали пить, курить. Становились вегетарианцами, пробовали поститься. Настроение у всех было близкое к экстатическому. Всем жаждалось духовного подвига!..

И помню, как-то уже поздно вечером, нас возвращалось с какого-то собрания человек пять. Кажется, это было уже где-то у метро, и нам надо было всем друг с другом расставаться, а мы всё не могли наговориться, «утешиться верою общею»...

Поминали и инициативников, с огромным уважением к их стойкости, при всех гонениях на них.

Стас даже вздохнул, с какой-то завистью:

«Эх, пострадать бы по-настоящему за веру!..»

И вдруг говорит мне, предельно решительно:

«Савва, ты ведь, говоришь, уходить из дому собираешься, да? Возьми меня с собой!».

Это — Стас, хромой, инвалид!..

И тут остальные — как подхватили:

«И меня! И меня!..».

Так и ринулись плотнее ко мне вслед за Стасом!

Помню, и Ляка вместе со всеми пищит:

«И меня!..»...

Конечно, меня это растрогало почти до слёз!.. Но объяснил им, что, ребята, вам ещё рано из дома уходить, дозрейте, всё обдумайте не один раз, ваше время придёт, как это определено свыше, а вот мне-то уже нельзя иначе, и вы, имея сейчас хоть какую-то свою крышу, будете моими странноприимцами и помощниками, а без вашей помощи мне будет тяжко...

Ребята согласились на мои доводы... Главное, что проповедь Слова Божьего жаждали вести все, единодушно, и где угодно, не боясь пострадать, даже желая этого...

Спасибо, родные, Стас, Ляка! Спасибо, ребята!.. Помяни вас всех Господь!..


Мой 2-ой уход из дома

Где-то в начале февраля 1978 года я, как и планировал заранее, даже ещё на Лебедева, ушёл из дома во 2-ой раз...

Как раз незадолго перед этим происходил обмен паспортов. Мне тоже выдали новый. Я с самого начала решил, что и этот свой паспорт я тоже уничтожу. Если свой 1-й паспорт я попытался уничтожить в воде, то 2-ой я решил спалить в огне. 1-е крещение — в воде, 2-е — в огне. «Крещение огнём» необходимо — как мне было открыто в моём удивительном сне...

Я планировал сразу после ухода из дома отправиться на электричке в Рощино — и там в печке сжечь свой новый паспорт. Конечно, я понимал, что совершив сейчас подобный антигосударственный акт повторно, я, при следующем своём аресте, обрекаю себя на гораздо более тяжкие и необратимые последствия, нежели в первый раз…

Но что-то, видимо, сидело во мне очень крепко — от старообрядцев, от русских сектантов, от бегунов-странников...

Когда я пришёл домой из милиции с этим новым паспортом, мать говорит мне, чисто из любопытства (кажется, они с отцом такой тогда ещё не получили):

«Покажи-ка, что за паспорт новый!»

Я показал.

Она у настольной лампы (было уже темно) долго его разглядывала, любовно гладила новую, ярко-красную, добротную, крепкую, блестящую обложку, со сверкающими свежим золотом советским гербом и буквами «СССР», и говорила:

«Какой красивый!..»

И я подумал в этот момент, что она ведь совершенно не подозревает о том, что я опять задумал сделать, и чистосердечно верит, что я на всю жизнь научен произошедшим со мной, и теперь буду жить с этим паспортом, как живут, и работают, абсолютно все нормальные советские люди... Я явственно представил себе, глядя на неё, какую боль ей причинит, когда она узнает, что я сделаю с этим паспортом!.. А не сделать этого — нельзя!..

Я стал готовиться к своему 2-ому уходу...

Я нашёл в домашнем тряпье какой-то зелёный мешок, пришил к нему широкую лямку, вырезанную из старых брюк, так, чтобы он мог складываться у меня на плече почти наполовину. Получилась какая-то полу-хипповская, полу-нищенская сума (наверное, от слова «сумасшествие», как подсказывает мне сейчас программа). В свой старый чёрный портфель я положил продукты и ещё что-то из вещей для Рощинской коммуны...

Опять одел свою туристскую брезентовку...

Хотел взять приговорённый мною паспорт. Но его в моём секретере — не оказалось! Я обыскал все места, где он мог бы быть, но — не нашёл нигде. Конечно, я решил, что родители его спрятали, от греха подальше, быть может, что-то заподозрив в моём поведении и заметив какие-то приготовления... Лишь много времени спустя, я узнал, и точно в этом убедился, что родители мой паспорт не трогали, и что он преспокойно лежал у меня в секретере, где и должен был лежать!.. Богу не понадобилась эта моя повторная жертва. И Он сумел меня от неё уберечь...

Уходил я в тот день с тяжёлым чувством, что моё «огненное крещение» в Рощино не состоится...

Хотя некоторое «огненное благословение» я, всё-таки, там получил... ))


Рощино

На электричке доехал до Рощино. Уже начинало темнеть... Народу абсолютно ни единой души на заснеженных улицах... Нашёл, по описаниям ребят, эту дачу. Захожу. Небольшая комната. Прямо передо мною слабо горит печка. Слева от неё на койке лежит, одетая, и покрытая до груди одеялом, Надя «Внучка» (Веры Пановой и Давида Дара), и смотрит на меня какими-то совершенно дикими, неподвижными и почти не понимающими глазами...

Говорю:

«Привет!»

Отвечает, как-то еле-еле, и как бы будучи не совсем в себе:

«Привет!»

Но вскоре она, всё-таки, ожила, и стала, понемногу,  рассказывать:

«Слушай, я тут совершенно с ума схожу! Чуть не тронулась, вообще! Ребята уехали в город — а я тут одна! Страшно! Я точно, чуть не тронулась! Не выдержала, выскочила отсюда, забежала в какую-то дачу, где вижу, что кто-то есть живой. Там какой-то мужик оказался, ну, нормальный мужик. Я ему там чуть не истерику устроила. Он привёл меня сюда, уложил, укрыл, печку разжёг, а то я ведь ни фига не умею с ней обращаться...»

Огонь — всегда был моей любимой стихией! И я изрядно успел к тому времени по нему стосковаться. Притащил побольше свежих дров, благо был большой их запас во дворе, и печку растопил по полной... Кажется, нашёлся какой-то чайник, чтобы можно было скипятить чай... Еды, по-моему, там в тот момент не было никакой. Ребята за ней и поехали, чтобы хоть что-то раздобыть...

Предложил ей сгущёнку — это она приняла с восторгом. Открыл ей банку, дал ложку...

И в скором времени она мне уже говорит:

«Слушай, напрасно ты мне её дал! Я уже почти всё схавала!..»

Достал иконку Христа-Спаса, картонную, ту самую, что купил в православной церкви в Риге летом 1976-го. Поставил её на видное, удобное место, справа от печки...

Для Нади, как и почти для всей тогдашней советской молодёжи, эти вещи были в диковинку.

Говорит:

«Ух, ты!.. Слушай, оставишь её мне, а?..»

Я согласился. Затем и брал сюда с собой всё это...

Потом достал свою карманную Библию. Эта вещь тоже вызвала у неё жутчайший интерес! Тут же стала читать Псалтирь. Потом тщательно выписала куда-то к себе в тетрадку, кажется, 10-й и 11-й псалом...

Ближе к ночи приехали ребята. Я их обоих уже знал, хоть и не очень близко. Немногим моложе меня. Один — эстонец (из Таллина или из Пярну, уже не помню). Этот, кажется, был, всё-таки, несколько старше остальных «коммунаров». По-русски говорил с сильным акцентом, но вполне бегло. Второй — откуда-то с Урала...

Какой-либо существенной еды, сколько помню, почти не привезли, по элементарной причине хронического хипповского безденежья...

Говорили ещё все очень долго... Основная проблема, сколько помню, была та, что хозяин дачи просил всех «коммунаров» освободить её в самое ближайшее время, так как боялся проблем с ментами...

Как легли спать — уже не помню... И как я тогда спал, и как на следующий день встал, и как уехал назад в город тоже уже почти совершено не помню...

Началось моё 2-е «хождение в народ»...


Кризис духа

Собрания наши проходили как у Андрюши Вишнякова, так и в других местах, и в самом разном составе...

Ночевал я при этом и у Андрюши, и у Стаса, и во многих других точках, всякий раз на новом месте: и ради конспирации, и чтобы слишком никому не надоедать...

Какое-то время всё шло хорошо...

Но потом — я стал «перегорать». И это было закономерно...

Я пытался искусственно поддержать и себя, и других в состоянии того вдохновенного экстаза, который, как поначалу невольно казалось, никогда не кончится... И это было — моей большой ошибкой! Это насилие над духовной природой стали чувствовать многие...

И именно Стас, со своей совершенно искренней и прямой натурой, почувствовал эту фальшь в моём поведении сильнее всех, и отреагировал больнее. В какой-то момент — он просто не стал открывать мне дверь. И я чувствовал, почему он так поступает. Мне было очень больно, да и с ночлегом у меня было всё время предельно напряжённо. Но надо было найти какой-то внутренний выход...

И общение с «системными» мне здесь очень сильно помогло. В этой хипповской среде толкать проповеди, «гнать свою телегу», было совершенно не принято. Интуитивно все были настроены на какой-то дзенско-даосский тип духовности...

И я — угомонился среди них.

Наверное, помогла и литература, которую мог читать тогда в разных самиздатовских форматах: Ауробиндо Гхош, Рамана Махарши, Кришнамурти…

Кришнамурти помог особенно...

Я почувствовал, что такое естественная медитация, без всякого внутреннего насилия…

И что такое исихия...


Сестрорецкий Курорт

В Курорт к Жене Линькову меня в первый раз привёз Саша Серов, с которым мы вместе работали в Публичке. Кажется, это произошло где-то в начале моего 2-го хождения, ещё зимой...

Женя Линьков сторожил там какую-то большую правительственную стройку и фактически жил там в строительном вагончике с женой и тремя детьми. Родом он был откуда-то с юга. Старше меня. И духовными вопросами стал интересоваться гораздо раньше. Говорить с ним мне было чрезвычайно и интересно, и полезно. Он всё время пребывал в полу-медитативном состоянии, вдали от городской суеты...

И публика к нему приходила и приезжала весьма интересная и характерная...

Неподалёку сторожили какой-то объект, какую-то вышку, посменно, два брата. Младший был йог, а старший — православный подвижник.

Приезжали из города: Лена Островская, историк и востоковед, Таня Григорьева, учившаяся тогда на философском факультете, Катя, ровесница Лены, старше меня, не помню уже, где и кем тогда работавшая... Это всё были типичные тогдашние «семидесятники», «духовно ищущие люди»...

Были и совершенно экзотические кадры, как то: якут Володя Капустин, тайный борец за «свободную Якутию», ярко выраженный монголоид (а тогда таковых здесь было очень мало, и это очень бросалось в глаза!), умудрявшийся уже не один год жить в Питере на фактически нелегальном положении, и неизвестно на что живший и чем занимавшийся…

Ко всему прочему он пытался как-то выработать национальную якутскую философию, и у нас в компании на этот счёт шутили, что он непременно должен написать «Основы капустинизма»...

В целом, люди там были и старше, и начитаннее, и опытнее меня чисто в житейском смысле, и я там отдыхал душой и набирался мудрости...

Курорт был благодатнейшим местом, чистота воздуха