Тигион, или Территория мысли

Чечня.
Но не все офицеры и старшины  спали. Были и те, кто, смежив веки, сумрачно  рассматривал сквозь них окружающий мир, мерзкий и ненадёжный, недоверчиво поглядывали на молодого врача. У изголовья больных на тумбочках или на одеялах лежали книги или толстые газеты с фотографиями девушек. Виктория  знала, о чём они думали при взгляде на неё, и не осуждала их мыслей. Разных, скромных или бессовестных.
У пустующей койки старшего лейтенанта Топилина она замерла. Так бывало, когда она чувствовала особые случаи, связанные с её жизнью.
Она ещё раз внимательно просмотрела историю болезни Топилина и решила, что с этого раненого и необходимо начинать. Случай у него нередкий. Много ребят подрывалось на минах ещё в Афганистане. Этих мин, в основном итальянского производства, было много и в Чечне.
Внутренний голос настаивал на том, что этот парень ей нужен! А такому внутреннему голосу, верному и безошибочному подсказчику, позавидовал бы любой человек.
Пока за ним ходили, она вспомнила, как убеждала профессора Неродимого помочь ей. Она могла бы не очень сильным, но целенаправленным внушением заставить  Главначупра помочь ей. Но помнила свои слова обещания, данного отцу — не применять гипноз. Только в случае самообороны!
И теперь, приступая к началу эксперимента, она взволнованно спрашивала себя: получится ли всё так, что она никому не навредит. И снова её внутренний голос посоветовал ей не волноваться.


                                                                2

Старший лейтенант и молодая врач встретились у столика дежурной медсестры.
— Вы Топилин? — спросила его Виктория, но это прозвучало как утверждение.
А он, увидев её вблизи, обомлел от неземной красоты. Он испугался такого невозможного совершенства. О прекрасных и неземных богинях пишут лишь поэты. В военном училище был у них Валерка Есенин, который, подражая своему рязанскому однофамильцу и земляку, писал стихи. Над его поэтическими вздохами потешались все кому ни лень. И чем это кончилось?  Загсом на третьем курсе. А его прекрасная Елена стала самой «гостеприимной» женой в военном городке части, куда направили служить выпускника Есенина. Пуля себе в лоб во время дежурства и предсмертная записка о какой-то гостинице «Англетер». Валерка — дурак, женщины не стоят таких жертв, но из-за этой красотки можно было бы устроить дуэль с жизнью.
И словно его могли уличить в неожиданном восхищении, Максим  безадресно и грубо спросил:
— Кому я нужен перед отбоем?
— Если вы Топилин, то мне, — ответила молодая врач. — Меня зовут Викторией. Мне необходимо с вами поговорить.
И, не дожидаясь ответа, обратилась к медсестре, сидящей за столиком с включённой настольной лампой:
— Леночка, в ординаторской сейчас нет никого, можно, я осмотрю  больного там? Разрешаете?
Медсестра удивлённо кивнула головой, у неё никто из врачей никогда не спрашивал разрешения ни по какому поводу. Даже Павел Никитин, молодой хирург, в одно из ночных дежурств, не интересуясь её желаниями, потащил в ординаторскую на диван. Она не отбивалась, но предупредила, что если «залетит», то аборт исключён, и Никитину придётся на ней жениться. Павел прикинул в голове: тратиться или нет на презервативы, и отпустил девушку. Заводить вторую семью он не хотел. Сейчас Леночка подумала, что сказала бы эта офигенная на вид аспирантка в ночное дежурство, если Никитин предложил бы и ей поразвлечься на кожаном диване ординаторской?
«Ничего не сказала бы, займись своим делом…», — вдруг отозвался в её голове ответ. От неожиданности Леночка обхватила виски и сжала их. Она с изумлением оглядела длинный коридор отделения. Лишь молодая врач и Максим были в поле её зрения, но они уже входили в ординаторскую. Виктория пропустила вперёд больного, прыгающего на костылях, посмотрела на медсестру и та забыла о своих мыслях. Леночка откинулась на спинку стула, подняла голову и закрыла глаза. Господи, как она переутомилась!
На горящую настольную лампу падал луч заходящего солнца. Была бы рядом сестра-хозяйка, то устроила бы головомойку за растранжиривание электроэнергии.
Оказавшись в ординаторской, Максим в упор посмотрел в глаза девушке. Но даже мысленно назвать её врачом было трудно, от неё исходили волны той молодости, которая бывает у тех, кто лишь недавно сменил метрическое свидетельство на гражданский паспорт. Девушка выглядела именно таким неоперившимся подростком.
— Как долго вы были в Чечне?
— Это имеет отношение к истории болезни? — У Максима это получилось грубее, чем он хотел.
— Разумеется, нет, но о чём мне говорить с вами дальше, если вы продолжаете меня рассматривать по технологии рентгеновского аппарата?
— Разве?
— На все сто.
— Извините. У нас, видите ли, все мужчины. А такие красавицы распределены по офисам иностранных фирм…
Максим понял, что его понесло, но тому была причина: он впервые за последние годы растерялся перед женщиной с абсолютной гармонией во всём. Притом она выглядела вчерашней школьницей. Затем он поймал себя на том, что пересказывает, правда, на современный манер, какую-то книгу о встрече в госпитале ещё во времена Великой Отечественной войны. Или, может, фильм, старый фильм с участием Николая Крючкова.
И ещё старший лейтенант ощутил досаду от олимпийского спокойствия девушки. Так ведёт себя человек, умеющий читать чужие мысли, как на ладони. Однажды, в Грозном, он чуть не застрелил молодую цыганку (и там они под пулями шныряли, может, что-то разнюхивали, не бескорыстно, конечно?), которая вздумала гадать по руке, а ему захотелось её трахнуть. «Оставь эти мысли, соколик, — усмехнулась гадалка, обволакиваясь дымом сигареты, которую только что выпросила у Максима, и предложила за это погадать, — я тоща, у меня триппер, а мой цыган убьёт тебя!» Она отпустила его руку и вот так же, проникнув в его душу пронзительным взглядом, как врач сейчас, на стуле перед ним, сказала на прощанье: «Будешь ты безногий, но встретишь ту, что опутает тебя любовными сетями. Не вздумай смотреть с похотью на неё, как на меня. Испепелит!» Вот тогда и передёрнул Максим затвор автомата, да вовремя вспомнил печальный пример полковника Буданова.
  — ... а нам здесь не до красавиц, с такими остатками, — и Максим тряхнул своей культяпкой.
— Я не хотела начинать с такой светской беседы, — сказала Виктория. Она не отводила от Максима взгляда. — Я знаю, что вас ранило 27 декабря в 13 часов 42 минуты 46 секунд. За секунду до этого вы посмотрели на часы. Было 45 секунд.
Максим помнил это. Он перед тем, как дёрнуть за ползунок замок ширинки, посмотрел на часы. Да, было это время. И затем он отодвинул ногу, задев при этом маленький камешек.  Откуда она так точно определила время? Ни о минутах и секундах не говорится в истории болезни. Что это за игры? Да она ж читает твои мысли, осёл!
Если до этого он смотрел куда-то в сторону, то после этого открытия он уставился в её зелёные глаза. Они долго смотрели так, не отрываясь друг от друга. Как случилось, что они одновременно взглянули на его ногу, Максим не смог понять. Признаться в том, что девушка победила в этом противостоянии, склонив его взгляд, как более сильный в состязании на силу рук в компании друзей, он не хотел. Вышло так, что они как бы вместе уступили друг другу.
— Не будем отвлекаться, — сказала девушка, — нам необходимо решить один вопрос. Я его задам, а вы попытайтесь ответить, как бы он фантастически ни выглядел! Договорились?
Максим кивнул головой.
— Что вы скажете, если я верну вам ногу?
Словно в подтверждение тому, что предложение было фантастическим, упал костыль, который Максим прислонил к стоящему рядом с креслом столу. Звук упавшего костыля был похож на хлопок, с которого начинался этот госпиталь.


                                                              3

В Аргун в тот декабрьский день они не заходили. В городе рыскали омоновцы, и был слышен отдалённый звук ленивой перестрелки.
Подразделение, в котором служил Максим, проходило через Аргун два раза в составе дивизионной колонны. Двигались по главной улице, которая неожиданно обрывалась, превращаясь в сельскую дорогу, по бокам которой уже зеленели поля. Неухоженные и заминированные. И каждый раз город казался другим. Полуразрушенный, полупустой, он неумолимо менялся, становясь ни лучше ни хуже, а просто другим. Не нашим, и вообще из другого, непонятного времени. Впрочем, как и все другие населённые пункты Чечни.
На этот раз колонна батальона, обойдя город стороной, через десять километров пути наткнулась на засаду. Её можно было предположить сразу, как только из кабины передней машины стал заметен остов сгоревшего ЗИСа, вытащенного на середину дороги. Когда, какими силами — на эти вопросы должен был немедленно ответить командир колонны, но не сделал этого, и после ответы будут искать следователи прокуратуры.
Схема разгрома колонны была до обидного примитивной, потому, может быть, и сработала. Замыкающую машину «Урал»  прицельно обстреляли, взорвался бензобак, и она стала преградой для отступления. И тут же был  атакован БМП командира колонны. Его убило вместе с водителем. Первая машина долго горела. Чёрный дым чётко обозначил две точки обхвата.
Максим выскочил вместе с ребятами из третьей от головы колонны бронетранспортёра, и его подчинённые рассыпались в канаве у дороги. Именно его спецвзвод, закамуфлированный под связистов, спасся почти в полном составе. Ранение командира было чуть позже. И не только выдержали натиск боевиков, сразу уложив человек двадцать из нападавших, но и заставили хаттабовцев уйти. Через пятнадцать минут подошло подкрепление из Аргуна. Боевики быстро свернулись. И тогда стало ясно, что с перехватом связи федеральных войск у них проблем не было, они знали о приближении поддержки попавшим в засаду.
А ранило Максима  нелепо. Грязный, вспотевший от напряжения, он увидел, что бой окончен, а по дороге шли бэтээры поддержки, решил культурно решить задачу освобождения мочевого пузыря. За кустом задел растяжку и только благодаря случаю остался жив, оставив лишь оторванную ступню. «Вот и освободился», — подумал он, оказавшись после взрыва на земле и ещё не чувствуя боли. Но удивился нелепости ранения чуть позже, когда почувствовал, что брюки у него мокрые от гульфика до ступни…


                                                              4

Виктория  нагнулась, что бы поднять костыль, но Максим оказался проворнее, даже в своём плачевном положении инвалида. При этом напряжённо думал. Нелепый вопрос, из той категории, которую лучше не трогать в его положении, потому что звучит издевательством и над здравым смыслом и над человеком, оказавшимся в беде. Но не похоже, что над ним издеваются. И снова он ощутил запоздалое озарение: она же из протезной мастерской, сейчас начнёт ощупывать и измерять другую ногу.
Он весело взглянул на неё и стал поднимать штанину на здоровой ноге. Теперь настало время удивиться Виктории. Но лишь на мгновение,  затем она улыбнулась:
— Нет, разговор идёт не о протезе, а о регенерации вашей больной ноги.
«Больная нога»? Да это лишь жалкая часть нормальной ноги! Максим мог бы любого убить за такое издевательство над здравым смыслом. Но, похоже, в этот вечер ему предложили