некий офисный муравей по фамилии Лабазников
ноябрьским вечером проходит, одышливо и зябко, вдоль нескончаемых трапециевидных и прямоугольных витрин
они разграфлены жесткими люминозными конфигурациями, зеленоватыми нервюрами, прожилками розового сахара
тема – умершие и мы
вот так же, как он алчно смотрит сейчас снаружи на живые, изменяющиеся статуи людей, светящиеся внутри тепло-золотистого карминного пространства кофейни
так трупы – завистливо и печально глядят млечными глазами из своего слепого мрака на наш мир
мир не так плох. Это понимаешь не сразу, но по отбытии из него
мертвые обитают в винтообразных раковинах шеолов. В сухих ломких спиральных скорлупах
под безжалостно-пифагорейски организованный шорох моря вздохов
нисходящая геликоидальность Зиккурата Вселенной; геометрически прогрессирующее с каждым витком измельчание серых фигурок антропосов-гомункулов
он подбрасывает исподлобный взгляд на холодное, искрящееся чистым спиртом небо, на его западный угол
нежный тесак Луны, вверх отточенными остриями; синяя Венера высоко над ним. Diana Lucifera
впрочем, кажется, вечерняя звезда именуется Геспер
немыслимо спасти всех существ. Но можно спасти себя, свое тело
это не мое тело; это не моя душа
ведь, проводя инквизиторскую неумолимую редукцию, снова и снова прокручивая, как в мясорубке, реальность физики, психики и ума, мы приходим к выводу: есть лишь наблюдатель
но – буддийский фокус – этого свидетеля, оказывается, тоже нет
он заходит в аквариум циклопического молла
алкогольный отдел. Длинные полки по обе стороны, перемежающиеся вертикальными столбами фиолетовой древесины; тинктуры вин, разнообразие которых позволяет изучать карту мира, Mappa Mundi; пестрые иконки флагов
реки сверкающих прямолинейных проходов, покрытые отполированным плиточным льдом, тройственно параллельно прорезают материк магазинов и бутиков первого уровня
он садится на скамью и тупо смотрит внутрь себя
встав, он медленно, на автопилоте, идет в привычном направлении, избитым путем
но вскоре начинает догадываться, что каким-то образом очутился совсем не в том рукаве, не на том этаже. Не те магазины, не те витрины, не те товары
как? Мебиусовым листом сложилось и выдавило его из себя пространство?
он не стал доискиваться
как в свое время и его мать, он, видимо, попал в топологическую ловушку, заплутал в хитросплетениях Дедала стран света, розы ветров
вернувшись, просто осторожно вернувшись назад, он восстанавливает ориентированность
наконец, дом
у него секретная склонность к аутоэротизму, в сопряжении с аутоненавистью
раздевается перед зеркалом; бордовые старые обои, масляно-желтая рама. Анатомия. Микеланджело не усумнился изобразить себя обнаженным. Морфология бедер, плеч
тучное, но отнюдь не дряблое тело, заштрихованное черными горилловыми волосами. Перевернутый сефиротический арбор – то бишь древо – нательных волос, от корня в паху до кроны на груди
масть глаз – изжелта-коричневая, янтарь, потемневший от плохих мыслей
на прямой и горький вопрос матери, заданный, естественно, в ироническом тоне, он однажды ответил: если меня не любят женщины, это не значит, что я люблю мужчин
со времен коллективистского ада детского сада Лабазников непогрешимо верил в свою ничтожность и прокаженность; а также подозревал наличие для себя некоей особой предестинации
лицо. Подробности его восковых бугров и впадин. Выкаченные глаза. Образующиеся брылья. Некачественная выбритость
он убивал людей?
возможно. Он был артиллерийским офицером на одной из локальных войн. Сапфирный пузырек воздуха, плавающий в опалесцирующем глазке буссоли
проснуться и в ужасе увидеть мир; настолько невыносимо резки горящие тени прозрачного света ночной лампы
древние космогонии, хранящиеся в библиотеках персидского Накоджабада, говорят – так же ясно, как родословие Царя-Мессии – изначально все было сверхплотным алмазом-вакуумом
мы повинны трансформировать: твердое – в плавное; полученное жидкое тело – обязаны превратить в вязкое пламя
пиромагия для овладения пирогамией
но пойдет ли он в озеро серное, которое есть тот же огонь, увиденный по-другому?
он задумывается над символом кентавра (знак пребывания Солнца его натальной карты); правда, вероятно, важнее были – Луна в асценденте и восходящий Сатурн; переменчивая меланхоличность
гнев и чревоугодие – его отборные, премиальные юпитерианские грехи
он всегда был склонен к определенного рода сабеизму, завораживающей астролатрии. Плотные и шарообразные: черное Солнце, красное Солнце
он любит Зервана, любит Урана
когда-то, посмотрев фильм с Джеком Николсоном, он узнал, что живет с обсессивно-компульсивным ананкастическим синдромом. Так же, как герой картины, Лабазников никогда не наступал на лабиринтные трещины в асфальте. И еще много чего
утром на службу
перед пробуждением Лабазников видит сон: он встает затемно, одевается и выходит из подъезда в тихую грязную пустоту
пройдя несколько шагов в гниющем воздухе, замедляет поступь
на пути стоит – не по-людски неподвижно, вырезанная на черноте ветреным известковым светом фонаря, расчерченным дергающейся сеткой древесных теней – высокая женщина с раскосыми глазами
она одета во все багряное; тот цвет, что дает кошениль
сразу все вспомнилось, но пока лишь тут, в сновидении
«ты ли это, Асенеф, моя нареченная?»
