потому, что окно было расположено довольно низко. Последние сомнения отпали. Даже если всё, что происходит, сон… ведь теперь сон не то, что прежде, теперь сон – это явь… избавиться от него, может быть, и не получиться. Вдалеке, там, где я оставил свой велосипед, по полю шла тень величиной со скалу. Она остановилась прямо напротив меня, наклонилась - как это сделал я, чтобы посмотреть в окно, - немного постояла, и двинулась дальше – на моём велосипеде.
Я выхожу. Я бегу по полю. Бегу… бегу. Оглядываюсь на дом. В его едва заметном за высокой травой окне виден свет. Я оставил его зажжённым; и почему-то мне кажется, что эта деталь имеет значение. Почему? – спрашиваю. Может, потому, что я могу зажечь свет не только в этом доме, может быть потому, что таким образом – зажигая свет – я наконец смогу одолеть свой страх? Мчусь – вдогонку за тенью. «Эй, чем бы ты ни было, я не жертва, а ты не хищник! Я не доставлю тебе радость охоты! Это я оседлаю тебя!»
Я увидел, где она остановилась, где присела. Там, на возвышении, возле большого дерева. Присела и развела костёр, а после пропала из виду. Но я уверенно шёл к тому месту, ни мгновения не сомневался, что она всё ещё там. «Будешь ли ты неуловима для меня или ждёшь встречи со мной? Благодаря своей неуловимости ты внушаешь людям страх. Но в моём случае так было раньше. Теперь, когда я здесь, пришло время встретиться!»
Ночь. Костёр. Густой дым, за которым ничего не разглядеть. Но по эту сторону костра я вижу в траве свой велосипед. Может, мне просто взять его и уйти подобру-поздорову? Что ж, неистовство утихло, я успокоился, и тут как тут ещё одна моя старая подруга, робость. Пронаблюдав за боязнью – нежеланием пережить ключевой момент, я нашёл взглядом удобное место и сел, скрестил - для большего заземления – ноги. Дым тотчас же стал редеть. По ту сторону костра проявился человек.
На нём были чёрные штаны, туфли с длинными носами, коричневый жилет, а голову покрывала шапка-капюшон. Ростом и комплекцией он, похоже, мало отличался от меня, но, если всё-таки отличался, то в выгодную сторону: был чуть выше и плотнее.
Не зная, что следует первым делом сказать, я начал, не раздумывая:
- Я знаю, кто вы.
- Это хорошо, что нам не приходится представляться. Да и здороваться тоже ни к чему, - не замедлил ответить и он.
- Простите, если ждали приветствия…
- Не ждал. А ты и сейчас в своём репертуаре. Начал быстро, но всё равно ведёшь издалека… «Вы», «простите». Давай посчитаем это расстояние давно пройденным – а ведь оно давно пройдено – и обойдёмся без лишних формальностей. Ты сказал, что знаешь, кто я. Продолжай.
- Ты тот, кто живёт на том хуторе, чьи записи я там нашёл, чей силуэт увидел в окне, ты та огромная тень, что взяла мой велосипед, дудочник на верхотуре здания, чей душераздирающий, но молчаливый зов внушал мне тревогу, тот, кто на протяжении всего моего пути навевал на меня страх. Ты – это я, моя тёмная половина.
- А ты, значит, светлая? – спокойно, но не без ухмылки спросил он. – Я, стало быть, тёмная половина нас, а ты – светлая? Не кажется тебе, что ты что-то себе присваиваешь?
Его слова поколебали мою уверенность.
- Пожалуй… не такая уж и светлая. Я вовсе не хотел сказать, что ты воплощение всего негативного, что ты демон, зло… На самом деле, ты – это моя противоположность. Ты вселял в меня страх потому, что я был на свету, а ты выходил из темноты; внушал тревогу, так как нёс в себе неизвестность.
- Мы с тобой, как отец и сын. Иногда отцом был ты, иногда я. Мы с тобой, как братья, и даже больше, - как те близнецы, что умирают оба, когда умирает один. Ты жил снаружи, я внутри, можно сказать, в параллельном мире. Ты осторожен; робок и стеснителен. Я раскован, но осторожность перенял у тебя. Ты склонен к размышлениям и – тут же, читай - пассивен, я активен, но, как и ты, стал записывать мысли на бумаге. Только ты, как писатель, слишком медлителен, я же, в отличие от тебя, долго не размышляю, пишу быстро. У тебя никогда не было женщин (прости за небольшой перегиб), а у меня их могло быть много. Знаешь, что было бы, если б я жил в том мире, а ты в параллельном?
Я слушал.
- У нас была бы слава и деньги. Не нравится «слава»? Давай заменим на «известность». То, что писал ты, никому не было интересно. А то, что пишу я… приключения, истории: авантюрные, забавные, мистические, разные… Я мог бы для нас столько заработать! Это я бы заглядывал в твои сны, а не ты в мои, учился бы у тебя дистанцироваться от земных благ, а не ты у меня их использовать. Порой – не скрою – мне хотелось тебя придушить, разрезать на части (в некоторых из твоих кошмарных снов, вспоминаешь?). Своей заторможенностью ты был противен мне, а от твоей робости перед женщинами меня буквально выворачивало, - вёл себя с ними так, будто сам девушка. Это я, если помнишь, кричал в тебе, что и вовсе не стоило рождаться на свет! Моя жизнь была бы как жизнь, а не как странный эксперимент, который так логического завершения и не получил.
Я слушал. А когда закончились слова, слушал звуки костра. Мой собеседник ненадолго отлучился. Вернулся, держа в руках охапку веток.
- Вот как разводится костёр, - продолжал он. – Ты всё удивлялся, почему у тебя не горит. Почему некоторые гениальные произведения не пользуются спросом, тогда как простые, незатейливые всегда пожалуйста? Как дурень, повторял почему да почему. А всё проще некуда – да, впрочем, ты и сам это понял – людям не нужна твоя готовая истина. Им нужна игра, увлечённость игрой. А к истине они придут как-нибудь сами. Тебе стоило дать им приключение, комедию, эротику, криминал, пародию, да что угодно, подыграть им, развлечь их! А ты шёл напролом со своей истиной, как будто отнять хотел и то малое, что они имеют! Костёр разводится с мелких щепок, с сухих наломанных веточек. Ты же упорно хотел разжечь его с палена.
Тут я не выдержал, - и почему-то из всех возможных чувств в последний момент вперёд вырвался смех. Мне вдруг стало смешно, без горечи – просто смешно. Правда, лишь чуть-чуть припозднились слёзы.
- Наконец-то можешь от всей души посмеяться над собой. Как видно, ты бы мог обладать завидным чувством юмора, но львиная его доля была на моей стороне. Хотя здесь, пожалуй, сдам немного назад – согласен на пятьдесят на пятьдесят, - что, как ты понимаешь, и близко не комплимент.
- Должен признать, ты прав… - задумчиво начал было я. Но он меня остановил:
- Умоляю, не заводи эту нудную мелодию. Давай оставим сантименты другим и будем говорить по существу, как мы оба любим.
- Оно даёт тепло и долго не затухнет, но воспламенит того лишь, кто уже горит, - всё же закончил я начатую мысль.
- Хм, это ты про палено? Забавно вышло. Вот именно, ты писал для единиц, а я для миллионов. Но только твой открыт был текст, мой же вечно скрыт.
Помолчав немного, мой собеседник неожиданно выдал:
- Прости, что украл у тебя велосипед.
- Понятно, почему ты это сделал. Ведь раньше ты хотел украсть у меня жизнь.
- Верно отчасти. Я хотел её с тобой делить, - бодро жуя, ответил он и, словно в знак этого, протянул мне над огнём яблоко.
- Райский плод, - произнёс я – то ли с каким-то вопросом, то ли с сомнением, - крутя яблоко в руках.
- Да ешь уже! В этом мире всё такое же, как и в том. Чем-то эта реальность шире, чем-то та, но в целом они схожи.
- Что это за мир? Почему я… почему мы здесь оказались?
- Предположим потому, что в последние годы стали близки, почти подружились. Этот мир… он наш с тобой.
- А как же…
Поняв, о чём я, он не стал дожидаться окончания вопроса:
- Умирая, кто-то переходит из прежней общности в другую, кто-то торопливо погружается в процесс перерождения, а кто-то оказывается в собственном мире. В двух первых случаях люди практически сразу теряют память о своём прошлом, в нашем же случае – продолжают земную жизнь и, вдобавок к тому, без прежних ограничений.
- Каких ограничений? Впрочем… ты был той огромной тенью в поле…
- Да, с этого дня у тебя появилась возможность быть не только человеком.
- И как долго мы здесь пробудем?
- Кто ж тебе скажет?! Попробуй выяснить сам, - кто из нас философ, смотрящий вдаль? Мне достаточно того, что я хорошо вижу вблизи, и картина, которую я вижу, меня устраивает.
- Тогда… зачем мы здесь?
- Затем же, зачем были и там. Правда, есть важное отличие.
Он явно не спешил рассказывать, - вкус еды и забота о костре вдруг стали для него важнее. Мне пришлось его подтолкнуть.
- Мы можем не только жить в этом мире, но и управлять им. Погружаться в чужие судьбы, переживать чужие истории. Это как кино, но только наяву, и, вдобавок, в нём могут быть наши собственные персонажи. Тебе часом ничего это не напоминает?
- Не знаю… как будто что-то знакомое.
- Вот именно знакомое. Ведь это наша с тобой мечта, до сих пор, кстати, никем из нас не высказанная. Здесь ты творец в полном смысле этого слова. Точно пишешь книгу и видишь, как она в то же самое время воплощается в жизнь. Создаёшь миры, персонажей, - но делаешь это без прежних усилий – потому как не в одиночку, а совместно с природой-матушкой. Думаю, мало-мальски представляешь, о чём я. Хотя, да… тебе же всегда требуется объяснение. В таком случае можно предположить, что отдельная реальность образуется в результате непрерывного взаимодействия нашего с тобой мира со столь же тонкой информационной оболочкой Земли. Вероятно, наш пузырь, когда отделился от плотной материи, в отличие от множества других, просто не лопнул, и продолжает параллельно путешествовать. Как видишь, благодаря тебе, я тоже временами бываю философом.
На одном полюсе я, на другом ты! И вечная игра между
