71.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 30(3). СОСЕДИ.

71.МОЯ ЖИЗНЬ. ЧАСТЬ 30(3). СОСЕДИ.

Получив ключи от квартиры, мы с Туласи направились за продуктами и очень скоро столкнулись с ситуацией достаточно непредвиденной. Дверь с лестничкой площадки в коридор оказалась закрытой. Мы постучались. Никто не спешил открывать. Ситуация была непонятная. С той стороны слышна была речь. Явно стук в дверь слышали. Но никто, ничьи шаги не приближались. Мы стучали еще и еще… Входная дверь с лестницы была шаткой. Дверь слабо сидела на петлях, раскачивалась, в некоторых местах была пробита насквозь. И, тем не менее, она была закрыта и никто на стук не отзывался. Что делать. Хороший удар плечом… и дверь была вышиблена.

У дальнего окна курили человек пять-шесть… С этого окна хорошо проглядывался проход к дому с Мечникова… Они не могли нас не видеть. Видели. Однозначно. Увы. Люди были настроены на новых жильцов отрицательно, с элементом безразличия и осуждения. Ни о какой пресловутой доброжелательности или радушии здесь речи не могло быть. Здесь люди жили по простому пониманию: «Поживем - увидим». Никто не пытался в самом начале выглядеть лучше, никто не пытался угождать, никто не пытался и начинать строить отношения. Здесь был свой,  так сказать, костяк, свои грешники и праведники, и всяк сюда входящий должен был сам строить свои отношения с другими или сразу же занимать позицию непримиримости и изоляции, что некоторым и удавалось.


Постепенно эта коммунальная квартира начинала приобретать для меня свое лицо более конкретное и не сталь мрачное, как показалось вначале. И все же, что-то здесь было гнетущее, недоброжелательное, настороженное… И тем не менее, меня вскоре ознакомили с порядками в этом как общежитии, не очень обременительными, но и не для каждого приемлемыми. Здесь было две кухни, на пять и на четыре семьи, один туалет, душевая, две постирочные. А требования заключались в том, что каждая комната обязана была мыть туалет один раз в месяц и полы в коридоре, где многие предпочитали мыть территорию, прилежащую к своей двери. Также, надо было убирать в свою очередь кухню, постирочную, газовую плиту. Плит было столько, что каждому отводились по две конфорки, так, что газовая плита делилась как бы на двоих, у каждого был свой стол, и могло находиться место и для некоторых  других предметов из кухонной утвари.

Кухня, к которой относились мы с Туласи, была большая, некоторые отгораживались шкафами, создавая более-менее изолированную обстановку. Постепенно, вольно и невольно приходилось входить в суть коммунальной жизни и своих соседей. За пределом нашей комнаты был счетчик и не более того. У других то, что приспосабливалось для хранения старых вещей, обуви, одежды, краски, ведра, прочая утварь, с которой не спешили расставаться. Она хранилась в шкафах, в тумбах, в сундуках…

Обновление жильцов здесь происходило не сказать, чтобы часто, но это не затрагивало преимущественно уже сложившиеся отношения и связи, ибо они были старые, как бы стабильные и неизменные в своей изначальной сути. Можно было по-разному смотреть на эти отношения и даже улавливать в них многие положительные черты, если бы ни то, что неискушенному взору могло бросаться в глаза в первую очередь. А это среди многих добродетельных посиделок были и осуждения, достаточно громкие и неприкрытые, и сквернословия, и проявление качеств столь низкого порядка, что совместное проживание на одной территории могло казаться и невозможным и крайне нежелательным, но судьба соединяла и временем и местом, сокрушая все надежды на изолированность и понуждая к терпению.



Коридорная тишина, тем не менее, была вещью вожделенной, но достаточно обманчивой. Но порою, все же, и такие дни были, и ими надо было успевать наслаждаться. А прерваться тишина могла в любой момент и далеко не всегда по благоприятному поводу.

Таким вечным, неизменным нарушителем тишины была моя соседка Лена. Коммуналка… богатейшая галерея человеческих судеб и характеров, великая находка и для писателя и для художника. А для меня и Туласи это был опыт и великое претерпевание. И снова опыт. Но… как можно было здесь кого-нибудь жалеть, если никто не считал себя терпящим и многострадающим, но между тем таковым и был.


Но вернусь к Елене. Немало Елен было на моем жизненном пути. Но и в коммуналке их было трое. Но сначала о моей соседке по комнате. Эта была Уварова Елена. Она жила в комнате 55, но не приватизированной, жила с мужем Юрием и двумя сыновьями. На тот период одному, Саше, было лет шесть, а другому, Сереже,  лет восемь. Сереж в коммуналке было также немало, четверо. Несколько позже один умер и один купил здесь комнаты позже. Но это к слову.

Семья этой Елены могла бы рождать великие и великие вздохи и сожаления. Но некому было особо вздыхать об этой, по сути, несчастливой семье, ибо и сами были примерно того же роду. Елена была несколько худощавая женщина, выше среднего, не из красавиц, не из симпатичных, примерно тридцати лет, которая, как я понимала, не знала, что значит говорить тихо и тем более молчать, и ее речь было то, что никогда не пропускало мимо нее взгляд, что привлекало всегда и что заменяло все остальное. Она говорила столь громко, что ее было слышно в любом месте коммуналки. Она говорила по любому поводу, наставительно, много, по сути, по существу, неглупо, достаточно аргументировано, всегда находя уши, находя тему, находя время и место. Это был человек, которого можно было и заслушаться, и надо было заслушаться, ибо с материальной точки зрения это был бестселлер, бесплатное руководство по выходу из самых разных жизненных ситуаций, это был человек  с материальной точки зрения многогранный, все понимающий, все преломляющий через себя. Буквально эксклюзив…

Новоприбывающие жильцы тотчас  становились заложниками ее ума и речи, она не навязывала дружбу, ибо с ней дружить было невозможно, но она просто в себя вовлекала очередную жертву, вставляя ей столько ума, что, правильно распорядившись этим, человек мог бы непременно поумнеть, дорого за это не заплатив.  Она давала советы по любому поводу, нескончаемые, зная досконально и мужскую работу, все умея ремонтировать, всему придавать смысл и значимость, быстро могла во всем ориентироваться и всему находить применение. Но свои к ней привыкли и не очень то и дорожили ее мнением, ибо его зачастую и не к чему было и приложить. Но ее ниша в коммуналке была ею прочно застолблена, была ею арендована надолго, и она этим почти безупречно пользовалась  не годами – десятилетиями.

Но здесь было очень и увесистое «но». Вот, что поделать… Муж Елены был, по сути, неглупый человек, но увы. Выпивал как дышал. Скандалы за стеной было делом привычным. Но заканчивались они тем, что Лена бежала от мужа по коридору, грозясь выпрыгнуть из окна и действительно взбиралась на него, стоя у самого края, крича рассвирепевшему мужу: «Не подходи!», пока он не отступал. Приготовленная еда и в праздник могла лететь в коридор из открытой настежь двери, он избивал ее, потом наступало примирение и далее тащил ее за собой в ближайшую пивнушку, где она должна была всегда присутствовать при нем, не смея возразить и только перед мужем могла умолкать…

Но характер Лены был далеко и не прост. Она за любую провинность била сыновей и материла так, что это уже никому не нравилось. Им доставалось всем, что ей попадало под руки, а под руки ей чаще всего попадал веник. А потому ее дети росли в вечном страхе, учась материться чуть ли ни с грудного возраста и проявляли качества столь отвратительные, что коридор все же стонал и от них, ибо, подрастая, они могли вредить имущество, воровать, стучать в двери соседей без причины, что было особенно непросто терпеть и нам с Туласи, ибо двери были железные и стук в них был подобен грому.

Если Лена с кем-то была на ножах, то дети ее измывались над человеком так, что нарочно и не придумаешь. Это пришлось испить и нам с Туласи. Но об этом разговор особый. Юрий работал в мастерской по пошиву сапог, считал себя великим мастером, и часто, призвав Сашу к себе, настоятельно спрашивал, кем он будет. Тот в страхе, запинаясь, вытаращив глаза, пытаясь угодить отцу, как мог объяснял ему, что будет шить обувь и пойдет по его стопам, от чего Юрий расплывался в улыбке, подбадривал сына и повторял ему, что лучше этой работы не существует. Он любил хвастать в коридоре, что прекрасно зарабатывает, что Ленка де может не работать, но при всем этом их коммунальные долги росли постоянно, и Лена время от времени искала себе работу и снова ее бросала, порою не проработав и месяца, ибо дети оставались без присмотра, и это она понимала. Это была нескладная семья, но как-то держалась, ибо ничего другого судьба им и не предлагала. Квартира перед ними, 54, пустовала, ибо, говорили, что она принадлежит железной дороге. Тут с этой квартирой была связана какая-то давняя история. Но пока она не была заселена никем.

Комнаты 53 и 52 принадлежали Гильщанским, Елене и Сергею, а также их детям, Дарье трех лет и Игорю, лет двенадцати, семье из четырех человек, о которых тоже стоит рассказать. В те времена, в конце девяностых годов, эта семья считалась в коммуналке обеспеченной по причине достаточно простой. Елена на центральном рынке торговала водкой, что называется, из-под полы, и таким образом у нее всегда водились деньги, как и копились. У нее деньги занимали, с ней общались уважительно, семья была всегда накормлена сытными борщами, которые она готовила неизменно с великим постоянством, я бы сказала очень большие кастрюли, в которых всегда плавало мясо, также рядом жарились котлеты и готовились прочие деликатесы. Семья была во всех лицах тучной, малоподвижной, самонадеянной и независимой. Они все любили вкусно и много поесть. Но, опять же, мира в семье не было, Сергей пил, буйствовал, пытался поднимать руку на жену, но она была не столь и слаба и давала ему решительный отпор, хотя  все эти баталии  все же выплескивались в коридор, были достоянием всех, но таким, за который не осуждали, а просто знали, что это норма, и что тут говорить. Дети их росли в атмосфере далеко не самой лучшей, а потому качества прививались низшие, что в итоге сказалось и на судьбах детей в свое время.

В следующей комнате за номером 57 жила мать с сыном. Это была женщина пенсионного возраста, в прошлом ветеринарный врач, интеллигентная, но очень больная, и очень опечаленная своей жизнью, ибо ее сын, Владимир, не работал, но выпивал и очень часто приходил домой поздней ночью, горланя на весь коридор, не давая никому спать, матерясь, никак не реагируя на увещевания матери или включая в ответ среди ночи музыку на всю мощь и несколько часов буквально изводил всех, что становилось  как в порядке вещей, и никто из соседей не выходил и не пытался его угомонить.

В следующей комнате 58 жила женщина с дочерью на год старше Туласи. Это была, может быть, самая добропорядочная семья, за исключением разве что того, что эта женщина, Наталья, была завсегдатаем всех празднеств, которые проводила по всякому случаю коридорная элита и которая легко осуждала всех, кого не лень, но при этом, будучи человеком образованным, давала себе в этом отчет, была способна вести нормальный диалог и