Жеребенок, секачи и Верблюд
/басня в прозе/
Жеребенок долго, в нерешительности, топтался у двери. Наконец, тяжело вздохнув, он робко постучал и, услышав, - громкое: - “Войдите”! - осторожно открыл дверь, и переступил порог…
За большим, красивым столом из настоящей карельской березы, сидела ослепительно рыжая, и изящная, как концертная флейта, - Лиса.
- Ну, что у вас, мой юный друг? Чем вы нас порадуете? – мягко, но несколько небрежно спросила она вошедшего в ее вкабинет Жеребенка.
- Да вот, - нерешительно протянул он Лисе рукописи и зябко дрогнул всей спиной и буграми на ней, готовых, с минуту на минуту прорваться наружу широкими, роскошными, белоснежными крыльями.
Последнее время эти бугры все чаще тревожили его ввергая его: - То, в бессонные ночи; то в полные кошмарных видений сны; то в сладкие, почти наяву грезы!
Прочитав рукопись, Лиса удобно откинулась в кресле; ловко щелкнула, тоже очень изящной зажигалкой; прикурила, и лениво поигрывая кончиком хвоста, почти промурлыкала: - Ну, что, мой юный друг, - должна вам сказать, что вещица ваша, - весьма симпатична, но!.. – многозначительно повертела она у носика сигаретой, - Не употребляйте часто очень, - слово “очень”. Оно, знаете ли, чисто дамское; и употребительнее оно, скажем так, тоже, в чисто дамском разговоре. А публиковать мы вас, пока не будем, - мягко, как бы успокаивая его, опять промурлыкала она, и над ее аккуратно уложенной шерсткой поплыло замысловато-кудрявое облачко. – Да, пока не будем, - повторила она, отвечая на немой вопрос Жеребенка, - У нас, знаете ли, печатаются только матерые, давно прижившиеся здесь зубры; если, хотите,- Мэтры!
Извините, а, как же быть нам, молодым? – робко пискнул Жеребенок.
- Не знаю, не знаю, мой юный друг. Это ваши проблемы. Впрочем, можете дерзнуть и попробовать этот путь, - Лиса, слегка усмехнувшись, кивнула головкой в сторону окна, из которого была видна широкая, красиво убранная экзотическими деревьями и пуушистым кустарником дорога.
- Но ведь это…? – изумился малыш.
- Да, это именно то, о чем вы подумали, - еще раз криво усмехнувшись подтвердила Лиса, - и когда вы вознесясь над толпой, станете известным писателем, - я с удовольствием встречусь с вами еще раз. И, тогда мы проведем с вами немало приятных минут! А, пока, дружок, Чао! - Очаровательно улыбнувшись, она выпустила струю дыма в сторону двери.
Малыш подумал, что если он вдруг и станет когда-нибудь известным, то вряд ли ему захочется встретиться с этой особой, и, тяжело вздохнув, вышел из кабинета.
Выйдя на дорогу Жеребенок в нерешительности остановился нервно перебирая своими стройными, еще не совсем окрепшими ножками. Затоптался на месте: - Что делать? Что делать?! Вот так вот, сразу, и туда ...? Но это же нереально!
- А, почему бы и не рискнуть? – зашевелились крылья в буграх.
- Я боюсь! Мне страшно обращаться сразу туда! Вдруг, что-то не так, и мы тода стыда не оберемся! Может быть, еще поучимся дома?!
- Но мы не можем больше ждать! – возразили крылья, - Нам тесно в этих своих буграх! Мы захиреем в них, задохнемся! Нам нужен простор; полет в голубое небо, и полет мысли! Решайся, малыш, - потом может быть поздно!
- В самом деле! – загорелся, вдруг Жеребенок, - Почему бы и не рискнуть? Говорили же тетушка Сова и бобры: - Малыш, в тебе есть, что-то такое, чего нет в нас, окружающих тебя зверушек. Ты должен обязательно попытать счастья у судьбы! А она такая мудрая, - эта тетушка Сова! Да и бобры не обделены разумом, вон какие хатки строят себе на болотах, а плотины...? В самом деле… даже Лиса не смогла сказать ничего плохого. Так, пустой ничего не значащий разговор. А, вдруг, эта дорога и, вправду станет нашей взлетной полосой? – спросил он крылья.
- Если не будешь трусить, то очень даже, может быть! – ответили, рвущиеся на свободу, сильно и нервно дернувшиеся в буграх крылья.
- А-а! Была не была! – Жеребенок решительно тряхнул мягкой, шелковистой гривой и, звонко цокая копытцами, легкой рысью отправился в путь.
Малыш бежал наслаждаясь изумительной красотой окружающего его ландшафта; красотой дороги; изяществом и четкостью выписываемых ею линий; неожиданностью сменяемости друг другом поворотов; приятностью преодоления крутых перевалов и туманными романтическими далями, открывающимися впереди.
От распирающих его чувств, он, неожиданно для себя, запел. Он пел о солнце, луне и небе; он пел о море, изумрудных долинах, окружавших его; он пел о жизни прекрасной и бесконечной; пел, и был полон самых радужных надежд в осуществлении своих грез и мечтаний. Его голос был настолько чудесным, что им можно было смело исполнять нежную, умиротворяющую и романтическую песню Шуберта: - “Аве, Мария“!
Его голос разбудил задремавшие, было, крылья и подвигли их на новый рывок к свободе. Они мощно рванулись вон из своей темницы, и чуть было не опрокинули Жеребенка в глубокую, почти бездонную пропасть, мимо которой, как раз, пробегали.
- Э-эй, осторожнее! - воскликнул малыш, - Потерпите еще немного!
Вскоре дорога разделилась. Перед одной, та что круто уходила влево, стоял указатель: - “Объездная”. Это о ней говорила тетушка Сова, что она часто бывает короче самой короткой. Но малыш не таков. Он выбрал прямую и трудную. Стрелы на указателе этой дороги, говорили, что он должен встретиться с неведомыми ему секачами и почти главным в этом заведении, верблюдом. – “Как-то примут они его, новичка, совершенно для них чужого”? – тревожно вопрошали душа и сердце, и он, в нерешительности опять затоптался на месте…
- Ну, что там еще? – забеспокоились крылья в буграх, - Смелее, малыш! Поторопись - нам совсем плохо!..
Напрасно я волновался. – Облегченно вздохнув, подумал Жеребенок. Это были не старые, свирепые кабаны все разрушающие на своем пути (они часто встречались в лесу тетушки Совы), а молодые, резвые, жизнерадостные и очень симпатичные кабанчики-секачата.
- Они, должно быть, замечательные ребята, и, конечно же поймут меня! - подумал он.
Но ребята, не поняли. Небрежно перебрасывая рукописи другу другу; с криками: - “Так не бывает! …Этого, - никогда не могло быть! А это вообще, какая я то хрень“! А, то и вовсе молча кромсали их небольшими, но уже крепкими клыками, топтали копытами, а заодно, как бы невзначай, пинали и малыша, норовя, при этом, побольнее ударить его по буграм.
В волю отпинав и натешившись, они подхватили Жеребенка, дружно и весело раскачали его, и с воплем: - “Не уходи, дружок, без тебя, лучше! “ – вышвырнули вон.
Малыш долго приходил в себя. Болело все. Комок, ставший поперек горла, сбивал дыхание и сколько ни глотал его Жеребенок никак не хотел проваливаться вниз. Из глаз ручьем лились слезы, но хуже всего пришлось крыльям. Они саднили и кровоточили в буграх, и, как никогда рвались наружу.
- Может вернемся? – простонав спросил их Жеребенок.
- Что, струсил? – тяжело прохрипели крылья.
- Нет, я могу вытерпеть многое, но мне кажется, что все это напрасно…
- Мы должны пройти через все ради нашей мечты о полете.
И, малыш, собравшись с силами, пошел. Пошел к верблюду, он был следующей инстанцией.
Это был важный и страшно ученый верблюд. Один его вид приводил малыша в благоговейный трепет. Вежливо поблескивая стеклами очков в красивой и дорогой оправе, он долго ходил по кабинету внимательно разглядывая Жеребенка. Затем, так же вежливо попросил сесть его в кресло; выслушал жалобу малыша на секачат; сурово осудил их действия; попросил принять во внимание их молодость и неопытность; ознакомился с рукописью; еще раз посмотрел на Жеребенка и спросил: - Вы, действительно, думаете, что ваша рукопись очень ценна?
Жеребенок, скромно кивнул головой.
- Ну, что ж, давайте проверим это проведя небольшой эксперимент. Вы не против?
и не дожидаясь ответа, - еще раз спросил: - Вы знакомы с произведением некоего Джо: - “Рукописи не горят”?
- О, да, - конечно! – воскликнул Жеребенок, и тут же продекламировал:
“…Спалили рукопись мою,
Но лишь сильней она в бою!
Дым от страниц сплотится в яд!
Рукописи не горят!..”
- Минуточку, - остановил верблюд, собиравшегося продолжать декламацию Жеребенка, - я бы добавил, что ХОРОШИЕ, написанные от ДУШИ и СЕРДЦА РУКОПИСИ не горят! - Не так ли?!
Жеребенок согласно закивал головой, - ему приходилось видеть, как горят написанные от руки деловые бумаги и письма.
- И вы свято верите в это?
- Да, конечно! - Запальчиво ответил малыш.
- А если, я сейчас подожгу ваши рукописи…?
- С ними ничего не станется, и мы оба погибнем от яда “святотатства”! – Вскричал малыш.
- Ну, что ж, погибнем так, погибнем. – спокойно сказал верблюд доставая из стола массивную зажигалку. - Люди, ради истины, - говорил он, готовясь к своему аутодафе над рукописью Жеребенка, - всходили на эшафот и сгорали заживо. Ну, так, что?! Рискнем, если вы так уверены в своем произведении?
Глаза Жеребенка пылали огнем убежденности, что его “скрижали” останутся целыми и ничего с ними не станется, разве что краешки их немного будут тронуты опалиной.
Тем временем верблюд, разорвав рукописи на несколько частей, сложил их горкой на серебряном подносе и поднес к ним пламя исходящее из зажигалки.
Жеребенок, с непередаваемым страхом смотрел на вспыхнувшие обрывки рукописи, ожидая неминуемой смерти… Крылья в буграх, также замерли в ожидании ужасного конца…
Но смерть, не наступила. Почувствовался легкий запах горелой бумаги… И все. Запах гари быстро выветрился, когда Верблюд широко распахнул окно.
Оппонент автора холодно смотрел на малыша сквозь, холодные же, стекла своих красивых и дорогих очков…
- Сопляк, - думал он, - нашел с кем тягаться! С белыми крыльями, каждый сможет написать, что-нибудь интересное. А ты попробуй, как я! Обыкновенный Верблюд! Без крыльев! Не написавший за всю свою жизнь ни единого слова художественной направленности, и забраться на такую высоту литературной деятельности! И чтобы перед тобой еще и заискивали все писаки-знаменитости…! Молодец! Работа, - Высший класс! – Самодовольно похвалил он себя.
- Ну, что? – спросил он наконец Жеребенка, ехидно улыбаясь.
Тот молча встал и низко опустив голову; очень неуверенной походкой побрел из кабинета.
Из левого, надорванного бугра, разбитого молодыми секачами, безжизненно свисало влажное, белое, испачканное кровью перо, так и не увидевшего свет, - крыла.
1983 г. Кагул.
|
