самом деле, будучи центром внимания многих, он действительно
что-то задевал во мне. Но это было не больно. Это было эгоистично с моей
стороны, ибо желалось наличие его чувств ко мне даже при явном и не
пополняющемся ни за счет чего дефиците моих чувств к нему. Видимо это моя
тишина, не скрываемая, но и не бравирующая, обнаруживалась, привлекала и увлекала его, соответствуя его романтической
натуре, ищущей свое приложение.
Саша как-будто выпрашивал у меня хоть какое-нибудь, но чувство к
нему. Иногда как откровение озаряло его, и он выкладывал тотчас свою догадку, дабы
эмпирическим, прямым и косвенным путем доказать мне самой и этим подтвердить,
что свои чувства я просто скрываю, что это моя тактика, и тогда я ему просто
сказала, чтобы он воспринимал меня просто как друга, друга на всю жизнь. Эти слова
он принял, как лучшее себе обещание, трансформировал их в угодное себе
понимание и на них всегда ссылался, когда вновь впадал в сомнения по поводу
моего отношения к нему.
Его (моего отношения к Саше) игра слов никак не отражала и не извлекала мои чувства, как и никак не утверждала меня в том, что это не
временное самочувствование Саши, а истинное ко мне отношение. На чувства
истинные Александра я действительно не
рассчитывала, не претендовала и слыша его слова – не слышала, и видя его
озабоченность – не верила, не связывала с ним ни надежд, ни переживаний, ни
будущее, ни настоящее, хотя искренность неизменно пробивалась во всем его
поведении.
Но где я научилась не верить? Не было других аргументов, только
разве что исходя из того, как я себя понимала на данный период, как успела
проявить себя. Но… Никак. Ну, за что
можно было меня так выделить? За крашенное кукольное лицо? За фигуру и ноги?
Такие чувства я не могла ценить, ими дорожить, видеть их незыблемость. На такие
чувства я не могла и ответить. Глубина мысли, глубина разговора, глубина чувств
и качеств…сила поступков, нравственность, постижение наук… Боже, сколько
качеств проявленных я требовала от себя, чтобы разрешить себя любить. В
противном случае я просто металась, не видя смысла, не видя разумности, не видя
идеи и причины любви. Но все во мне жило только потенциально, в глубине души,
мне самой недоступное или едва, но на уровне ума пробивающееся из меня с такой
силой, но разбивающееся о врата судьбы, ибо еще не время.
Что развернуло его лицом ко мне? Это было для меня существенно.
Почему он из многих действительно ненакрашенных красавиц, имеющих такие же
интересы, не имеющих проблем, устремляющихся к нему, вдруг остановил свой
взгляд на мне? Как посмотрел бы он, увидев мое ненакрашенное лицо? Узнав о моем
положении в группе? Увидев мою тупость у доски? Не он ли первый ретируется,
если я к нему проявлю хоть отчасти интерес? Если он узнает о моих проблемах? О
том, что мне почти нечего одевать и что едва свожу концы с концами? Не говоря уже
о том, что он заканчивает университет, а я только вначале?
Изложить ему это было невозможно, ибо он как бы упивался своими чувствами, ибо изнутри
уже получил на это разрешение и все остальное было у него в относительном
порядке, жил в этом созданном им мирке, который не хотелось топить в реалиях и
из которого мне также не хотелось уходить, ибо здесь было чуть-чуть тепло и
здесь тебя ждали и были тебе рады и даже превозносили. А я едва наслаждалась
этим недолгим пиром и говорила себе: «Я знаю. Есть за что. Но ты-то не видишь…».
Такие мысли не были результатом моих долгих раздумий, ибо эта тема была слишком
слаба для меня, не раскрыта во мне причинно-следственными связями, чтобы здесь
приостанавливаться. Они были просто мгновенным моим пониманием, абсолютно
очевидным, бесспорным, которое должно было немного осмотреться, дать оценку и
забыть.
Во мне не было слишком надуманных запретов, ибо они были
изначально в моей сути и только едва констатировались, как и были незыблемым
моим пониманием о себе. Пообещав дружбу навсегда, я, сама того не зная, вселила в Александра ту надежду, которая, не
смотря на все мои сомнения по поводу чувств ко мне, уже вела его по пути
планирования и обещаний серьезных. В попытке вырвать из меня хоть какое-нибудь,
да признание, он почти робко брал мою руку, подносил к своей груди и говорил: «Посмотри,
как стучит мое сердце. При виде тебя оно вырывается из груди». Я потихоньку
освобождала руку, потрясенная действительно стуком его сердца и моментом
становилась грустной. Я предвидела расставание, я видела четко разные пути, я
понимала, что мы не можем быть вместе, ибо все во мне кричало: «Не он. Нет, нет
и нет. Никогда. Нет». Но и без него я уже не могла. Мне нужны были его глаза,
его улыбка, его ласковое «Наташенька», его дрожание рук и его биение сердца.
О, как бы мне хотелось, чтобы и мое сердце так забилось в ответ,
чтоб и мои чувства не молчали. Но мои условия были незыблемы. Мое положение
нуждалось в исправлении. Иначе - ничего. Или: итак ничего. А ему, видимо, надо
было это переболеть. Судьба давала ему свои награды и свои уроки, как и
выводила на свою дорогу, где меня уже не должно было быть никогда.
Но Один Бог знает, стало ли это для него печалью. И теперь мне
Бог подсказывает: Печалью – нет, но легкой грустью, но и не надолго… Откуда мне
было тогда знать, что любые встречи не случайны, что любовь имеет свои причины
чаще всего сокрытые, и причины эти людям
не объясняются, но даются устойчивые энергии любви, которые выполняют все, что
влекут за собой эти причины, ибо имеют кармические последствия, что любви отводится время,
начиная от мгновений, и невозможно здесь разумом все охватить, как и объяснить,
как и следовать. А человеку Бог дает причины свои и вполне подходящие, чтобы
кому-то этим чувством насладиться, а кому-то отказаться от него. Любовь – это
тот перекресток, где человеку должно подумать, осмотреться и выбрать, куда
следовать далее… Здесь можно сойтись и выбрать одно общее направление, а можно
и разойтись с тем, чтобы более никогда не встретиться и пойти каждому своим
путем, а по сути так, как и было предназначено только Богом.
Обласкивая меня искренностью слов и своими мечтами, Саша говорил
мне о том, что он скоро окончит университет и будет работать и знать, что где-то там есть я и
писать мне письма и приезжать, и что у нас непременно будет трехкомнатная
квартира и везде, куда ни кинь, будут
живые уголки, цветы, всевозможные экзотические растения, что жизнь наша
превратится в сад, что он способен принести мне много радости и наслаждений.
Его слова не оседали во мне, не пристраивались к моим планам, но едва касались
слуха и удивляли легкостью и детской простотой, которые не личили столь
разумному мужчине.
Это была чужая иллюзия, которая никак не могла меня ни убаюкать,
ни обещать, ибо ум, моя жизнь не сулила мне легких исходов или за чужой счет, и
видела я себя ни семейной, ни связанной чужими надеждами и мечтами, но себя
творящей и именно в этом черпающей все свои наслаждения, плохо понимая, что он
имеет ввиду, и зачем ему это надо.
Так что на этом перекрестке любви каждому суждено было пойти
своим путем, мне же отдать долг этой встрече долгой благодарной памятью. Ближе
к Новому Году Саша увлек меня в свою лабораторию и радостно сообщил мне, что
хочет подарить одну вещицу. Зная, что к любого рода подношениям я отношусь
крайне отрицательно, он стал заверять меня, что она скорее символическая и ее цена отнюдь не
велика. И с этими словами, как волшебник разжал кулак и, весь светясь, показал
на своей ладони крохотный флакончик духов. Обратив мое внимание на их название
«Только ты», он тем самым почти мгновенно разрешил их судьбу не в свою пользу,
ибо давать ему хоть какую-то надежду, приняв их, я не могла и не смела. Я вновь
повторила Саше, чтобы не связывал со мной никакие свои планы, но просто
воспринимал меня, как друга. Однако, Саша понял меня так, как ему хотелось
понять, решив, что это во мне скромность или робость, или я посчитала, что для
студента это все же существенная затрата, но пообещал мне всегда приходить на
помощь, сказав, что в самых сложных ситуациях я могу рассчитывать на его
поддержку, или совет, или участие. И это я вновь опустила в себе, как то, чему
быть не время, и, скорее всего, не ему и не через него и не его средствами, а
может быть и пониманием, решать мои вопросы.
Я также не могла принять его подарок, поскольку тотчас
становилась задолжницей его чувств, еще одной его надеждой, которую никак не
торопилась дарить, ибо и внутри все молчало, кроме легкого чувства
трогательности, благодарности и боли за то, что я не та, не в те двери он рвется, и помочь ему я
абсолютно бессильна, но молча приходить в редкие дни и склонять голову у его
душевного тепла была готова.
Я никак не хотела его увлекать собой и далее идти в его
направлении, но, отстраняясь, я, кажется, только усугубляла, и провоцировала
его на новые душевные излияния, которым
ни то что не верила, но абсолютно четко понимала их временность и где
тогда, на каком перекрестке окажусь я? И как разгребу и то, и это? Зачем к его будущей неопределенности
добавлять мою бедность и пока еще необразованность, и где рядом с ним место
моей математике?
Было и так, что Александр звал меня также поступить на биофак,
но эта планета была столь далека от меня, а мыслительный процесс терял столько
истинной радости и гармонии на тот период моего понимания, что предложение, как
совет, тотчас убиралось и не рассматривалось даже в минутном размышлении.
Если говорить о нравственности и чистоте отношений, то меня
более привлекал Роман, который, по сути, и двух слов не мог связать, который не
умел обещать, который полюбил меня ненакрашенной, которому было все-равно, как
я ем и умею ли я играть на каком-либо инструменте, который никогда и ничем не
хвастался, который пошел против всех своих родственников и стал звать меня за
себя, зная, что у меня нет ни копейки за душой и приданное и обещается… Но за
Александра я более додумывала, ибо так подсказывала интуиция и
обстоятельства… Александр входил в меня
своей любовью, а Роман – моей. Но эти
отношения Волею Бога и в реальных ситуациях тщательно контролировались моим разумом, а
потому были обречены и там и здесь, но и отказаться от них было невозможно, ибо судьба их дарила,
вводила в них не спрашивая, гарантируя их чистоту на всю жизнь, скрашивая ими
мою молодость во дни многих печалей, как и старость во дни воспоминаний. По
сути, я коснулась любви и там и здесь,
будучи в этих чувствах не главным действующим лицом, а как бы сторонним
наблюдателем или обозревателем, не смея войти в этот храм чистых и святых
отношений, удерживаемая все той же их давшей Рукою Бога. Я этим чувствам
никогда не доверяла, я боялась и малейшего предательства, искажения, унижения,
я готова была также отказаться от любой любви, дабы не прикоснуться к другой ее
стороне, в существовании которой была с молодости уверенна абсолютно. Более
тяжелого и надломляющего чувства, сковывающего и ставящего во все зависимости и
отказы, я не могла и представить и никак не хотела, не
