Иван Премудрый Часть III Глава XI

Утро, оно всегда хорошее и доброе, а потому что ему другим быть не хочется и не полагается. Это уже люди, каждый на свой цвет и вкус его раскрашивают. А так, ну, это как женщина. Если без ничего, она прекрасна. И смотря, что ты на неё оденешь, будет она выглядеть, или как ещё более ослепительная красавица, или же как чучело, от которого не только вороны, но и люди шарахаются.

Для царевича Гвидона утро было, да и не могло не быть, прекрасным – в его жизни смысл появился. Смыслом тем разумеется стала Княжна–Лебедь, Василиса. Конечно, изменения с царевичем Гвидоном произошедшие не остались незамеченными для домашних и  как и полагается добрым людям, были восприняты ими с радостью. А чего тут плохого, если парень влюбился?! Вот если бы пребывая в таком возрасте не влюбился, тогда да, тогда худо дело. Тогда впору караул кричать. Нет, сеновал, он не считается, это совсем по другой части, он к любви лишь вскользь отношение имеет. Любовь, она не на сеновале начинается, она им продолжается. Если же она началась с сеновала, то скорее всего и в большинстве случаев, не любовь это, а так, ниже пояса зачесалось. Ни о каких сеновалах царевич Гвидон даже не помышлял, ему было достаточно того, что теперь он каждый день видел Василису, смотрел в её бездонные глаза, разговаривал с ней. Если хотите, сейчас заменителем сеновала для него служило то, что он мог держать её руки в своих руках, вот вам и весь сеновал.

***

Ещё Старик к Самому Синему морю не успел отправиться, со своим рыбацким снаряжением никак не мог разобраться, как царевич Гвидон, даже не поев толком, отправился к реке. То, что пошёл почти голодным Царицу разумеется опечалило, но не сильно. Так со всеми матерями бывает, когда их ребёнок и неважно сколько ему стукнуло, плохо ест. Радовало Царицу, правда тоже с наличием лёгкой грусти то, что сынок её не только богатырём и красавцем вырос, так ещё не хуже других оказался – влюбился, а это, поверьте, не каждому человеку свыше даётся. Вот только на все вопросы, что Царицы, что Старика со Старухой, мол, кто такая и чья будет, царевич Гвидон или отмалчивался, или заводил разговор на совсем постороннюю тему. Единственное, что получилось узнать у царевича: придёт время, узнаете. Вот и всё. А зачем больше?!

Царевич Гвидон уже было прошёл полагающуюся ему, прежде чем углубиться в лес, половину деревни, как увидел четверых всадников неторопливо ехавших со стороны города. Царевич даже удивляться и обращать на них внимания не стал: подумаешь, эка невидаль? Едут люди и едут себе туда куда им надобно, что тут такого? Тем более, время – утро ранее, для начала любого путешествия самое подходящее: ты, ещё не уставший и природа, что вокруг тебя, тоже только что проснулась. А тем более когда ты весь влюблённый по уши и кроме как Василисы больше ничего вокруг не видишь... Ну и какая разница, что нету на деревенской улице Княжны–Лебедя, Василисы, всё равно она перед глазами стоит и смеётся.

Всадники разделились на пары по обеим сторонам улицы так, что царевич Гвидон оказался между ними и пришпорили лошадей, которые перешли с лёгкой рыси на бег. Это был ещё не галоп, а такой бег, который галопу предшествует и с которого на тот самый галоп легче всего перейти. Поравнявшись с царевичем, один из всадников как будто начал вываливаться из седла. Тоже само стал проделывать противоположный ему всадник, с другой стороны улицы. Царевич Гвидон и моргнуть не успел, как в него полетело что–то на плащ похожее. Потом был сильный удар по голове, а потом он уже не мог ничего ни видеть, ни о чём не думать. Двое тех всадников, как пружины, соскочили с коней, закутали потерявшего сознание царевича в плащ, обвязали верёвкой и перекинули через седло одного из коней. После этого, опять, как на пружинах, вскочили в сёдла, а после начался галоп, самый настоящий. Минуты не прошло, а ни всадников, ни царевича Гвидона на деревенской улице, как будто никогда и не было. Что же касаемо сознания, царевичем Гвидоном утерянного, то это вообще, проще не бывает – обыкновенный камень, только очень умело брошенный.

***

Зря думаете, если думаете, что в деревне вообще всё и про всех исключительно только Матрёниха знает. Заблуждение это. По настоящему всё и про всех в деревне знают только деревенские пацаны. Это они с самого раннего утра и до самого позднего вечера шныряют и лазают по деревне, да ещё по таким местам в которые Матрёнихе залезть просто в голову не придёт.

Уж чем там пацаны занимались, спроси, они и сами толком не скажут, только видели они всё: и чужих всадников, и как они царевича Гвидона ловко спеленали, а потом как мешок через седло бросили.

Недолго думая пацаны со всех ног бросились к избе Старика. А добежав и увидев его во дворе, принялись вперемежку с попытками привести своё дыхание в порядок и перебивая друг друга рассказывать, что случилось с его родственником, только что случилось, вон там. Хоть и было это рассказано так, что нормальный человек вряд ли сразу понял бы, вопросы пришлось бы задавать. Но Старик понял главное – с царевичем Гвидоном случилась беда, всё остальное его мало интересовало. На детские крики, которые на самом деле были рассказами, на двор выбежали женщины, ну а дальше... Сами представляете, что началось.

Перво–наперво, Старик велел Старухе насыпать ребятне пряников да конфет, столько, сколько в их рубахах поместится. Затем прикрикнув, приказал женщинам перестать голосить и причитать – соседей всех перепугают. Вернее, Старик им так и сказал: соседи, услышав их бабьи трели, почти соловьиные, через полминуты весь плетень облепят, со двора не выйдешь. Как ни странно упоминание о соседях подействовало на женщин самым благоприятным образом – замолчали. Ну а сам Старик распряг лошадь и к немалому её удивлению, привязав ей на спину тулуп, вскочил на этот тулуп, слегка дёрнул уздечкой и поехал. Куда поехал? К Самому Синему морю, куда же ещё?

***

Хоть утро и было самым ранним, поспешать надо было всенепременно. Четверо всадников, не жалея лошадей, во весь опор гнали к городу. Ясно дело, а кто же ещё, это были люди Тимофея. Захват царевича Гвидона и приведение его в бессознательное состояние были проделаны с лёгкостью и без ошибок. А что вы хотели, если у них профессия такая – по лесам разбойничать.

Здоровый детинушка оказался. Если бы не камень, ловко Ильёй брошенный, пришлось бы повозиться. Да и коню видно несладко приходится: хоть и не буянит, не протестует, скачет, всё равно видно. Люди Тимофея нисколько не задумывались, зачем этот парняга князю понадобился? Значит нужен, если Тимофей ещё с вечера отобрал из своей ватаги четверых, самых ловких, объяснил им, что и как, кого всенепременно требуется словить и обязательно в живом, хотя можно и в бессознательном виде доставить на княжеский двор. Да ещё награду посулил немалую, а это почитай в деле самое главное и есть. А кого отлавливать, вязать, да в бессознательное состояние приводить какая разница?!

***

Проводив Матрёну Марковну, Иван налил себе ещё вина и не потому, что напиться захотелось, а потому что своими рассказами повергла его Матрёна Марковна в очень радостное настроение, хоть плясать начинай. Вот потому Иван и налил себе вина и тут же выпил его, чтобы немного осадить себя, успокоить и не начать плясать от радости.

Получалось, всё складывалось как нельзя в лучшую сторону. Такое впечатление, как будто специально кто–то позаботился и предоставил Ивану всё и всех для дела требуемых. Сначала было Иван подумал: Черномор расстарался, но вспомнив вчерашний разговор с ним, отбросил эту мысль. Вчера Черномор был злющий, злее не бывает. Синяк под глазом хоть и пожелтел, но всё равно очень даже хорошо напоминал о недавнем буйстве и беспутстве. Да и женских голосов с визгами слышно не было. Видать настало время отправлять девиц назад, туда где взял, а новых к себе затащить не получилось. Вот и злился Черномор, очень злился, даже срамными словами на Ивана ругался. Разумеется, Иван во время разговора оставался спокойным и почтительным и заверил Черномора, что в самом ближайшем будущем будет ему лупанарий, лучше не придумаешь.

Теперь же, когда всё прояснилось и всё, что было необходимым для предоставления Матрёной Марковной лупанария имелось в наличии, настроение Иваново пело и плясало от радости и вина требовало. Петь да плясать Иван себе не позволил, должность не та, а вот выпить вина, да не считая его количества, позволил.

Чуть погодя Иван позвал Тимофея и приказал ему, чтобы завтра, с самого раннего утра, он отрядил своих людей в ту самую деревню, в которой Емеля с бочкой и баба Матрёниха проживают. А там, в деревне, чтобы изловили и доставили сюда кого–нибудь, кто у Старика проживает, у того который рыбу в Самом Синем море ловит. Тимофей кивнул, даже не поклонился – подлец, и сказал, что всё будет исполнено. Единственное, чем он возразил Ивану сказав, что для наилучшего исполнения приказа надобно бы исполнителям награду обозначить, а потом в обязательном порядке выплатить. Иван согласился с доводами Тимофея, более того, пообещал, что если люди Тимофея исполнят всё в лучшем виде награда не только им, но и Тимофею будет предоставлена, причём награда немалая. На том и порешили. Тимофей пошёл исполнять Иваново приказание, а сам Иван, продолжил пить вино, уж очень ему в тот день вина захотелось.

***

Тимофей же, выйдя от Ивана направился к своим молодцам с тем, чтобы определить наилучшим образом способных для этого дела, ну и ещё по мелочам дела были.

Почему–то принято считать то, что дальше будет и всё такое, человеку разум подсказывает. Если бы оно было так, повымирали бы мы к едреней матери. И повымирали бы не потому, что мороз на улице круглый год и жрать нечего, а потому что сами себя жизни полишали и сделали бы это исключительно по дурости. Разум, он же дурак набитый. Всё, что он умеет, так это драть глотку и приказывать, а сам тем временем в жизни ничегошеньки не соображает.

Другое дело – душа. Вот кто в жизни и про жизнь всё знает и всё соображает, и время от времени, в основном, когда впереди хана замаячила, тебе, дураку набитому, разумом живущему, что делать подсказывает. Вот и получается: послушался своей души – цел да жив остался, а не послушался, ну что ж – светлая память. Лучше уж так, чем век искалеченным доживать.

Тимофей доверял своей душе целиком и полностью и всегда её слушался. Кстати, если что, мои слова тот же Тимофей завсегда подтвердить сможет. Не так уж часто душа человека и беспокоит. Происходит это всегда именно тогда, когда недалекое будущее тебя с плахой да с топорами поджидает или ещё с чем, тоже, в кавычках, весёлым. А так, в каждодневной жизни, человек предоставлен разуму. Именно разум человеком командует и рулит. Вот иногда и заруливает туда и так, что душе приходится вмешиваться.

В этот раз душа Тимофея не ныла, не стонала, она кричала истошным криком! Кстати, начало это происходить сразу же после приказа Иванова насчёт похищения кого–нибудь из родственников Старика. Тимофей не стал углубляться в анализы происходящего, а поступил гораздо проще. Придя к своим молодцам, он отрядил на завтра четверых, по его мнению наиболее способных для этого дела, а после предупредил, чтобы все