Потертый березовый лист

может быть, только один раз в жизни понадобится», - убеждали они нас. Гене этот нож спас жизнь. Он быстро перепилил злосчастную контровку. На его счастье люк не перекосило и не заклинило. Единственное что препятствовало – это огонь, который лизал обрез люка. Но тут уж не до жиру. Гена оперся локтем в раскаленный край люка. Успел только почувствовать, как трещит и лопается кожа на руках, соприкасающихся с металлом, и вывалился наружу.
            - В воскресенье, с утра, прилетел командующий, с целой сворой инспекторов и заместителей. Командир дивизии прилетел еще накануне, через час после аварии. Все придерживались версии, что самолет, по непонятной причине, взорвался в воздухе. После обеда, весь полк отвели к ближнему приводу, это такой радиомаяк, находящийся в створе полосы, на удалении, как правило, около одного километра. Раз самолет взорвался в воздухе, между ближним приводом и полосой, должно же было хоть что-то отлететь от него. Нас выстроили в две шеренги шириной метров двести, так что между нами расстояние не превышало одного метра. В таком строю просмотреть, что-либо на земле было невозможно. Полк все глаза проглядел, но ничего, даже отдаленно похожего на обломки самолета, мы не нашли. О чем и было доложено командующему.
            -  Нам никто ничего не говорил, но мы постоянно видели как экипаж Слинченко, выстроенный в одну шеренгу, понурив головы, стоит во дворе штаба полка. Только командир стоял в фуражке, у остальных головные уборы с самолетом сгорели. Да у Гены Мынты руки перебинтованы. А перед строем расхаживает командующий, или один, или в компании с командиром дивизии и все время, что-то у экипажа выпытывают. «Вот, - говорили летчики, - люди ели живы, остались, а им покоя не дают. Неужели не ясно, что самолет в воздухе взорвался? Экипаж здесь не причем. Вот всегда найдут к чему привязаться, только бы экипаж обвинить».
           - Так, что, был взрыв на самолете или не было его?
           - Не спеши! Взрыв был. Но где и почему, вот вопрос?
  В понедельник, после обеда, командующий собирает полк в большой палатке, где ставились задачи на полеты, а по вечерам показывали фильмы.  
            - «Итак, - начал он, обращаясь к командиру полка, - вы утверждаете, что самолет взорвался в воздухе, до посадки?
            - Так точно, товарищ командующий, – подтвердил командир полка, - В воздухе. На КДП это все видели.
            -  Так почему вы не смогли найти ни одного кусочка металла от самолета? Если был взрыв, должны ведь на земле остаться какие-нибудь материальные следы этого? Правильно?
            -  Не могу знать, товарищ командующий, - только и сказал наш командир.
            -  Хорошо. Тогда ответьте мне. Что это такое? – командующий достал из кармана, сложенный вчетверо листок белой бумаги. Из этого свертка он извлек, нечто зеленое, размером с почтовую марку, и, держа это двумя пальцами, поднес к глазам командира полка.
             - Я боюсь ошибиться, товарищ командующий, но это березовый лист. Да?
             - Вы не ошиблись, это действительно, березовый лист. Но не кажется ли вам, что есть нечто необычное в его виде? – мы затаили дыхание, пытаясь понять, что это за комедия с березовым листом.
             - Да, он как будто несколько потерт. Вон, даже дырочки есть.
             - Как вы думаете, где я его нашел?
             - Не могу знать, товарищ командующий, - опять не нашелся  командир.
             - Знаете, где я вчера был после вашего доклада?
             - По-моему на полосе, в том месте где…, ну где сел самолет.
             - Гм! Где сел… Да я был там. И возле самого торца полосы я нашел несколько таких листьев. Все они протерты до дыр. Вам это ни о чем не говорит?
             - Говорит, - протянул, начавший прозревать командир, - Так вы хотите сказать, что полосу кто-то подметал вениками из березовых веток?
           - Не хочу, а сказал. Начальник особого отдела! – вызвал командующий из своего сопровождения, неприметного полковника, - Вы выяснили фамилии тех, кто подметал полосу?
           - Так точно! – он зачитал список из восьми человек, все названные офицеры вышли и стали шеренгой перед полком. Они были смущены, лица красные, глаза прячут. Видно, что они сбиты с толку и не знают как себя вести.
           - Вот эти офицеры, - продолжил командующий, - очевидно, доверенные лица командира эскадрильи, на другой день зачем-то подмели полосу и думали, что смогут,  меня обмануть. Какой же я командующий, если бы не разгадал вашу детскую хитрость? Грош мне была бы цена. Командир первой эскадрильи! Доложите, зачем вы послали этих офицеров, мести полосу?
           - Я…, это, - начал подполковник Гаврилин, утвержденный снежным крещением в новом звании, - Ведь самолет-то в воздухе взорвался, а тут…, тут выходит он, кроме того, еще и до полосы сел. А раз он до полосы сел, то на нее гравий из подсыпки попал. Ну, думаю, самолет все равно сгорел, сам ведь в воздухе взорвался …, а летчика еще обвинят. Из-за ошибки в технике пилотирования, мол, самолет сожгли. Летчику достанется…, у нас всегда виновных среди летчиков ищут.
           - Где ищут и всегда ли, я не знаю, но неужели вы думаете, что самолет взорвался в воздухе?
            - А, где же еще? – прошелестело по рядам»
            Недоумение отражалось на наших лицах. Ответ был яснее ясного. Самолет взорвался в воздухе перед посадкой. Это видели все на КДП. Зачем теперь искать виновных среди летного состава?
           - Как ты помнишь, я говорил, что эту пару выпускали на боевую службу. То есть самолеты были заправлены под пробки. А это тридцать пять – тридцать шесть тонн керосина на каждом. Не успел Слинченко оторваться от земли, как из Владивостока пришла команда запретить вылет на боевую службу. Кто-то, что-то, где-то, с кем-то не согласовал. Короче, второй самолет, по полосе и на стоянку. А Слинченко дают команду аварийно слить топливо и, как можно быстрее, зайти на посадку. Как же, товарищ «два нуля первый», позывной командующего авиации ТОФ, сердиться изволят.
            - А зачем сливать топливо, да еще аварийно?
            - А как же! У каждого самолета есть предельно допустимые посадочные веса, причем разные, для посадки на бетон и на грунт. На грунт тонн на десять, если не ошибаюсь, меньше. Прочность конструкции не позволяет производить посадку с большими весами. При посадке с весом больше допустимого может произойти масса неприятностей: стойки шасси могут сквозь крылья пройти, или, как в этом случае, фюзеляж переломится. Давай вернемся к разбору, - предложил я, и Толя согласился.
            - «Ну, хорошо, - сказал командующий, уловив в настроении летчиков недоумение, - давайте, восстановим картину в динамике.  Получив команду зайти на посадку, Слинченко начал слив топлива. Правый летчик открыл, как теперь выяснилось, не оба крана заправки, а только один. Оказывается он, видите ли, просто не знал, что на этом самолете их два, ну и, конечно, вместо 1800, производил слив только 800 литров топлива в минуту. Штурман не запустил секундомер и, сколько продолжался слив топлива, никто не знает. Подсчета остатка топлива на борту, по группам баков, ни командир, ни правый летчик не вели. Все это привело к тому, что вместо восемнадцати тонн было слито едва ли восемь. Нам удалось найти кассету магнитофона и очень четко можно на ней услышать, как командир собирается поразить воображение правого летчика классной посадкой. Еще бы, погода миллион на миллион, ветра практически нет. Но когда летчик готовится  выполнить классную посадку, он, иногда забывает подсчитать посадочный вес самолета, небрежность вполне простительная для такого великого асса, как майор Слинченко. Вот он и построил расчет захода на посадку, исходя из веса на десять – двенадцать тонн меньше фактического. Естественно, он и обороты убрал раньше, чем следовало. Вот самолет и воткнулся в гравийную подсыпку за восемь метров до начала полосы, то есть выполнил посадку на грунт. А мы с вами знаем, что предельно допустимый посадочный вес на грунт на шесть тонн меньше, чем при посадке на бетон. Вес самолета превышал предельно допустимый для посадки на бетон, а сел он на грунт. Не удивительно, что самолет не выдержал такого издевательства и переломился за передними пушками. Из Ту-16 был сделан Ту-144, а не мне вам рассказывать, какие коммуникации проходят в верхней части фюзеляжа в этом месте. Достаточно того, что там проходит маслопровод и кислородная система, при их повреждении уже произойдет взрыв. Я уже не говорю, о топливопроводе и  электрических силовых кабелях, которые при разрыве, обязательно произвели короткое замыкание. Получается, что в момент касания колесами гравия подсыпки и произошел жирный взрыв. А так как самолет сел за триста метров до обычной точки приземления, то всем на КДП показалось, что взорвался он в воздухе. Все внимание сконцентрировалось на взрыве и, раз он произошел в месте, где обычно самолеты еще летят, все и решили, что самолет, по непонятной причине, взорвался на лету. А причина, надеюсь, теперь всем понятна – халатность и безалаберность летного состава. Крестьянин, когда телегу свою грузит и лошадь запрягает, подходит к этому ответственнее, чем майор Слинченко, который отвечает за жизнь шести человек и боевую машину. От полетов я вас отстраняю. Командир полка! Представить документы на снятие Слинченко с летной работы. Полку объявляю оргпериод. А то залетались, дальше некуда. Что ни летчик, то Чкалов! Ассы! На самолет как не телегу залазят».
            - Досталось нашему полку тогда, по первое число. Все нам командующий и начальник политотдела авиации флота припомнили. Но концовка была, умереть – не встать! Когда они, наконец, высказали все, что о нас думают, командующий спросил: «Ко мне вопросы есть?». И тут командир полка, во время экзекуции молчавший, вдруг ляпнул: «Товарищ командующий, разрешите показать личному составу полка художественный фильм?». У того челюсть отвалилась: «Ну, раз вам больше, кроме как кино крутить, делать нечего, показывайте!». А мы все, включая командира, про себя думали: «На хрен, нам это кино сейчас сдалось?»  Просто командир спросил это, лишь бы, что-то сказать. Вот так, Толя, классные посадки показывать, еще хорошо, хоть живы остались.
           - Ну, и что, тому майору сделали?
            - Да, в общем-то, ничего. Ему и так пора было на наземную службу переходить. Лет то ему было, прилично, где-то под сорок пять. Мы тогда думали, что столько и не живут. Назначили его руководителем посадки, потом начальником КП во Вьетнаме. Там он подполковника получил, еще один орден, да и деньжат поднакопил. Не спали он тогда самолет, так бы майором и остался, и во Вьетнам его в качестве летчика, как старпера, не отправили бы. Оно, как говорится: «Нет худа без добра», так оно и выходит. Было еще пару случаев «классных посадок», но о них я в другой раз расскажу. Уже и спать пора. Давай бутылку добьем и аут.
Мы еще по стаканчику выпили, закусили. Покурили на балконе, что бы номер проветрить, обсудили планы на завтра, да и залегли спать. В соседнем номере работал телевизор и шел какой-то фильм про авиацию, так как отчетливо слышался  рев авиадвигателей. Толя вскоре стал посапывать, а я еще и еще раз прокручивал видение горящего самолета, вспоминая упущенные в моем рассказе детали этой аварии, в раскрытии причин которой, сыграл существенную роль потертый