ДЕМОН

        «Что это»? Сначала был задан вопрос. Он прозвучал машинально. Только потом пришло сознание того, что он означал. Вопрос касался серых сумерек, которые обступали со всех сторон. Но кто его произнес? Естественно тот, кого они обступали. Он уже догадался о том, что пребывает в полутьме. И даже если на смену ей придет полная тьма, он был рад притушенному и рассеянному свету. Он чувствовал себя этим светом и уже ждал, что, скоро родившись этим светом, снова уйдет в непроглядную тьму, растворится в ней без остатка. Он понимал, что это будет смерть для него. Но странное дело: он не чувствовал не то что горя, но даже легкого намека на слабое сожаление. Он уже знал, кто он такой, но еще не чувствовал себя. Он почувствует себя, когда воплотится, станет воплощенным. Пока же у него есть время быть самим собой в бесплотном виде, то есть, не быть видным, видимым, выделяться на сером фоне. Но вот тьма стала сгущаться, и стало так темно, что «хоть глаза выколи». И вдруг вспыхнул огонь и ударил столп света. Свет ослепил сознание и оно отключилось. Последнее, что промелькнуло в его сознании, это мысль о новом рождении.




        Пришла осень. Начался новый учебный год. Но Иван Иванович Иванов уже чувствовал себя уставшим. Удивительно, но ему казалось, что он вообще не отдыхал и только вчера провел свое последнее занятие по курсу о духах русской литературы филологам старшего курса. Но почему? Где справедливость? Такими  больными вопросами загоралось его возмущенное сознание, но тут же гасло, будучи не в силах удержаться в напряженном состоянии. Как избавление от суетного поиска искомого ответа естественно приходило спасительное объяснение: возраст. Иван Иванович был как раз в том, нет, не преклонном, но уже склонном к поклону возрасте под «пятьдесят», когда люди моложе невольно кивали ему с тем видом, что они все понимают, и смотрели вслед с сочувствием, означавшим, что он уже пожил на своем  веку, и ему осталось дожить лишь остаток. Он прежде ошибался, полагая, что вторую половину жизни проведет так же или почти так же, как первую, только, может быть, чуть сбавив темп, чтобы не проехать мимо и затормозить на финише. Но все оказалось не так весело, как хотелось и мечталось. Он уже понимал, что в будущем время будет не продолжаться, а убывать, сворачиваться в трубочку в геометрической, а не арифметической, обратной последовательности, набирая скорость ближе к финалу.
        Хорошо еще, что его возраст чувствовало тело, а не душа. Она еще не переживала, потому что уже пережила тело. В душе он видел себя молодым человеком и никак не мог узнать себя в зеркале и признаться себе в том, что это действительно он, а не его отец или дядя.
        Но вот тут эта усталость. Она была первым симптомом старения души. Он впервые задумался над тем, так ли он молод внутри себя. То, каким он был снаружи, его волновало, но намного меньше, даже несравнимо меньше, чем внутри. Иван Иванович имел мнение о том, что является не каким-то плотским или, прошу прощения, душевным человеком, но что ни на есть духовным существом. Конечно, это была его глупая фанаберия, но тем не менее он жил с полным сознанием того, что является духовно избранным среди людей. Его усталость как симптом старости не только тела, но и души, была первым ощутимым ударом тарана времени по каменной стене его непоколебимой уверенности в себе. Он, наконец, стал сомневаться, чаще задумываться над смыслом жизни. Так ли он правильно жил, чтобы не бояться своего смертного часа?
        В один из жарких дней сентября, когда возвращается бабье лето, Иван Иванович пришел на занятие с аспирантами, на котором они стали разбирать вопрос о влиянии классической французской литературы на формировании отечественной литературы XIX века. Когда Иван Иванович решил, что, наконец, объяснил суть литературных связей на примере классического романа воспитания, одна аспирантка по фамилии Ларина неожиданно спросила его на постороннюю тему.
        - Иван Иванович, вы, случайно не смотрели вчера канал Россия?
        -  Знаешь, Таня, я смотрел канал, но за просмотром уснул. Неужели на нем показывали экранизацию французского романа воспитания, а я пропустил? Какая незадача. 
        - Иван Иванович, вы шутите, а я спрашиваю серьезно. По TV показывали фильм «Внутри секты Мэнсона: утерянные плёнки» про Чарльза Мэнсона. Это тот, который послал свою «семью» убить звезду Голливуда Шэрон Тэйт.
        - И какое отношение имеет банда Мэнсона к литературным связям и роману воспитания? Я вижу,  замучил вас литературными дебрями. Ладно, давайте отвлечемся на комиксовый mass-food. Вот на этом документальном фильме о Мэнсоне я и уснул. Теперь ясно мое отношение к такого рода вещам?! Могу только сказать, что в возрасте моложе вашего, еще в школе, я читал об этом не нормальном Мэнсоне и о его так называемой «семье». И скажу вам, он заворожил меня своим ужасным преступлением. Как могли его жены (или кем они были для него?) пойти на убийство беременной кинодивы, вспороть ей живот, а ее гостей зарезать? Это просто кошмар. И это сделали те, кто говорил о любви в семье. Что за безумный и кровавый коктейль из уголовщины и контркультуры? Мне непонятно, не только как они могли резать и зарезать живых людей, но и то, как я сам мог увлечься этим?
        - В чем именно выразилось ваше увлечение семьей Чарльза Мэнсона? Вам оказались близки его идеи? – спросила Татьяна Ларина.
        - Вы поставили себя на место Мэнсона или его детей? – одновременно спросил Иванова уже другой аспирант Петр Романов, который изучал творчество Достоевского и донимал Ивана Ивановича проклятыми вопросами о жизни и смерти.
        - Я обратил внимание на слова «раскаявшейся жены» Мэнсона на то, что они все были под внушением своего порочного учителя и уголовного авторитета и готовы были сделать все, что угодно, ели он попросит их об этом. Объяснение такой внушаемости автором документального фильма тем, что Мэнсон узнал у сутенеров, каким образом можно научиться управлять девушками для съема, найдя у каждой из них «подбитое крыло», то есть, пунктик для давления на волю, не выдерживает критики, как я сейчас понимаю.
        Если брать меня, то я был заинтригован не идеями Мэнсона о расовой войне («Хелтер Скелтер»), а самой реальностью кровавой истории. Меня занимал вопрос, как можно так увлечь людей идеей убийств людей, что они с такой же радостью, с которой любили друг друга, стали убивать других людей. Но так и не смог найти удовлетворивший меня ответ.
        Теперь я знаю, почему так бывает.
        - Почему? – хором спросили меня аспиранты и тут же засмеялись над своей наивной реакцией, спровоцированной моей догадкой.
        - Я не скажу вам этого. Вы не поймете. Это трудно понять. Я сам долго не готов был это понять, признать и принять. Скажу только следующее: страшен не сам Мэнсон, это уголовное ничтожество, и его подельники, а тот, кто скрывается за ними.
        - Иван Иванович, вы намекаете на бесчеловечные идеи, которые пытались реализовать бандиты?
        - Нет. Идеи, как их обыкновенно понимают, не способны сотворить зло. Речь идет о существах, которые внушают такие идеи дегенератам, показанным в фильме.
        - Но тогда есть ли что-то общее между Мефистофелем, бесом Ивана Карамазова и Мэнсоном? – не отставал от учителя Петр Романов.
        - Общее есть между Мефистофелем и бесом Ивана Карамазова. Они литературные герои. Чарльз Мэнсон - реальный убийца. Мефистофель вынуждал Фауста спасать свою душу. Черт Карамазова испытывал Ивана двусмысленностью своего существования: это сам Иван Карамазов или его чертовый двойник из мира духов. Если сравнивать эти культурные образы двойников, то не с Чарльзом Мэнсоном, а с тем, кто скрывался в нем, завладев его душой. Но кто это был, остается загадкой.
        Я вот что думаю: черт, бес или дух, как его не назови, является нам в лице человека для того, чтобы показать, на что способен не сам «нечистый», а тот, кто является его воплощением. У каждого человека свой демон, соответствующий его характеру. Поэтому демон является тестером человека на человечность.
        - Но позвольте, учитель, по вашему предположению получается, что не человек соблазняется демоном, а демон - человеком. Разве это так? – спросила Татьяна Ларина.
        - Нет, не так. Демон, который сидит в том человеке, который склонен к внушению, демонстрирует своим присутствием ограниченность человечности носителя посторонним, чужим элементом. 
        - Вы хотите сказать, что если человек слабо внушаем, то он больше человек, чем легко внушаемый? – вступил в беседу третий аспирант Тимур Мураев.
        - Я ничего не хочу сказать. Это ваше заключение. Я говорю лишь о том, что внушаемый человек имеет больше шансов для соблазна, чем не постесняется воспользоваться не только темная человеческая личность с харизмой, но и более развитое в плане харизмы сверхчеловеческое существо.
        - Иван Иванович, так вы, значит, признаете существование сверхчеловеческого существа? И как с признанием существования беса мирится ваша ученая совесть? Что нам делать с объективной беспристрастностью в оценке психических явлений? – спросил самый молчаливый из аспирантов Дмитрий Волжский.
        - Если уж Дима стал спрашивать, то я серьезно задел вас за живое. В нашем разговоре мы вышли из рамок научного обсуждения. И понятно почему: предмет разговора – массовая культура и ее продукты - далек от науки. Но я меньше всего хотел высказаться как обыватель о внушаемости хиппи. Однако и научный взгляд на это душевное явление малопродуктивен, если мы хотим понять сущность такого рода внушаемости. Мы не можем здесь обойтись без философии и мистики.
        - Не могу с вами согласиться, Иван Иванович, - возразил Дмитрий и снова спросил, - зачем умножать сущности без необходимости в таком обследовании, где в качестве объекта анализа выступают уголовник, хулиганы и психованные девки? 
        - Полегче на поворотах, - заметила еще одна аспирантка Светлана Пирожкова.
        - Правда глаза колет, Света? Да, психованные, обмороженные девки, а кто еще может вспороть живот беременной женщине, - только такой сумасшедший садист, как Мэнсон, - этот коротышка с комплексами. Неужели для того, чтобы объяснить поведение этих ничтожеств нужно прибегать к философствованию и мистическим озарениям? Не проще ли просто обратиться к здравому смыслу?
        - Конечно, ты прав в том, Дима, что следует не терять головы и здраво размышлять, имея дело с безумием. Но это не просто криминал. Это слабо мотивированное безумие молодых людей, этих «детей цветов», занятых любовью. Как они от любви так быстро и легко перешли к  дикой ненависти?
        - Ничего нет проще, - уверенно сказал Петр, поддержав Дмитрия, - они занимались сексом, а не любовью.
        - Петя, я не знала, что ты ханжа, - пошла в атаку Светлана, - разве заниматься любовью и заниматься сексом – вещи противоположные?
        - Вот такой я ханжа, дорогая Света! Я не сказал, что эти вещи противоположны, но заниматься беспорядочным половым сношением – это не любовь, а один секс. К тому же в неумеренных количествах, что было привычно для хиппи.