Иван Премудрый Часть I Глава XIV

Чтобы ни говорили, а возвращаться домой всегда приятно, а уж тем более после удачной рыбалки, да к тому же, Старуха перестала ругаться.

Так вот, о дороге домой. Если раньше, буквально ещё позавчера, Старик возвращался домой, как бы это сказать: «ура»  не кричал, то сегодня совсем по–другому. Ну согласитесь, мало приятного, когда приходишь домой весь уставший и голодный, но ни в коем случае не пьяный и не за полночь, и с деньгами за рыбу вырученными, а тебя, один леший, дома ругань со скандалом ожидают. Я вот удивляюсь Старику, как это у него сил, да каких там сил?! Это неизвестно даже как называется, чего у него было столько много и хватало, чтобы в ответ на все Старухины скандалы не отлупить её, не запить горькую, а то и вообще, к другой женщине не сбежать? Песенка есть, не из тех времён которые описываю, а из наших, из современных:

«Любите девочки простых романтиков: отважных лётчиков и моряков…».

Лётчиков в те времена, понятно, что не было, ну разве Баба–Яга со Змеем Горынычем. Но они принадлежали совсем к другой «авиации», к элитной, если можно так сказать, куда простому человеку вход на три замка запрещён, заказан и заколдован. А вот моряки были и Старик – один из них. Если кто–то скажет, мол, какой, к такой–то матери, Старик, моряк, если он рыбу ловит? Отвечу: сравните разницу: одно дело просто по морю ездить, от одного берега до другого и почти тоже самое, только немножко не так, и при этом ещё и рыбу умудряться ловить. Ну и кто больше моряк? Впрочем, дело ваше, думайте как хотите.

Это всё к тому, что не иначе как, был Старик романтиком, до мозга костей им был, поэтому и терпел ругань и скандалы Старухины и никаких ответных мер не предпринимал. Так что, выходит права песня, романтики лучше, они не скандалят в ответ, а романтизируют там себе что–то и во всём со скандалопроизводителем соглашаются.

И выходит, что Царицу с Гвидоном Старик не просто так спас, дадено это ему было в виде награды за романтизм и мужественное терпение. А бочка, хоть и расчудесная вся, как бы в придачу, в качестве премии. И заметьте, Золотая Рыбка здесь совсем не причём. Они только сегодня познакомились, а буквально вчера, хоть и знали о существовании друг друга, знакомы не были.

Не подумайте чего такого – всё гораздо проще. Старик запряг лошадь, положил в телегу с прочими рыбацкими принадлежностями: невод, немного рыбки, может гости рыбку любят, кто знает, закрыл амбар и поехал домой, в деревню. А вон те вон все умничания, это от меня, лично. Не обращайте внимания.

Дорога, что из деревни к морю, что в обратном направлении одна и та же. Лошадь не в счёт, о чём она думала и думает, не знает никто и никогда не узнает. Старик, пока будет ехать до дома, разумеется будет о чём–то думать и на этот раз более–менее понятно о чём, поэтому думки его неинтересные. Вот и я, сижу, кофе напившийся, и не то чтобы размышляю, скорее, дурью маюсь, потому что писать что–то надо, пока он домой едет, а про мысли Стариковы уже писал.

***

Старику хоть и было куда спешить, но спешить как бы никуда не надо было. Деревня никуда не денется и Старуха никуда не денется. Конечно, Царица с Гвидоном деться куда–нибудь могут, ведь появились же так, что никакой кошмар не додумается, но вряд ли, потому что бочка в амбаре стоит, на замок закрытая, в ней сейчас цыплята в курей превращаются.

А вот Емеле спешить было куда. Правда спешил он не потому, что в деревне его дела неотложные ожидали, не было у него там никаких дел. Да и не в деревню он вовсе спешил. Емеля, он не то чтобы дурак набитый, он скорее очень ко всему, вокруг происходящему, очень подозрительный и вот почему. То, чем он занимался и до сих пор занимается происходит не потому, что руки у него растут из того самого места из которого надо, да ещё и золотые, вовсе нет. Руки как руки и растут они точно также, как и у всех остальных, посерёдке, между головой и задницей. Они, руки его, скорее ленивые, чем корявые и всё такое, что для ленивых рук полагается. Поэтому починку всего деревенского инвентаря и всякой премудрой механизации за него Щука производит, а он только задания ей даёт, посредник, так получается.

Когда Емеля Щуку поймал и получилось так, что чудес, и сколько хочешь, себе выторговал, сначала было обрадовался:

«Вот теперь заживу! Так заживу, не то что чертям, а вообще, всем тошно станет! – это он так размышлял, когда домой шёл».

Случившееся с ним было до того необычным и приятным, что он даже про воду забыл. Да и какая там вода, если теперь можно будет сказать Щуке и она принесёт и воды, и ещё всего чего захочется. До этого Емеля жил, ну как жил, про такое говорят: с хлеба на квас перебивался. Правда, ну, чтобы правда и до конца, кваса Емеля не видел, в основном водой довольствовался, да и хлеб, чего уж там, не каждый день ел. А тут счастье привалило, да ещё какое! Но чем дальше он от речки–то уходил, тем думки его, радостные, всё печальнее и печальнее становились. Получалось, это Емеля так, шёл и размышлял: теперь можно ничего не делать и жить припеваючи. Но он и до этого, считай, ничего не делал, правда жил совсем не припеваючи, а скорее от голода воючи, в смысле, иногда от голода аж волком завыть хотелось. Теперь выходило, что припеваючи жить и ни в чём не нуждаться – проще простого, даже с печи не надо вставать. Только вот здесь самая главная опасность и затаилась.

Сколько раз уже спрошено и говорено насчёт того, какой у нас народ? Правильно! Народ у нас любопытный, глазастый и до ужаса завидущий! Это Емеля так размышлял. Шёл домой и размышлял, как ему дальше жить? Если раньше, ну, до Щуки, на бедность его внимания особого никто не обращал, разве что смеялись, да пальцем у виска крутили, то теперь по–другому всё будет.

Бедность чья–то, разумеется она не то чтобы неинтересная, она в большинстве случаев приятная, если со стороны смотреть, конечно. А вот о счастье и достатке, не говоря уже о богатстве, такого не скажешь. Эти вещи народу очень интересные, для некоторых, так вообще первостепенные, а потому очень неприятные.

Бывает так, что человек ну просто не в силах заниматься чем–то для себя полезным, если у кого–то есть то, чего у него нет и похоже, что не предвидится. Это о счастье, достатке, ну и о богатстве речь идёт. Там много всяких вариантов и вариаций, перечислять замучаешься. Тогда все дела побоку, потому что у соседа есть, а у меня нету. Какая работа может быть, вы что, совсем что ли?!

Дальше известно как происходит, потому что наверняка знаете о таких, чужого счастья и достатка радетелях. Им всем очень и очень интересно, откуда это у соседа, например, взялось всё, если он дурак дураком, ну, во всяком случае, дурнее меня? И понеслась, да так понеслась, что любой Шерлок Холмс позавидует. Сами понимаете – дело серьёзное, а раз серьёзное, то все силы на него! О какой работе и прочей ерунде тогда может идти речь, если у соседа есть, а у меня нету?!

***

Немного сложно получилось, но это для того, чтобы понятно было, до чего Емеля додумался пока домой шёл. Не дадут ему соседи жить спокойно, в смысле, в счастье и в достатке с головой купаться. Во все щели носы свои позасовывают и обязательно, если ничего и не разнюхают, то сами придумают и жаловаться побегут. А жаловаться, знамо дело, кому, князю разумеется. Но князю, это ещё куда ни шло, хуже, если к боярам побегут. Бояре, у тех носы до добра, особенно чужого, о-го–го как натренированы. Прибегут, значит, односельчане, мать их пермать, и доложат, что живёт у нас в деревне Емеля–бездельник. Нигде не работает, а у него всё есть, ну прямо как тот сыр в масле катается, а это непорядок! Ведь всем известно, в масле кататься только князю с боярами дозволено, простому человеку, подлого происхождения, это строго–настрого запрещено, потому что для него же, дурака, вредно.

Вывод отсюда один – ворует где–то. А у кого в княжестве, ну теоретически разумеется, можно что–то украсть? Конечно же, у князя или у бояр. И всё, пришёл–приплыл–приехал Емеля, с места не вставая. В такой оборот возьмут, что даже то расскажешь, о чём никогда не догадывался, и никакая Щука не поможет. Вот вам и счастье, с неба свалившееся, вернее, из воды появившееся. Оказывается, осторожно с ним, со счастьем–то надо обращаться, очень осторожно и с умом, не просто так.

Вот и додумался Емеля умельцем на все руки сделаться, тем более, что кузнеца в деревне отродясь не было, народу в город приходилось ездить. Перво–наперво пришлось постараться, о талантах своих, внезапно возникших и проснувшихся, рассказать. Ну а чтобы народ поверил, кое–что и бесплатно починить.

Разумеется чинила и ремонтировала всю премудрость деревенскую за Емелю Щука, волшебством своим технические чудеса творила. Емеле, как и было договорено, надо было всего делов–то, сказать: «По щучьему велению, по моему хотению…», ну а дальше объяснить характер неисправности и так далее.

И знаете, сработало! Народ к Емелиному счастью и достатку особого внимания и зависти не проявлял, потому что и так видно – талантище, золотые руки. А Емеля, под шумок, у Щуки много чего для себя выпросил, потому и жил более чем безбедно.

Единственное, что он себе как бы сверх меры позволил, так это то, чтобы печка сама по деревне ездила. Но это ему нужно было не только потому, что ленивый, но и для рекламы тоже. Ну и конечно для того, чтобы печка могла свободно выезжать из избы, не через дверь же, опять же, при помощи Щуки сделал Емеля так, что одна из стен его избы отъезжала в сторону и печка свободно выезжала во двор. Всего делов–то было, сказать: «По Щучьему велению, по моему хотению...», ну и так далее.

***

Так вот, не иначе, как боясь, что застукают его и раскроют Щукино волшебство был Емеля ко всему новому и хоть чуть–чуть необычному очень подозрительным. Узнав о том, что у Старика люди какие–то появились обеспокоился Емеля, сами понимаете, на всякий случай. Он и к морю–то поехал только для того, чтобы у Старика узнать всё и расспросить насчёт людей этих. Конечно можно было и у Старухи спросить, но Емеля опасался, потому что знал её нрав скандальный. Да и люди те в её доме находились, тоже не совсем удобно приходить да расспрашивать, а Старик на рыбалке всегда один, так что никто не помешает.

Но Старик ничего путнего Емеле не сказал, насчёт родственников наврал. Можно подумать Емеля не знает, что кроме сыновей нет у него никаких родственников, а те, кто у него сейчас в доме не очень–то на сыновей похожи. Чтобы Старик ничего такого не заподозрил, пришлось бочку измерять, тоже врать, что таких понаделать хочет. Но деваться некуда, надо чтобы всё достоверно выглядело, а то Старик заподозрит чего.

Последней надеждой выведать что–нибудь у Старика было то, что Емеля предложил ему вместе до деревни проехаться. Емеля думал так: дорога, она к разговору всегда располагает, глядишь, и сболтнёт Старик что–нибудь лишнее. Но ничего из этого не получилось. Видите ли, лошади его печка не нравится! Дура! Можно подумать ты печке нравишься! Поэтому направился Емеля не в деревню, а прямиком к речке, на то самое место, где Щуку выловил.

Приехал, стало быть, слез с печки, подошёл к реке, и:

– Щука! Щука, мать твою! Где ты там?!
– Ну чего тебе? – услышала всё–таки Щука Емелю, обратила внимание. Не иначе, кричал очень громко. –