ХОТЬ ШЕРСТИ КЛОК

Иванович поначалу чуть не взорвался, надо же набраться хамства и предлагать ему такое в такой момент.
    - Это не бесплатно, - пояснил медик и раскрыл папочку, в ней лежал конверт. – Мы вам заплатим десять тысяч рублей… наличными…
    Сумма остудила Дмитрия Ивановича, он уже представлял, как на эти деньги купит пива и с Витьком будет его пить в гараже. Его молчание медик понял по-своему.
    - Двадцать тысяч, - проговорил неслышно он.
    Количество пива в ящиках выросло пропорционально предложенной сумме: Дмитрий Иванович уже видел не только пиво, но и сушёную рыбу, отварных креветок.
    - Тридцать тысяч, - медик рассматривал ситуацию со своей точки зрения, он тоже в уме делил выделенные деньги между напарником и видел шикарный стол в ресторане с новенькой медсестрой, поступившей вчера на работу.
    Дмитрий Иванович думал, что маме в самом деле уже не поможешь. А вот тридцать тысяч рублей на дороге не валяются.
    - Последняя сумма – пятьдесят тысяч рублей, - проговорил медик, жуя губы. – Ради памяти вашей мамы…

                                                        ***
    - Память мамы не продаём, - разрезал голос пространство комнаты. И воцарилась тишина.
    - Память мамы мы не продаём! – отчеканила Евгения Валерьевна, едва она расслышала первую названную сумму, в голове её заработала счётная машинка. – Память о маме!.. Об этой святой женщине!.. Сколько мы с нею натерпелись в этой жизни!.. – она уже стояла на ногах возле мужа, глядя на медика, его лицо ей сразу не понравилось, хитрое, плутовское, наглое.
    Её лицо ему сразу не понравилось: хитрое, плутовское, наглое. Вложишь палец в рот, откусит по локоть.
    Он скривился, посмотрел на помощника. Тот беспомощно развёл руками, мол, тут я тебе не помощник, выкручивайся сам.
    - Поймите, - начал медик, уже обращаясь к Евгении Валерьевне. – Пятьдесят тысяч это прекрасные деньги, на них можно организовать прекрасные похороны.
    - На пятьдесят сам себе организуй похороны! – отрубила Евгения Валерьевна, посмотрела на участкового. – Что, Лука Лукич, как думаешь, стоила бы этих денег твоя любимая тёща? – она акцентировала последнее слово.
    Участковый поперхнулся слюной, он об этом не думал; тёща с тестем пусть живут.
    Евгения Валерьевна на свой манер истолковала его молчание.
    - Вот и я говорю, что светлая память нашей горячо любимой маменьки, моей прекрасной свекровушки… - она остановилась и вспомнила, сколько кровушки выпили друг у друга во время бесконтактных ссор и контактных спаррингов со сковородами и каталками для теста, вспомнила, сколько перебито посуды, и  лицо её осветилось ясным внеземных тихим светом. – Вот я и говорю, - вернулась она из болота приятных воспоминаний в мир грязных и беспринципных людишек, любящих не близких, а только деньги. – Память нашей мамы не продаётся за такие беспардонно-безобразные суммы!
    - Да смилуйтесь! – взмолился медик, покрываясь потом, - это последняя цифра… Нам нужна статистика!.. с нас требуют количество… понимаете: статистика!..
    Дмитрий Иванович уже хотел вставить своё последнее мужское слово, находясь под магнетизмом взгляда участкового и тёти Поли, мол, когда ещё на халяву и кто предложит пятьдесят – целых пятьдесят тысяч рублей! – настоящих денег.
    - Поймите, деньги ведь не пахнут, - привёл медик последний аргумент. – Вам – деньги! вашей маме – прекрасные похороны! Нам – статистика!
    Евгения Валерьевна согласилась.
    - Это правда – деньги не пахнут, - заявила она, сложила руки на груди, посмотрела на мужа так, что тот проглотил язык и выкатил глаза, уже не обращая внимания на участкового и тётю Полю. – Деньги уйдут на похороны – раз!
    Все находящиеся в комнате кивнули согласно, кто же не знает расценок ритуальных услуг!
    Евгения Валерьевна загнула второй палец, следом за первым.
    - Вам, медикам – статистика! Это – два!
    Головы дружно кивнули, подняв в комнате небольшие завихрения ветра, пробежавшиеся ловко по волосам живых и усопшей.
    - А вот три – что нам останется? – она недоверчиво обвела присутствующих в комнате долгим испепеляюще-изучающим взглядом, подозрительно-ехидным взглядом, от него все поёжились, даже усопшая. – Нам-то что останется, кукиш с маслом?
    Медики молчали; молчал участковый; молчал Дмитрий Иванович; молчали соседи – последний довод королевы доводов был категорически прав: а что останется родственникам? Кукиш? С маслом?
    - Меньше чем за сто тысяч рублей я не предам светлую память нашей горячо любимой маменьки, светлого и доброго человека, который за всю свою долгую жизнь принесла многим людям столько радости… - Евгения Валерьевна поперхнулась словом и  схватила стакан воды, своевременно кем-то ей протянутый; быстро выпила и заговорила, с губ полетели брызги неопровержимых веских аргументов, блестя в лучах утреннего солнца: - Это моё последнее слово – сто тысяч рублей и ни копейки меньше! – она рубанула рукой воздух, и послышался густой протяжный гул, будто невдалеке пролетел на бреющем полёте самолёт вооружённых сил НАТО.
    - Да это грабёж среди бела дня! – взвизгнул второй медик и посмотрел обиженно на своего старшего товарища. – Ты-то что молчишь!
    - Сто тысяч рублей!.. – проговорила с торжеством триумфатора Евгения Валерьевна.
    Старший медик заискивающе произнёс:
    - Может, договоримся на семидесяти пяти?..
    Евгения Валерьевна посмотрела на мужа.
    - Митя, ты думаешь, светлая память твоей мамы, - она сделала ударение на слове «твоей», - стоит ста тысяч рублей или… - долгая-долгая фермата пустотой звучания наполнила уши присутствующих тягостным ожиданием чего-то непредсказуемого и опасного. – Или тут уместен торг?.. Митя!.. – она сверлила глазами мозг мужа и тот поддавался её агрессивному натиску, - Ми-тя, - произнесла она по слогам, - память мамы или торг…
    Участковый ещё может что-то и хотел сказать умное, когда-то где-то вычитанное в какой-то умной книжке лет этак двадцать-тридцать назад, позже читал одни формуляры, ориентировки на преступников, приказы на повышение друзей, и прочую формалистику, но вовремя сориентировался, что ляпнуть то он может, но может и запросто так вот взять и получить по мордасам от этой сварливой супруги Мити, с кем знаком с детства, и промолчал. Это был единственный умный поступок за последние несколько месяцев.
    - Нам надо посовещаться! – сказал напряжённо старший медик, прикидывая что-то в голове.
    - Да-да-да! – подтвердил младший, но его никто не слушал, он и замолчал, тут не до обид, когда теряешь деньги.
    Старший отошёл, набрал номер на телефоне; тихо говорил, ему отвечали; он возражал и  ему возражали; он доказывал и слышал в ответ совсем не то, что хотел.
    - Мы согласны, - проговорил он. – Дали добро – сто тысяч рублей. Надо будет только расписаться в ведомости.
    Кукиш из толстых жирных пальцев упёрся ему в нос.
    - А это ты видал! – Евгения Валерьевна нахально усмехнулась. – Налом, в руки, купюра к купюре, чтобы номера не совпадали, - это она слышала где-то в кино, запомнила и решила блеснуть памятью, - и никаких, - слышишь, ты, умник, - никаких моих автографов в твоей вонючей ведомости! – она упёрлась руками в бока, - можешь засунуть её, - и произнесла любимую тупую фразу из любимых тупых американских боевиков.
    Медики капитулировали – победа была на её стороне!
    Старший медик вынул из кармана толстую пачку красненьких купюр с видом прекрасного городка Дальнего Востока. При виде этой пачки безобразно огромной суммы денег у всех без исключения, - участковый тоже ведь человек, - загорелись глаза, слюна наполнила рты, её сразу проглотить никто не смог, затем когда все всё передумали и проглотили, по комнате пронёсся ветерок необыкновенного восхищения – купюры ловко в ловких пальчиках старшего медика из одной стопочку выкладывались в соседнюю.
    Он отсчитал двадцать купюр и протянул их Евгении Валерьевне.

                                                        ***

    Она недоверчиво посмотрела на него своими бесстыжими, наглыми глазами и, не отводя взгляда, взяла деньги в свои руки из его подрагивающих рук.
    Старший медик смотрел испепеляющим взглядом на её бесстыжие и наглые глаза и  внутри его всё передёргивалось и переворачивалось. Он представлял, как сейчас отбирает эту тоненькую пачечку пятитысячных кровных дензнаков и начинает лупить этой тонкой пачечкой по голове этой женщины с бесстыжими и наглыми глазами, лупить и бить, пока эти красивые красные купюры не излохматятся и не превратятся в труху, а эта мерзкая женщина с бесстыжими и наглыми глазами не упадёт к его ногам бездыханная…
    Евгения Валерьевна смотрела в глаза старшего медика и видела, как он бьёт этими её кровно заработанными деньгами по голове, бьёт с медицинской жестокостью по голове, она уже чувствовала эти жестокие удары и видела то, как он насмехался над её беспомощностью, беспомощностью обычной слабой женщины, в кои-то веки поймавшей птицу счастья не за хвост, а в руки и не желавшей её отпускать, она видела как эти красивые новенькие хрустящие купюры, эти родные дензнаки, заработанные кровью и потом, превращаются в какие-то мерзкие бумажные лохмотья, а она, обесчувственная, надает к его ногам…
    Обильно смочив слюной пальцы, Евгения Валерьевна начала счёт.
    - Дружба дружбой, а табачок – врозь, - непонятно зачем произнесла она и медленно из одной руки в другую переложила новенькие хрустящие купюры, так и хотелось сказать: только что вышедшие из-под кисти фальшивомонетчика. – Всё верно, - медленно проговорила она, - двадцать штук по пять тысяч. Итого: сто тысяч рублей.
    - Подпишете заключение? – старший медик протянул папочку с заключением о смерти.
    - Погоди, - отстранила Евгения Валерьевна папочку.
    - Чего годить-то? деньги сами пересчитали!
    Евгения Валерьевна подошла к окну, раздвинула шире шторы. Направила на свет одну купюру, долго и внимательно её просмотрела на солнце. Так поступила и с остальными.
    - Ну? – не вытерпел старший медик.
    - Не понукай – не запрягал, - ответила Евгения Валерьевна.
    Она взяла у мужа телефон, включила фонарик и просмотрела снова каждую купюру, взглядом прямо-таки пробуравливая бумагу и слои краски.
    - Итак? – нетерпеливо спросил старший медик.
    - Где нужно чиркануть? – небрежно спросила Евгения Валерьевна, бережно пряча сложенные деньги между баллонов огромного размера.
    Она изобразила что-то среднее между прерывающейся полосой и жирной точкой.
    - С паршивой овцы хоть шерсти клок! – чванливо сказала она, когда медики быстро смотались из квартиры оставив после себя горький дым своих разочарований, унеся на носилках труп Клавдии Олеговны с нужным для статистики заключением о смерти.
    - Это ты о ком? – поинтересовался Дмитрий Иванович, ловя на себе осуждающие взгляды присутствующих.
    - О твоей мамаше, - безразлично произнесла она.
    - Как ты можешь? – заикаясь, проговорил Дмитрий Иванович.
    - Могу! – вызывающе произнесла Евгения Валерьевна. – Ещё как могу! Хоть какие-то купоны состричь с её смерти получилось! Профит то он вот он! – постучала она себя по груди, где покоились деньги.
    Соседи и участковый тихонько убрались из