А.С., тебе, душа моя.
Как же она попала туда, к ним, на это собрание? И вспомнить что-то не сразу получается, да. Пахло сандалом. У столика напротив двери стояла маленькая женщина-азиатка в длинном платье и шикарном газовом шарфе - Самарканд, не иначе! – и говорила сладким голосом:
- В Индии на человека смотрят не так, как здесь: там не обращают внимания на то, богат ты или беден, болен или здоров, красив или некрасив. Там не встречают по одёжке. В любом человеке, прежде всего, видят Душу! И не просто Душу, а Великую Душу! Которая воплотилась, чтобы пройти свой урок и помочь нам пройти наши уроки…
Она подумала: «Всё, хватит! Не надо трогать мою одёжку, ну и что, что сама связала. Если мне купить не на что!»… Тихонько вышла через боковую дверь, её Душа, притом – Великая Душа! – протиснулась за ней сквозь стену, увешанную картинами, под которыми лежал, вывалив язык, огромный косматый пёс одного из гостей. Она стала обуваться, непроизвольно красиво наклонилась… За ней увязался было какой-то чувак, не первой свежести, пришлось-таки позу поменять, и вместо изящного «наклониться», тупо присесть. Ну, чтобы не «сверкать». Она ж в мини!! Он ничего этого словно не заметил, и сунул ей в качестве бесплатного презента неяркий жёлто-розовый индийский буклетик о спасении Души… Уж не хочет ли он, чтобы она и в нём увидела Великую Душу? Вроде и правильные слова произносит – но говорит с нажимом, всех перебивает, в его голосе – плохо скрываемая обида на всё и вся…
- Нет, спасибо, я пойду одна. Буду идти и думать над этими словами: «Вас встречают не по одёжке – а как Великую Душу!»…
Он запер за ней дверь, вернулся в зал и присоединился к гостям, слушающим речь. На лестнице её нагнала мелодия киртана: «Ганеша шаринам, шаринам Ганеша!»
Шёл снег. Он падал на мокрый асфальт очаровательными крупными хлопьями и таял. Воздух был густ. Горели фонари. Под ногами уже была слякоть, правда, немного. Ей вспомнился один старик, из прошлой жизни, в её родном городе. Он как-то особенно едко выступил где-то в очереди со словами:
- Чёрт знает что! Такая ХЛЯКОСТЬ!
Для него это было просто возмутительно: как же такое допустили, что под ногами – ХЛЯКОСТЬ! Безобразие. Она его часто вспоминала, всякий раз в ноябре, в слякоть. С какой-то, между прочим, жалостью. А это слово ей больше не приходилось встречать. Может, сам придумал?..
Ветра зато здесь не было. Никогда в этом славном городе не было ветра! Шаг за шагом, она всё ближе к дому. Здесь поверну. Вверх по Коммуне, ещё немного: пришла. Напротив театра Лермонтова.
***
… Дело-то было обычное, привычное. С ней такое часто. Легла спать в одном городе – а встала в другом, да ещё и оказалась в прошлом. Точно: у неё там было маленькое платье из дорогой пушистой финской пряжи. Голубое. Волшебное. Грудь в нём кажется большой, а глаза синими. У вас тоже серые глаза? Она разрешит примерить. Видите? Вы тоже – красавица!.. Она стройна. У неё есть сапоги со шнуровкой – высокие, почти под коленки, и она носит их с длинным распахнутым пальто. Через тонкие колготки просвечивают красивые, стройные ноги. Она идёт по дорожке парка. Между деревьями нагло просачивается густой и обидно тяжёлый запах выхлопных газов. Она: «Ну, Господи!» И – сама себе: «Выбирай – столичное безветрие или чистый воздух твоих родных степей?»
Вздыхает, примиряясь с мыслью, что от неё тут не зависит ничего. Безвольно отвечает, даже отмахивается: «Безветрие – лучше! Причёска сохраняется».
Да просто это её любимый город на Земле.
***
Ложилась же она спать не здесь, а там, в старом доме, в котором когда-то родилась. Сон наступил сразу, будто накрыл. Уставшая, хотя день был – ничего особенного. Наоборот, пришла домой пораньше. Поела. Помылась. Усталость – из-за того, что не видела весь день Солнца. От горя съела слишком много сладкого. Организм обиделся и надулся – вон как бока выпирают. Впрочем, они на ощупь такие мягкие: ну, ладно уж – пусть будут.
Она спала и одновременно думала. Интересно, он знает, что она видела во сне? Каким было её последнее видение. Не сновидение, а именно видение. Она, засыпая два дня назад, словно бы встала с постели – и при этом видела себя огромной, выше домов. И в своём доме встал навстречу ей он. И они пошли навстречу друг другу, и тотчас встретились, как только вышли. Первый шаг навстречу стал единственным – и они с ним слились. Влипли друг в друга. Вросли. Две Великие Души. Ей виделось, что они в виде душ очень яркие, оба. Цветные. Радужные. Переливались… Как две новогодние ёлки. Только огромные. Выше домов. Дома им – как морская галька на пляже. Это был такой кайф!..
Вспоминая видение, смаковала подробности: встав, ощутила, что он в этот миг тоже встал. Навстречу ей. Восхитительный… Ощутив, что стала высокой, Великой, узнала сразу и его – высокого и Великого. Его Великую Душу. Гармония… С сожалением вздохнула: ведь они, пока были такие Великие, так и не согрешили…
Это видение, про «Великие», заслонило всё: даже недельной давности сон – она стояла с ним и держала его руки. Разглядывала их, красивые, белые. Нежные. А затем видела, что его руки – у её лица, и она их бережно целует, и думает – во сне: ему это не понравится. Он не разрешит. Не передать этого чувства! Хочется целовать его руки. И – не надо этого делать. Разгневается – и прогонит прочь… Она всё не поймёт – как это они? Рядом стояли, и вдруг его руки – у её лица. Она что, на колени упала перед ним?.. Даже во сне за это неудобно как-то. Но руки хороши. Белые, прекрасные. Ноготочки ровные… Она помнит, искала на его руках следы струн, может, мозоли: и не видела их, не чувствовала. Может, их и не было. Их у него, может, в реале и нет.
Такой была наступающая ночь.
***
С утра начался новый день. Тот самый. Воскресенье. Столько лет назад, да даже ещё и раньше. Позвонила её знакомая, пригласила на встречу к одному художнику-эзотерику. Угу. Можно пойти. Идём. «А сама пойдёшь? – Нееет, уже была». За ней зашёл знакомый этой знакомой, который знал дорогу. Встретились на её остановке. Поехали на троллейбусе. Было яркое солнце. На горах лежал плотный белый туман. Знакомый знакомой полагает, что к вечеру следует ждать снега. Он также считает, что ей следовало надеть головной убор, чтобы не простудить голову.
- Ох, нет! Если я надену шапку, так и зима скорее настанет! Лучше буду ходить по-осеннему подольше, чтобы ещё было тепло.
- Но ведь уже конец ноября. Тем более, если Вы смотрели на горы…
Они приехали. Когда выходили из транспорта, он подал ей руку. Долго шли к дому, где будет собрание. По пути на каждом углу стояли столики с фруктами: крупные зелёные яблоки, жёлтые бананы-лимоны, красный апорт, ярко-оранжевая хурма-королёк.
- Как красиво! – вырвалось у неё.
И она вдруг устыдилась – восхищаться банальной грудой фруктов на столике у торговки! Что он подумает о ней, этот знакомый её знакомой? Он и правда что-то подумал. Молчал всю дорогу.
Когда пришли, оказалось, успели вовремя. Их встретила хозяйка, жена художника. Их ввели в комнату, где было довольно много народу. Просили рассказать о себе, о картинах:
- Ну, как Вам?..
В картинах были сочетания светло-зелёного, жёлтого, оранжевого, сиреневого и белого. Были долины и горы, вода, диковинные цветы и портреты, которые, казалось, дышали свежим, лёгким дыханием. Она послушала отзывы других, одной там Лены!.. Сначала смущалась. Затем решилась:
- Вот Вы, Лена, сказали, что на этой картине… Что Вам хочется – ТУДА. А мне наоборот – что я – ОТТУДА! Ещё мне нравится «Портрет Матери Мира». Поскольку я… У меня…
Она ещё говорила что-то, пока азиатка в газовом шарфе не спросила её:
- А ты – мама? У тебя есть дети?
Она пришла домой, изрядно продрогнув. Расстелила на ковре свою постель. От балкона тянуло холодом. Она что-то соображала, прикидывала, затем перетащила постель на 20 сантиметров дальше от балкона, и добавила к тонкому одеялу, сделанному из сложенного вдвое синтепона, свою старую шубу. Подумав, что надо бы положить и пальто. Но оно было новое и страшно дорогое. Жалко.
Она минутку подумала ещё о своей жизни... У неё не было денег ни на дорогу – шла пешком, ни на еду. Но был телефон, по которому звонила домой. В родной город. Маме. Платила за него – чем? Но свято охраняла эту возможность от всех прочих расходов и всегда могла позвонить домой. Маме. В этот раз у художника её сильно разобрало: душа стала какой-то особенно чуткой. Ясно, в чём дело. Свет настольной лампы, прописанной на полу около постели, осветил ковёр. Она набрала наощупь номер и сказала маме:
- Я хочу, чтобы у меня был ребёнок. Хотела с тобой посоветоваться. Ты – моя мать, вот, что ты мне скажешь?
- ТЫ ШТОООО!!! ВЕДЬ ТЕБЕ ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ ЛЕТ!!!
- Да, тридцать пять, ну и что?
- Сколько рождается уродов!!! После тридцати!!! Статистика!!! Пишут везде!!! А тебе – шуточки?!
- Это дети алкоголиков – уроды. Я не болею, не курю, не пью, ничего не боюсь, - её голос делается такой счастливый, наполненный. От этих перспектив.
- Не боишься?! А надо! Ты не работаешь?
- Пока нет, но буду!
- Когда?! Сколько месяцев ты без работы?!
- Найду. Зачем ты об этом – у тебя ведь я не прошу?.. И – знаешь? Пусть у меня родится или мальчик, или девочка. Я буду любить. Раньше только мальчика хотела. А девочку, мне казалось, не смогу любить. А теперь – всё равно. Знаешь, может, жених будет не очень красивый, даже лысый. Ничего!
- У тебя может быть девочка лысая, - голос мамы из яростно-возмущённого стал ледяным.
Замотала головой:
- Что ты такое говоришь!.. Девочка? С чего это – девочка лысая! Это будет твоя внучка! Была бы. Может быть…
Спорить бесполезно. Приговор вынесен. Бессильно попрощалась. Положила трубку.
Она сидела неподвижно, и её слёзы капали на красный ковёр… вскоре уже казалось, что это – море кровавых слёз. За что? За что она мне так сказала? Ведь её слово – закон, и придётся выполнять! Либо оставаться на всю жизнь без детей, либо соглашаться рожать девочку лысую! Её вывернуло словно всю, наизнанку. Она почувствовала, что для неё наступает очень плохое время. Но с этим ничего поделать нельзя.
С неё словно объели всё мясо с костей, и теперь этот несчастный голый остов никак не мог нигде пристроиться! Стало холодно. Она скрутилась в комок, накрылась с головой и лежала, в ужасе раскрыв глаза. Но перед глазами всё равно так и стояли глаза ребёнка. Чёрные, ресничные. Очень красивые. Ребёнок, лет двух, с густой и мягкой каштановой чёлочкой, уходил от неё прочь, круглое беленькое личико – вполоборота, глаза сияют, улыбается... Ты кто – мальчик или девочка?.. Ответа не было. Детское личико с огромными глазами постепенно удалялось и таяло, делаясь похожим на череп с громадными пустыми глазницами. Под окнами дома периодически останавливались троллейбусы, всё реже, ведь наступала ночь…
***
Утром очередного дня она проснулась в родном городе, в том самом доме, где однажды родилась, и пошла на свою привычную работу. Ехала в автобусе, смотрела на юг, туда, где далеко, за домами и улицами, стоит его дом.
Внезапно – это немое сладкое тепло в середине груди. Вот здесь, где душа.
– Не та, Великая, а просто – моя.
Она подумала – это он с утра вспомнил меня, может, добрым словом? Никто ведь не знает! Видела во сне под утро, что от него пришло письмо. Краткое, строгое.
