Иван Премудрый Часть I Глава XI

Правду люди говорят: утро вечера мудренее. Вчера, не вечером конечно, а ещё днём, Старик решил испытать бочку на волшебство и для этого на сутки в ней поросёнка оставить. Интересно, за сутки эти он подрастёт на год или нет? Если подрастёт, представляете, какая выгода сразу получится? Да что там, даже рыбу можно будет перестать ловить, на свинятину переключиться.

Но поросёнок – тварь хоть пока ещё мелкая, но очень уж шумная, в смысле, визгливая. Да и взять его где–то надо. А это значит, по деревне придётся ходить, спрашивать, или сразу к Матрёнихе…

От автора: вот чуть было самую главную ошибку в своей жизни не совершил, хорошо вовремя опомнился или одёрнул кто, даже не знаю. Читайте, и если кто прочтя то, что сейчас напишу скажет:  у них, мол, о таком отродясь не слыхивали, заклинаю, скажите, где это находится, я к вам жить перееду…

Сами знаете, в каждой деревне, и не в деревне тоже, обязательно существует местное агентство, или служба новостей, дело не в названии. Вот и в Стариковой деревне она существовала, а Матрёниха была службы той главным и на протяжении многих лет бессменным: генератором идей, социологом, вернее, если применительно к деревне, то «деревнелогом», так получается (тьфу, дурь какая!), главным комментатором происходящего вокруг и генеральным директором.

Есть поговорка, которая прямо так и говорит: «Каждой бочке мёда – своя ложка дёгтя», и, аж смешно, в самую точку. Любой, без разницы, где она находится, деревне, положены: деревенская сплетница – минимум, одна штука. Деревенский умелец на все руки, как правило, тоже одна штука. Обычно это кузнец, тоже деревенский, но бывает и по–другому, везде по–разному. Дальше поехали: деревенский пьяница, тоже, как минимум одна штука. А вот здесь попрошу не путать. Те, кто выпивает по праздникам ну или просто, захотелось, пьяницами не являются и не считаются, так, жалкие любители. Настоящий, профессиональный пьяница, он больше ничем, как водку пьёт, не занимается, на всё остальное ему времени не хватает, потому что профессия такая.

И самый, даже не знаю, как и сказать – самый–самый пресамый. Это наверное с пирамидами можно сравнить: они есть, но не везде и мало, и всегда разные. Деревенский сумасшедший или сумасшедшая – скорее максимум, чем минимум – одна штука и то, далеко не везде и тоже, всегда разные. И опять, не путайте с теми, кого сумасшедшими называют в силу личного к ним «нежного» чувства.

Деревенский сумасшедший, это когда все жители той деревни его таковым признали и не смеются над ним, а наоборот, гордятся, потому что слава о таких людях выходят далеко за деревенские околицы. Вот тогда деревня такая, самая настоящая, а все остальные не очень–то и деревнями назвать можно.

Остальные деревенские жители замечаемы и примечаемы исключительно в своей общей массе, потому и называются, хоть и не обидно, но всё равно, звучит оно как–то не так, потому что обобщённо – народ. Ничего не поделаешь, если все вместе, тогда да, тогда они значимость и силу имеют, а если взять по отдельности – ничего интересного.

Вы что же думали, я всех, кого перечислил, изобрету–придумаю и вам представлю?! Как бы не так! Вот если бы врал, тогда да! А я не вру, я жизнь той деревни пересказываю. В жизни, когда без вранья, не всё так интересно, как если бы врал да сочинял.

Деревня, в которой Старик жил, была чуть больше, чем наполовину настоящей, а именно: деревенская сплетница в лице Матрёнихи была (из–за неё, собственно говоря, во всю эту статистику и сполз) – одна штука. Мастер и умелец на все руки, Емеля (кузнеца в деревне не было)  – одна штука. Народ: если взять по названию, а не по количеству, тоже – одна штука. Оно конечно, звучит не очень, в смысле измерения в виде штук. А по–другому как? Не знаю, не придумалось. В конце концов, не в килограммах же измерять?!

С пьяницей и с сумасшедшим деревне не повезло, не было их там, не жили. А может и были когда, но в силу каких–то причин или особенностей той деревни, не прижились и пошли по белу свету в поисках места жительства более для них подходящего и удобного.

***

По деревне Старик конечно же не пошёл. Не пошёл он и к Матрёнихе, ну чтобы спросить, у кого поросята маленькие имеются? Я бы тоже к ней не пошёл. Сказать–то она скажет, более того, всё генеалогическое древо как хозяев того поросёнка, так и самого поросёнка перескажет, с подробностями. Может быть оно интересно, только в таких случаях и о будущем задуматься не грех.

После того, а здесь и фантазировать не надо, всё ясно как белый день, то самое будущее и начнётся. Дело в том, что Матрёниха – профессионал до мозга костей и для неё унизительно идти и подглядывать за Стариком, зачем ему поросёнок понадобился? Она, не выходя из дома, всё до мельчайших подробностей узнает, потому что сама придумает.

Ну а дальше ничего интересного, в смысле, сам процесс не интересен, а вот подробности, раскрашивающие процесс всякими разными красками, очень даже к себе внимание привлекают. Это как если взять лист бумаги. Ну, бумага и бумага, ничего интересного. А вот если на ней что–то нарисовать, тогда да. Тогда может получиться так, что глаз не оторвёшь, имеется ввиду, не переслушаешь. Всё зависит от того, как нарисовать.

Старик о будущем думал и последствия похода по деревне очень даже хорошо себе представлял, не говоря уж о визите к Матрёнихе, поэтому тайком от Старухи спёр из курятника двух цыплят.

Какая разница на ком экспериментировать? Цыплята, они тоже растут, и не важно, что такими большими как даже ещё маленький поросёнок никогда не вырастут, зато хлопот меньше. Опять же, и это немаловажно, покуда по деревне будешь ехать, визга никакого не будет. Цыплята конечно тоже что–то там своё орут и кричат, но гораздо тише, до поросёнка им, как до ближайшей Африки.

Цыплята были благополучно отловлены и спрятаны в телеге, ну а всё остальное – те же рыбацкие премудрости, никакого подозрения вызвать не могли, потому что Старик возил их с собой каждый день.

Тут вот почему тайна такая. Не хотел он раньше времени чтобы видели, что он затевает и не потому, что жадный такой, совсем наоборот – потому что скромный.

Старик думал так: вот если получится, тогда расскажу: и Старухе, и Царице с Гвидоном. Если же не получится, тогда молчать буду, а спросят, скажу, что забыл, мол, не до бочки, рыбу ловить надо.

***

Лошадь знала куда, но не знала зачем каждое утро везёт Старика. Да и если уж быть честным, что такое утро, она тоже не знала. Встало солнышко, значит сейчас придёт Старик, принесёт ведро воды и насыплет овса, который она схрумкает, а воду выпьет. Чай, квас и прочие напитки в лошадиный завтрак не входили, а она и водой была довольна.

Единственное, чего лошадь ждала каждое утро, так это краюху хлеба, щедро посыпанную солью. В переводе на человеческую гастрономию: хлеб, да ещё с солью, был для неё не в пример значимее и вкуснее, чем те же: икра чёрная, икра красная, для человека. Раз уж разговор зашёл об икре, что о той, что о той, то если вот так с утра да каждый день,  через неделю смотреть на неё не сможешь, чего–то другого захочется. Совсем другое дело хлебушек. И неважно кто ты, человек или лошадь, хлебушек, он каждое утро в удовольствие и никогда не надоедает.

Приём пищи закончен, значит пришло время собираться на работу. У лошади работа, это дойти до того места где очень много воды, которую пить нельзя и всё, после можно отдыхать до вечера. То, что лошади приходилось не просто идти, а тащить за собой телегу, в которой сидел человек, хлеб утром приносящий, и в которой ещё что–то лежало, её нисколько не смущало, да и не в тягость.

Дорога известна и много раз туда и обратно пройдена, ничего интересного. Ну разве что с кем–то из таких же как она сама повстречаешься. Тогда да, тогда и пообщаться можно. Правда общение это не очень–то общением и назовёшь. Только повернёшь морду, верёвки всякие мешают, опять же, идти надо туда, где много воды, которую пить нельзя.

Старик тоже не был избалован самой лучшей радостью из радостей – человеческим общением. Дома, там понятно, дома по большей части Старуха с ним общалась, уже знаете как, а он предпочитал молчать. А вот по дороге к морю и точно также по дороге в деревню можно  и поговорить, только не всегда было с кем.

Случалось конечно, что Старик нагонял кого или его кто–нибудь нагонял  из таких же как он сам, из рыбаков. Тогда и рядышком можно ехать, а покуда едешь, поговорить.

– Куда сегодня  думаешь пойти? – это Старик вопрос такой задаст, а может быть не он, другой такой же рыбак.
– Думаю за Чёртов риф выйти. Сам знаешь, если застой хороший дать, камбалы можно неплохо взять. Погода хорошая, так что думаю, можно.
– Да, погода как на заказ. Дня три ещё продержится, а может и больше.
– Не волнуйся, до ближайшей болтанки устать успеешь. – и засмеётся, неважно кто, Старик или другой кто, такой же рыбак, как и он сам.

Но дорога никогда не бывает одной, единственной. Наверняка знаете, что всё живое, оно размножается, не то чтобы оставляет кого–то после себя, а вообще. Это камни и вода не размножаются, потому что не живут, а просто–напросто их изначально кто–то много придумал и на землю положил, а может забыл, неизвестно. Много их, что камней, что воды, нет им никакого смысла своё количество увеличивать, да и живут они, только по–своему конечно, очень долго, вернее, всегда. А вот те, кто действительно живёт, тех на самом деле на земле мало, хоть иногда и кажется что много. Вот им–то размножаться очень и очень надо, потому что: во–первых, живут недолго, во–вторых, мало их. Иначе вымрут все и останутся только камни и вода, ну и небо ещё.

Это не я, это Старик, покуда лошадь к морю шла, сидел и размышлял так, больше заняться было нечем. Сегодня попутчиков у него не случилось, не с лошадью же разговаривать? Вот он сидел и думал, и на дорогу смотрел. Но смотрел он на неё не для того, чтобы поворот нужный не пропустить, на это лошадь есть, а вообще смотрел. И додумался до того, что оказывается дорога, она тоже живая, потому что тоже размножается на развилки всякие и перекрёстки. Трудно сказать, сколько дорога живёт, одно известно, что не вечно. Старик, да и не только он, видел, и не раз, заброшенные и позабытые дороги, по которым никто уже не ездил. Получается, что никому не нужна стала такая дорога, потому что состарилась. Ну и конечно же тропинки видел. Тропинки, стало быть, это детишки дорог, потому что всегда на дорогу выходят. Нет, по–другому. Правильно будет: тропинки, они наоборот, от дорог ведут куда–то, неизвестно куда. А вот вырастет ли такая тропинка и превратится в дорогу – неизвестно. Всё будет зависеть от того, насколько она другим нужна. А то может навсегда в детишках дорогиных и останется.

Вот такие вот дурные мысли в голову лезут, когда поговорить не с кем, а для того чтобы до Самого Синего моря доехать, время требуется и его надо куда–то деть. Старик, ну чтобы не скучно было, в таких случаях думал. Сегодня он думал о дороге. О чём он думал вчера, у него надо спрашивать. А о чём он будет думать завтра, не удивлюсь, если он и сам не знает, потому что сегодня, это не завтра, это – сегодня.

***

Вот оно и Самое Синее море – лирика с размышлениями закончились. Первым делом, разумеется после того, как распряг