Глава 17
С тех пор прошло десять лет. Десять счастливых лет.
Мы высаживались с «альбатросов» под ураганным огнем противника. С воздуха нас прикрывали «вертушки». Все вместе это называется морским десантом. За романтическим названием, однако, кроется ужас. Огненное, кровавое безумие. Не только неприятель, но, кажется, вся природа восстала против нас. Свирепый ветер сбивал с ног, бурлящие волны затопили песчаную косу, и мы бежали к скальному берегу по грудь в ледяной воде. Валы настигали нас и накрывали с головой. Гибельные фонтаны воды и рваного металла осколков взвивались то там, то сям. От грохота разрывов, казалось, раскалывалось небо.
С ходу мы взяли первый рубеж обороны и закрепились на утесах. Но развить атаку не удалось. Чайны сопротивлялись упорно, стоически, и ничем нельзя было их выбить. Дикая ярость охватила нас, штурмовавших остров Урал. Вновь и вновь мы бросались в атаки, но продвигались незначительно, а людей теряли много. Слишком много мы потеряли дорогих нам людей.
«Я, курсант Измаилов, принимая присягу, торжественно клянусь горячо любить свою Родину, хорошо учиться, выполнять приказы командования и, если потребуется, отдать свою жизнь за счастье народа, дабы не посрамить славного звания гардемарина...» Я, лейтенант Измаилов, в прошлом Сахмад Исмаил-Бек, сердцем помню слова клятвы, губами помню тяжелый прохладный шелк знамени, которое я целовал. Помню лица ребят-однокурсников по офицерскому училищу. Многих уже нет в списках живых. И я отдаю жизнь за дело Родины.
Потребовалось, и вот я ее отдаю. Она сочится через повязку на голове, по капле вытекает из меня, и кажется, будто я уже не на земле, а в аду. С жужжанием пропарывают ночь трассирующие пули, летят как светлячки, посланники смерти. Белые лучи прожекторов наотмашь бьют по берегу, и куда они указывают, в том месте свинцовый дождь льет с особенной силой. Рявкают орудия, свистят снаряды, распускаются огненные цветы разрывов. В небо взметается пламя, земля, камни и металл. Горят скалы, они не должны гореть, но они горят.
«Вертаки» израсходовали боезапас и улетают в сторону моря. Но атака продолжается. Наземная пехота, подводная пехота – штурмуют остров Урал. Ихтиандры, жабродышащие воины, нам помогают, поддерживают огнем из плавающих танков. Задрав хоботы орудий, они бьют по укреплениям врага. Рычат моторы, волны перекатываются через машины, высокие выхлопные трубы выбрасывают в небо клубы черного дыма отработанной солярки. Вонь синтетической взрывчатки лезет в ноздри, в глотку, нечем дышать. А ведь еще надо говорить, вернее, отдавать команды своему подразделению. В наушниках какофония. Когда надвигаешь на левый глаз окуляр, виртуальный экран личного компьютера едва светится – садятся батареи. Но еще можно различить общую дислокацию противника и местоположение атакующих, если, конечно, у них работают датчики. Но уже не с каждым можно связаться. У кого-то разбита рация. А кто-то сам уже убит.
– Товарищ полковник! Что с вами? Что вы ищите?
Полковник стоял на карачках, шаря рукой в камнях и чахлых пучках сухой травы.
– Да вот... серьгу потерял, отстрелили, суки, вместе с ухом...
Грузно оборачивается. Черный берет с серебряным крабом съехал набок, щека в крови, борода всклокочена. Гарнитура аудио-связи болтается на мокрой, грязной шее.
– Вы ранены, Иван Николаевич? – спросил Сахмад новым, низким голосом мужчины.
– Херня, заживет... Серьгу вот жалко. Это был мой талисман. От матери осталась...
Зеленые глаза Ивана горят в темноте, как у подземного пса. Но общий вид усталый, слишком его вымотала атака. Для человека его возраста большим самомнением было лично идти в бой. Видимо, не хочет срамить почетное прозвище Черномор.
– Тебе чего, лейтенант?
– Какие вести с «Москвы»? Нельзя ли у флагмана попросить огоньку? Ихтисы не могут пробить бункер на высоте 16\16. Слишком далеко. И укреплен сильно. Туда бы «крота» сбросить. Может «Москва» вышлет подарочек. А то я уже половину личного состава положил, чайники, подлюги, голову поднять не дают.
– Не паникуй, лейтенант. Держись, вот тебе и весь мой наказ-приказ. «Москве» сейчас самой несладко. Она отбивает атаку кораблей береговой охраны.
– Понятно, товарищ полковник. Разрешите идти?
– Садись, лейтенант, чего торчишь под пулями. Давай с тобой, Сахмад, выпьем коньячка.
Черномор достал из кармана плоскую металлическую фляжку с выдавленным на боку двуглавым Фениксом, отвинтил колпачок, сделал несколько основательных глотков, передал фляжку Сахмаду.
– Пей, лейтенант Измаилов, может, жизнь веселей станет, и умирать будет не страшно.
Сахмад разжал спекшиеся губы, хлебнул ароматной огненной жидкости, горло защипало, прочистилось, приятная теплота охватила желудок. Заверещал зуммер компьютерной связи. Полковник надвинул на глаз окуляр, щелкнул тумблером прибора, укрепленного на поясе, – включил прием кодированного АТВ-сигнала.
– Полковник Семенов на линии.
Черномор надел на голову гарнитуру аудио-связи, чтобы использовать микрофон, но мини-динамик не вставил, поберег разорванное ухо, из которого сочилась кровь. Пришлось включать громкую связь. Сахмад сразу узнал знакомый сухой говорок:
«Как дила, таварищ Симёнов?»
– Дела неважные, товарищ Командующий, – честно сказал полковник в микрофон-муху. – Противник зубами держится за вторую линию укреплений. Несем большие потери, но атакуем.
«Ми панимаем, что арихмэтика атаки нэ на нашей стороне. Шесть к адному – такаво классическое саатношение патерь при штурме. И это еще минимум. Но ми также панимаем и то, что исконно русские зэмли Урала должны бить нашими. Как гаварил таварищ Ленин – это вапрос жизни и смэрти. Ви сагласни са мной и таварищем Лениным?»
– Согласен, товарищ Сталин.
«Ище бы ви нэ били сагласни... Харашё, ми паможим вам, хатя в данную минуту нас глушат глубинными бомбами. (И вправду из динамика доносились глухие разрывы, звуки падения каких-то предметов, скрежет металла и смачные матюки боцмана Погорелого, сидящего за штурвалом суперсубмарины, привязанным к креслу) Ждите, через питнадцать минут в ваш район прибудут два звэна "сапсанов". Наведите их на цель».
– Спасибо, товарищ Командующий. Теперь – кровь из носа, но крепость Сен-Жань будет наша!
«Надэюсь, – усталым голосом попрощался Верховный. – А если что, галавой атвэтишь, палковник».
Черномор отключил связь и вновь, уже с жадностью, хлебнул коньяку из горла. Вытер губы тыльной стороной ладони, поперек лица пролегла грязная полоса.
– Ждем «сапсанов», лейтенант, – хлопнул по плечу подчиненного полковник Семенов, и, дохнув жарким коньячным духом, принужденно рассмеялся: – Теперь мы зададим жару косоглазым!
Сахмад легко представил, как глубоко под водой открываются палубные спецлюки субмарины и через них, окутанные серебристым облаком пузырьков, всплывают на поверхность ныряющие штурмовики «сапсаны». Они разгоняются еще под водой, выскакивают на поверхность, глиссируют, расправляют крылья и, включив форсаж, взлетают. Опережая грохот и вой собственных двигателей, несутся по небу эти грозные посланцы бога войны.
Энтузиазм Черномора быстро выдохся. Он закрыл глаза, отрешенно привалился к замшелому валуну. Возможно, ему стало худо из-за ранения, возможно, не таким уж пустячным оно было.
– Иван Николаевич, может, вызвать «вертушку» или «альбатрос». Отправим вас в тыл?..
– Нет у нас тыла, лейтенант, везде фронт.
– В Китеж...
– Меня, значит, в тыл, а ты при мне провожатым, да?
– Товарищ полковник! Да как вы могли такое подумать!!!
– А как ТЫ мог подумать, что я брошу пацанов?!!
– Я же не в том смысле. Я думал...
– И не думай... Кто полком будет командовать?.. У нас одно задание: взять Сен-Жань или сдохнуть!
– Да нет никакого полка морской пехоты, – зло сказал Сахмад. – Остались от него жалкие крохи...
– Значит, будем воевать крохами, – твердо произнес полковник – Ведь мы же русские люди!
И опять присосался к горлышку. Отшвырнув пустую фляжку, он вытащил из расщелины кем-то брошенный тяжелый «гамаюн», про который морпехи говорят: «Когда поет «гамаюн», враг бежит в гальюн», передернул затвор, поднялся во весь рост и запел-заорал хриплым голосом: «Малая земляяяя! Герррройская земля!!. Смертью презирая смееерть!!!»
Реактивные термитные пули, выпущенные им на волю, понеслись в темноту, туда, где вспыхивали звездочки стреляющего оружия врага. И там разыгрался огненный смерч.
– Так точно! – ответил Сахмад, тоже поднял оружие, направил его в сторону неприятеля. Тонкая рубиновая спица лазерного прицела проткнула султаны дыма. Припав глазом к монокуляру автоматической винтовки, лейтенант Измаилов стал выискивать перекрестием оптики, кого бы вычеркнуть из списка живых, покуда его самого еще не вычеркнули.
И тут прилетели «сапсаны» и стали работать. Земля вздыбилась, и началось светопреставление.
ЭПИЛОГ
Нет, не будет счастливого конца у этой повести, хотя я всей душой тщился подвести её к мажорному финалу. Но у жизни свои законы, свои сценические задумки и свой, разумеется естественный, отбор. Из всего полка морской пехоты уцелел лишь я один. Остальные приняли смерть, как настоящие воины, с оружием в руках, когда защищали крепость Сен-Жань. Мы ее все-таки взяли! И удерживали девять дней от натиска все прибывающих сил противника. Девять проклятых дней – без капли воды и крошки жратвы. Контуженный, я очнулся в плену. Меня не прикончили сразу только потому, что в бреду я говорил на родном наречии, не по-русски. Когда я вылечился, меня отправили на каторжные работы. Через шесть лет меня освободили и отдали на произвол судьбы.
Прошли-пролетели, «сапсанами» просвистели быстрые долгие годы, полвека минуло, и вот уж мне скоро исполнится... Впрочем, это такая малость по сравнению с Вечностью, что об этом не стоит говорить. Я долго прожил в буддийском монастыре «Шанго», что по-китайски означает «хорошо». К старости потянуло на места былых боев. Первые пять лет, после битвы при Сен-Жане, в подремонтированной крепости стоял их гарнизон. Потом военные ушли, крепость над морем окончательно обветшала, заросла мхом и травой забвения. Никому