молодостью, и пятью месяцами морского заточения).
И как разителен был контраст той ярчайшей латиноамериканской экзотики с унылыми, сплошь и рядом уже уродливыми, реалиями серых отечественных будней.
Николай слушал не перебивая. А когда я закончил заверил с некоторым даже высокомерным апломбом, что он тоже знает вполне, что такое морские суда и контейнеровозы – сколько он их ошвартовал в рижском торговом порту, где несколько лет работал докером.
- Дома тогда все было! Дочки еще три годика было, а у неё уже - кроссовочки фирменные, одежда вся импортная…
Да, импортные кроссовки были повсеместным мерилом «упакованности»… Но в Буэнос-Айресе, все же, уважаемый бригадир не был.
В бытовке, с выключенным уже светом, дремал все тот же сцепщик и машинист тепловоза с живыми темно -коричневыми вишнями глаз, и кустистыми черными бровями.
- Слава, давай второй вагон подгоним, - включая свет, сказал Николай.
Так и начались мои трудовые здесь будни…
* * *
Восьмичасовых смен было три – дневная, «вторая» и ночная. Первые две я невзлюбил сразу – романтика ночных вахт все будоражило воображение. Да, и спокойнее ночью было – начальства, кроме одинокой табельщицы, не было вовсе, и из работяг были мы вдвоём, да, сцепщик-рулевой тепловозный.
Днём же большая комната в бытовке (была еще и маленькая – табельная), набивалась подчас полностью, и грузчики покатых бочек с упоением резались в домино. Проигравший предыдущую партию играл стоя.
- Вставай, вставай, Петрович – долго сидишь! – балагурил тот самый «Кот» в сторону солидного годами проигравшего, что действительно, хоть стучали по столу уже другую партию, засиделся на деревянной скамье.
- Встал, встал уже, - все так же не спешил распрямиться во весь немалый свой рост Петрович.
- Вы, как хорошо отрегулированные клапана, - с немалым удовольствием наблюдал Николай проигрыш и вставание Кота в следующей партии, - этот встал, этот сел; этот сел, этот встал!
Как же, все-таки, был жив, наблюдателен и остер ум обычного советского работяги! За всем тем, что и дурманился алкоголем регулярно.
Все разговоры в бытовке, по сути, имели лишь два направления: в каких торговых точках города сегодня продавали спиртное (и что именно – вино ли, водку), и как замечательно пили в былые времена…
- Сегодня на Ногинской винище было – синька плодово-ягодная, в бомбах, – возбужденно блестя вишнями глаз, сообщал Слава, - толпа – человек сто пятьдесят, не пролезешь. А там зеки в очереди верховодят – только что, видно, откинулись. Так, прям, кто к окошку не пропускает – шапку срывают, и – подальше швырнули!.. А им все равно – хоть сейчас опять на зону: жизнь-то сейчас какая – попробуй еще тут проживи!
Сильно, виделось, был напуган увиденной картиной повидавший в своей жизни немало Слава. Даже жаль его немного было – как запугали человека мелкоуголовной «мафией».
Как тут было не пуститься в милые сердцу воспоминания…
- Васька с Мичурина, может, кто знает – он на мясокомбинате работал, пока не выгнали – в запой как-то ушел. Неделю, говорит, пил не просыхая. Малость очухался: «Ёлки-палки, а собака-то моя как – не кормил, ведь, эти дни толком». Кинулся к окну. «Смотрю, - говорит, - а она к яблоне подошла, лапами в ствол упёрлась, покачала – яблоки посыпались. Поела их – и в будку спать пошла».
- Да уж, - под общий смех констатировал Николай, - на том дереве, видно, еще белочка с ветки на ветку прыгала: после недельного-то запоя.
Доминошное противостояние и досужие разговоры всегда прерывала Ирина Матвеевна, появлявшаяся из табельной. Раздав устные наряду на работы, в конце она непременно напутствовала:
- Трудиться!
В один день Ирина Матвеевна на всю полную народом бытовку бравурно провозгласила:
- Так держать, Иван Петрович! Три вагона вчера за смену!
- Да, это что, - нисколько не прельстившись похвалой, отвечал Петрович. – Ирин Матвевна, ставили бы меня только в день – всегда бы так было. А ночью – у меня уже и зрение не то, да и силы…
- Вот, - подхватился лишний раз тут другой Ваня –«Молдаван», - один человек хочет работать в ночь, его не ставят, другой устал в ночь ходить – его в день не хотят переводить.
- Ваня, - улыбалась на то Ирина Матвеевна, - ты мне днём нужен: чтоб под присмотром.
- Его в ночь нельзя ставить, - неожиданно подала голос пожилая табельщица Васильевна – честная и прямая женщина, носившая всегда на голове оренбургский платок, - он тогда тут все подчистую продаст.
- Чтоб ты сдохла! – истово проорал ей Молдаван.
Ваня Молдаван был, конечно, легенда. Впрочем, он и сам ведал вполне эпические истории:
- В субботу как-то – выпить охота-а! Ну, у моей же не допросишься: накануне пару черепиц на крыше поправить было надо – так и на то соседа позвала! пусть, значит, чужой мужик выпьет, а своему - хрен. Вот я ей и говорю: «Чего-то невмоготу совсем!» - «А что такое?» - «Живот крутит – не могу! И рези, и понос» - «Так, давай скорую вызовем!» - «Скорую? Ну, вот ты подумай: ты где работаешь? В детском садике, в пищеблоке. Как начнут тебя, заодно, крутить – анализы, на больничный, глядишь, еще отправят, зачем это все надо?» - «Ой, ну а что же делать-то?» - «Как что – старыми народными средствами лечиться. На стакан водки – по две столовых ложки перца черного и красного – в момент все в норму придет». Налила! Развёл я – аж ложка встала! – выпил. О-о-ой!.. И так в туалет идешь – чуть не плачешь, а тут вообще…
Хитрый, что и говорить, был мужик Ваня! И деловой – мог продать все, что плохо лежало. Инициативный, значит. Умел и договориться, и организовать транспорт под покровом ночи – оттого его на вечные времена в день и перевели.
- Я когда старшиной на сверхсрочной служил – заступаю в суточный наряд… Вечером расставлю табуреты на взлётке: «Рота строиться на вечернюю поверку». Солдаты обойдут их, в шеренги построятся. Я тогда говорю: «Вот, смотрите: табуреты на проходе стоят, вы перешагивать будете – в сторону не отставите! Разленились уже до последней степени – рукой лишний раз пошевелить не хотите!».
За что Ваню отлучили от армии, я не услыхал – возможно, за тем, что не так много проработал. Ко мне Молдаван был во всяком случае неведомо почему расположен, и рассказывал с удовольствием:
- Я в партизаны, на сборы, ездил – как с моря приходил! Днём у всех там какие-никакие работы, учёба, а я – старшина! Беру себе одного партизана, вещмешок ему за плечи – пошли в ближайший магазин. Закупаем полный вещмешок водки. Вечером чуть не каждый второй: «Старшина, у тебя есть чего?» - «А как же?». И – в полторы цены. И каждый еще благодарен, и каждый угощает: «Так, старшина, подь сюды! Выпей давай, уважь!». И вот так я два, ли три месяца и пил каждый день, и денег привозил!.. Говорю, в море ходить не надо было!
Впрочем, теперь Ваня тоже был отчасти с морем связан…
- Зять у меня – молодец! Как с рейса приходит, обязательно чего-нибудь подкинет: «Батя, это тебе!». Последний раз пришел – шестьдесят рублей деньгами сунул, и штаны джинсовые – как от комбинезона, на лямках. Ну, я конечно: «Спасибо! Спасибо!» - взял. Но, куда мне такие штаны – они по молодежной моде. За тридцать пять рублей я их продал.
Своих Ваня тоже продавал по случаю. Как-то во второй половине дня сидел он злой, не участвуя даже в доминошной зарубе, а лишь неотрывно глядя в окно.
- Ты чего такой, Ваня?
- Да, вон – пацаны (он имел в виду бригаду из трёх парней, хоть и страшно недалёких, но каждый – косая сажень в плечах), сами пошли в пустой вагон бутылку распить, а мне, вместо того, чтоб позвать: «Ты там постучи пока бочками для вида»!
Через пять минут вошедшая Васильевна спросила, чего это Ваня вагон разгружать не помогает:
- Парни-то ушли уже, работают.
- Работают? – взвился тут Молдаван. – А ну пошли посмотрим!
Долгую минуту после их ухода в клубах табачного дыма висела тишина, которую нарушил мой бригадир:
- За такое, вообще-то, морду бьют! – негромко, но веско сбросил он каждой слово с языка.
Но до банального мордобоя Вани-хитрована никто, конечно, не опустился – не тот, все же, был здесь коленкор! Да и у начальства Ваня был в особой чести. Его оставляла на атасе (о, эта песня неслась из каждого окна!) Ирина Матвеевна: чтоб, ежели её кто разыскивать будет, незаметно поспешал Ваня в управление, где за обшитой дерматином дверью и уединялась мастер нашего цеха с начальником Святохиным.
Помнится, услыхав от Николая то впервые, я устремил на бригадира удивлённый и растерянный отчасти взор.
- Да нет, - усмехнулся он. – куда там!.. Сидят – за ручку держатся.
Но в погрузрайоне Тарного комбината трудились и светлые, в отличие от Ивана чернобрового, легенды…
- Карлуша!
- Ты смотри, ему это не брякни! – втихаря шипел на меня бригадир. – Это мы его все за глаза так зовём!
- А, почему Карлуша?
- Потому что пашет – как папа Карло.
Да, пахал этот высокий кучерявый парень с открытым и чуть простоватым взором ясных глаз частенько в две смены. Все потому, что один он был знатным водителем автопогрузчика на весь погрузрайон – удивительно даже. И безотказным, к тому же. И работал-то он с каким-то удовольствием!
- У него своя коронка, - посмеивался в усы Николай, - как напьется – так обязательно с него часы снимут. Недели две назад рассказывал – про последний раз: «Лежу, - говорит, - где-то на Емельянова в кювете. На животе - головы поднять не могу, только, что глаза разлепить. Слышу: «чап-чап» - шагает кто-то ко мне. Глаза открыл – ноги стоят. Постояли – посмотрел, видать, что не подъемный, часы с руки отстегнул, и уже те ноги, только уходящие: «чап-чап-чап»!».
Настоящий образец местного передовика! Пашет-пашет за себя, и за того парня, в редкий выходной хлебнёт за все пропущенное чуть лишка, тут негодяи с новыми часами (на премию за сверхсрочные, конечно и купленные) расстаться и помогут: «Ударничай, парень, дальше!».
Были еще три старичка-лесовичка а с ними черноглазый красавец крановщик. Но эти работали своей бригадой – «на доске». То есть, разбирались со штабелями досок, умело стопуя их по размеру и ассортименту. На этом деле ветераны зубы съели. Впрочем, их бытовка, что была в одну маленькую комнатёнку, располагалась отдельно и поодаль от нашей. Частенько нам приходилось работать вместе, когда старички бойко катали бочки по покатам, или мы подключались на стопование досок. Ну, и сиживали в их аккуратно побеленной избушке.
Ветераны костяшкам предпочитали карты. Особенно, конечно, за полночь…
- Чего ты крылышками машешь? – язвил маленький бригадир такому же маленькому, с кустистыми седыми бровями, тщедушному старичку, что все подхватывался с налёта побить очередную карту, да тут же ему под руку подбрасывалось что-то еще.
- А Серёга где? – между делом спрашивал Николай.
- В башне кемарит. Даже слезать с крана не стал – силы экономит.
Абсолютно все тут вздохнули понимающе, печально при том покачав головами.
Позже я узнал суть дела. Красавец Сергей был преуспевающим штурманом рыболовного флота. И примерный семьянин, горячо любящий жену и дочь.
Но, как-то вышло так, что по приходу однажды с моря, срочным порядком они с женой разошлись…
- Вот теперь он, чтоб деньжищ этой стерве штурманских не платить, и с морей ушел, и устроился официально сюда… А сам на двух работах работает,
