СЕСТРИЧКА

раздаёт. Градусники разносит больным.
- Она – красивая? Как её зовут?
- Молодые – все красивые. Косы у неё хорошие. Как зовут – не знаю! Люда? Во второй терапии…

В детской голове никак не укладывается сам факт – что такую красоту, вот эту бумажную снежинку, не привезли из заморских стран. Не прислали в конверте из Москвы. Не купили за большие деньги. Это чудо сотворила девочка-медсестра в местной больнице. И мать за это сказала о ней такое чудесное, ласковое слово, каких девочка от неё никогда не слышала – ни до этого, ни после.

И – понеслись годы! Понеслись сумасшедшие зимние праздники, сначала школьные, затем студенческие, и рабочие, и снова студенческие, из семейных и молодёжных эти праздники превратились для неё в абсолютно одинокие, случалось и голодные, и несчастные, и озябшие, с отключенными за неуплату благами цивилизации… Но звонок матери на Новый год – традиция.
- Как ты встречаешь?
- Одна. Но снежинки вырезаю, настроение создаю.
- Да? Ну, и как? Получается?
- Угу. Тут на работе американка. Начальница! Увидела в нашем офисе мои снежинки на окнах и ахнула! Спрашивает: - Кто это делает? Как красиво! Невероятно! Я куплю для детей 10 штук. Сколько стоит?

Без семьи жила. Отшучивалась: я из другой породы. Больше одиночество и покой ценила всегда. Возможность что-то писать и творить – под настроение. И в любом коллективе эти снежинки были средством вызвать волну восторга и объединить всех ненадолго одним занятием – в семейный почти круг. А семья родительская, Geschwistern, часто в Новый год была в другом городе. Вернее, они всегда оставались на месте, это она жила где-то ещё. Адреса менялись, но в руках неизменно плясали то большие, то маленькие маникюрные ножницы, последних было двое – с прямыми лезвиями и с закруглёнными. Ими хорошо вырезать круглые и сердцевидные отверстия. Бумагу брала самую тонкую и прочную, белоснежную. Снежинки летели десятками.

Всякий раз за знакомым занятием восстанавливались в памяти все подробности того ясного, солнечного дня, когда мать произнесла магическое слово: "Сестричка". Как разглядывала снежинку, которую вырезала незнакомая девочка из медучилища. Может, это в медучилище учат такому искусству? Как пригляделась и рассмотрела, что на краях этой снежинки есть след тонкого карандаша! Ага! Так этот узор не она придумала? Скопировала откуда-то? Как пробовала обвести карандашом эту снежинку, нарисовать на сложенной трижды заготовке для снежинки одну сторонку восьмиугольника. Как пересыхал язык, на котором вертелся вопрос к матери, весь исполненный наивной детской надежды:

- А если я сделаю такую же снежинку? Ты на меня тогда тоже скажешь "сестричка"?

А вот задать его пока было невозможно. Сначала надо было доказать, что кое-кто здесь тоже не так уж плох, да! И в свои 9 лет может дать фору той девочке из медучилища: да кто она такая, в конце концов?!

Вставала, наливала себе чаю, вспоминала, как в детстве, делая свою первую художественную снежинку, забегала на кухню, чтобы выпить горьковатого чаю, оставляемого обыкновенно отцом на буфете около синего стеклянного кувшина с кипячёной водой: "Самый вкусный – папин чай!" И возвращалась в комнату – за работу.

Испортив пару заготовок – ну, ножницы слишком большие, не рассчитала силу реза – и оттяпала кусок! И вторую – никак она не давалась по этим нарисованным линиям! – девчонка добилась-таки своего. Положила снежинки обе рядом, чтобы сравнить. Точно! Работа готова, понесла по всему дому показывать! Получилось! Сестра и бабушка от всей души подивились! Надо же – смогла! Отец сказал:
- Очень похоже. Ну, молодец!

Он мог бы и вовсе ничего не говорить, она и так чувствовала излучаемую им любовь. Осталось предъявить работу матери. После похвалы отца можно было решиться и на это.

- Вот. Я сделала так же.
- Да, смотри-ка!
- Похоже ведь?
- Но здесь лучше! Тоньше. Надо было больше срезАть.
- И ты не скажешь на меня теперь "сестричка"?..
- Не скажу! – интонация удивления, граничащего с возмущением, делает ответ матери похожим на вопрос.
- Почему?!.
- А разве ты мне сестричка?

Ну, да. Тон стал такой назидательный. Сейчас скажет ещё: - Подумай сама!

Девочка, убитая, уходит. Она теперь думает, что своей плохой работой она не заслуживает похвалы. Если бы она старалась сильнее, срезАла больше и оставляла тоньше, матери понравилось бы. И была бы она тогда для матери – сестричка! И это слово зазвучало бы, как выражение самой большой похвалы! А может, и любви! Зря старалась, и любви никакой не заслужила. Даже похвалы…

В прошлый Новый год резала снежинки из обычной офисной бумаги. Красивая начальницына дочка радостно выбирала лучшие работы и определяла им места.
- Тёть Поль! Вот эта красивая! Мне нравится! На ней сердечки, а в них – крестики! А Вы их рисуете?
- И как ты только разглядела! А мне – вот эта: гребешки, маски с глазами. Не, не рисую. Да они у меня сами получаются. Взяла ножницы, и пошла резать.

Работы в офисе было немного. Время – к обеду. Она подумала: "Сяду в автобус и поеду в часовню, что при больнице. Поставлю там свечки – за отца, за бабушку: часто вспоминала их на днях". Водитель автобуса, казах, согласился подвезти даму в огромном русском платке, повязанном на плечи поверх неновой шубы, подвёз прямо до ворот и для неё лично остановился в неположенном месте, чтобы ей не идти по гололёду от остановки до часовни вдоль всей больницы. Пожалел. Она поблагодарила с улыбкой, и сказала, имея в виду его национальность: - Какие вы уважительные, дай Бог здоровья.

В иконной лавке Полина приглядела себе дорогую книжку и красивую икону "Рождество". Надо будет приехать сюда после зарплаты. Купила свечи. Из лавки вышла вслед за какой-то женщиной, молодой, с богатыми волосами. На снегу Поля заметила несколько живых цветочков, лежавших вразброс, и произнесла вслух:
- Здесь только что несли покойника.
- Ну, как же это? - обернулась к ней женщина.
- А! Сама не знаю!..

И стала подниматься в часовню по лесенке. Капюшон даже не накинула – после нескольких минут в свечной лавке ей было жарко. На пороге перекрестилась, поклонилась, достав пальцами до пола. Вдруг за её спиной прозвучал приветливый голос:

- Сестричка! А где платочек? – высокая женщина с тёплой улыбкой, полной одобрения, смотрела на неё. Она по возрасту, вероятно, годилась Поле в матери.
- Ой! Здесь он, есть, конечно! – полезла за пазуху, вытащила лёгкий платок, бывший на шее, и поспешно повязала его на голову.

Поставила свои свечи. Помолилась. При этом одну свечу рука словно сама поставила – лишнюю. "Собиралась ставить за двоих, а ставлю три." И она попросила и о той душе, с которой здесь сегодня прощались. Сказала ей мысленно: "Имя я не знаю, но за тебя прошу Господа сейчас". Мысленно знала она и ответ отошедшей души, только это было не слово, а больше чувство. Благодарность за молитву и светлая грусть! Как же прекрасна была жизнь! К этому добавилось не поддающееся описанию ощущение, которое выразилось в слове: "Достоинство". Поля поняла, что окончившаяся жизнь была достойной. В лице её появилась какая-то торжественность.

Неожиданно та же самая женщина снова подошла к ней и обратилась ещё раз:

- Сестричка! Тут одну женщину провожали. Батюшка отпевал. Ты возьми, помяни.

Она протягивала Полине неяркий носовой платок, на котором была выложена горсть карамелек и несколько больших шоколадных конфет. Поля подставила обе руки, промелькнула мозоль от ножниц на правом большом пальце, приняла угощение и поблагодарила женщину.

- Упокой, Господи, душу её! А как звали?
- Раба Божья Надежда. Учительница.
- А сколько лет было?
- Девяносто один годик!
- Хорошо пожила. Наверное, люди её любили?
- Да! Столько народу было, много учеников.
- А я вот эту свечу за неё поставила. Просто!

Поля постояла ещё немного, молясь за упокой именно этой души, и думала: умерла Надежда! Но уже надо  спешить на работу! Перерыв кончается. Вышла. Перекрестилась. Поклонилась. Мороз. Накинула капюшон. Надо бы на автобус. С остановки, с расстояния в полквартала, часовня блестела в лучах солнца золотым куполом на самом дальнем крае больничной территории. Свежим ремонтом сияла под чистыми голубыми небесами вся местная больница, в которой когда-то работала Полькина мама. И девочка-сестричка из медучилища.

1 января 2012 г.