Золотой меч Скилура, глава 11

                                                                                  глава 11 

      В бренной жизни на грешной земле всегда найдётся Нечистая Сила. Она может лежать камнем преткновения на дороге к счастью, споткнувшись о который, ты упадёшь и больше не сможешь подняться. Она может пролиться чудодейственной влагой бузата и топить твой одурманенный разум в бесконечных праздных возлияниях. Она может опустошать твою голову, обкуренную змеящимся дымком благовоний, и душить тебя в объятиях рабынь и наложниц. А когда твои ноги ослабнут от бесконечных спотыканий; когда твои руки, берущие кувшин с бузатом, задрожат, как в лихорадке; когда твоя голова станет постоянно кружиться от колдовского аромата благовоний, а глаза видеть только женские прелести – Нечистая Сила, как резвый конь, сбросит тебя на бешеном скаку, потому что слабые ноги твои не попадут в стремена, дрожащие руки не натянут поводья, а глупая голова не сможет выбрать верную дорогу.

      Нечистую Силу искали в старых прохудившихся кибитках, в которых сквозь дырявый свод войлочной крыши можно было сосчитать половину звёзд в ночном небе; искали в облике дряхлой старухи, с потухшим взглядом, сидящей перед горящим колдовским огнём глиняного каганчика; в наружности серого разбойника – степного волка, держащего диск полной луны на кончике своего носа и оглашающего окрестности душераздирающим воем.
      Не нашли.
      Нечистая Сила объявилась сама, в обличье доселе незнаемого жителя неопределённой местности, в непривычном одеянии, со странными же манерами, которые то настораживали, а то смешили и вызывали любопытство.
      Нечистая Сила пришла к заговорщикам по рекомендации Главного военного советника царя – Распарагана, проделав предельно долгий путь из сопредельной страны, в которой сложности, возникшие у заговорщиков Сарматии, или не возникали вообще, или, усилиями Нечистой же Силы, были решены окончательно и бесповоротно: что называется, раз и навсегда.
      Нечистая Сила была худосочна и долговяза, что позволяло ей с успехом гнуться, не ломаясь. Глаза её постоянно вращались, буравчиками проникая внутрь того, кого буравили и, выбуравив всё изнутри, прекращали вращение.
      Нечистая Сила была прямоходящей: ходила большей частью на ногах, но в силу необходимости, могла с таким же неизменным успехом ходить и на руках, а в довольно нередких случаях и ползать, извиваясь ужом, а иногда и менее безопасной рептилией.

      Благополучное, страстно желаемое совокупление Нечистой Силы с членами Царского Совета – вопреки предопределённым природой-матушкой срокам – тут же произвело на свет нечто бестелесное, бесполое и безликое. И к тому же ещё и крайне безнравственное, если вообще не подлое.
      Начав с Царского Совета скромной Сарматии, через дни и месяцы, годы и столетия, Оно пошло ошиваться по континентам и странам, городам и весям, дворам императоров, дворцам царей и сказочным хоромам падишахов. Принцы и короли, прочие царственные особы, поддаваясь Его заманчивости, таинственности и привлекательности, нежились в постелях прислуг и гувернанток, разрушая узы царственных браков, попирая честь и достоинство громких династий, восстанавливать которые приходилось огнём и мечом, и тысячами тысяч невинных жертв и искалеченных судеб. Оно очаровывало представительниц слабого пола из высшего света и толкало их в объятия конюхов, садовников и лакеев, и сановные ревнивцы дырявили сладколюбивых и наглых простолюдинов, сдабривая кончики праведных шпаг своих ядом поруганной чести. Оно сталкивало высокими лбами философов и алхимиков, и они, как неуступчивые бараны на узкой тропинке, бились, гремя крутыми рогами, за приоритеты своих теорий, которые сами по себе не стоили скорлупы выеденного яйца.
      И звалось Оно – И н т р и г а.

      Дети «отцов именитых», потомки гурманов, болванов и тиранов праздновали свои победы на бойцовском турнире. Вино туманило и дурманило ещё не окрепшие мозги юнцов, возведённых, теперь уже вполне официально, в ранг молодого пополнения сарматского воинства, и восторг вызывало всё, даже то, что обычно не вызывало восторга. Удачные попадания стрел, дальние полёты копий, броски арканов, сопровождаемые одобрительными возгласами, присутствовавших на турнире очаровательниц, – всё обсуждалось, обговаривалось в малейших подробностях и сдабривалось красочными описаниями ещё не произошедших, но страстно желаемых событий.
      Когда самый большой шатёр в вотчине Главного военного советника Распарагана стал тесен и удушлив, новоиспечённые воины пошли бузить, сотрясая свежий воздух возгласами восторга, запахами вина и пота, который прошибал их ещё там, на ристалище. Одних от бойцовского азарта и мышечных усилий, других от страха за свою жалкую жизнь.

      Вотчина Главного военного советника пришла в движение: невообразимый шум, поднятый бойцами немалочисленного отряда Тазия, разбудил и побудил к действию празднолюбивых сарматов, и они стали выпрыгивать и вываливаться из своих колёсных жилищ. Расступились повозки и кибитки, образовав своеобразную площадь, к которой стали подтягиваться, жаждущие поучаствовать в празднестве, и желающие просто на него поглазеть. Местами задымили, и стали живо разгораться небольшие костры, и желтовато-серая, или серовато-жёлтая земля вокруг расцветилась пёстрыми ковриками, подстилками и кошмами.
      Загудели котлы и зазвенели жаровни.
      Запели пастушьи рожки и флейты, затараторили барабаны, и зашаманили бубны. Плавно заскользили грациозные танцовщицы, очаровывая публику своим волнительным искусством и одаривая ослепительными улыбками.
      Праздник пошёл. Понёс до краёв наполненные хмельным бузатом засаленные бычьи желудки. Залитые ещё дымящейся кровью, полновесные части коровьих туш, искусно разрубаемые мечами, хрустко потрескивали костями, и, нанизываемые на копья аппетитными кусками, возмущённо шипели над кострами, роняя в огонь, словно горючие слёзы, капли прозрачного жира, и те, попав на белёсый жар, с треском разлетались сизоватыми искрами.

      Запахло жареным.
      Интрига вплотную подсела к Тазию и даже положила свою курчавую головку на его плечо.
      -Ты кто? – спросила.
      - Я – Тазий.
      - Тазий… Тазий… – посмаковала.
      Она была не «так себе»: выглядела привлекательно, держалась уверенно. От неё уже чувствительно пахло вином и благовониями, и Тазий, привыкший больше к дружескому обхождению с ним Авесты, почувствовал вдруг приятную новизну истинно женского присутствия, магнетизм женского тела. Похоже, это почувствовала и сама Интрига. Она приподняла свою головку с плеча Тазия, и, властно повернув к себе его лицо, спросила:
      -Я тебе нравлюсь?
      -Я об этом не думаю.
      -А ты присмотрись… Подумай…
      Тазий был удивлён такой бесцеремонностью. Больше того, даже несколько обескуражен. Его, царского сына, знали все, от мала до велика. При встрече с ним почтительно кланялись. На него даже свирепые псы лаяли намного тише, чем на всех остальных. А тут…

      И Тазий, в самом деле, соблаговолил присмотреться. Она это поняла и решила показать ему всё, на что способна.
      Манеры её оказались достаточно изысканны, движения плавны и грациозны, голос вкрадчив и мягок, дыхание тёплое и обволакивающее. Она дышала ему прямо в шею, и от этого вниз по телу юноши стекала щемящими струйками расслабляющая истома. Она чем-то поила его, что-то вносила ему в уши, и голос её, поначалу такой вкрадчивый и мягкий, стал звучать теперь у него в голове гулко, как в огромной пещере, а часто повторяющееся эхо странно коверкало слова, не давая возможности понять их смысл.
      Ещё Тазию слышались: плеск воды, и шум ветра, и шорох шёлковых стенок шатра, и смех, заразительный и звонкий, и он стал захлёбываться всем этим, и задыхаться, и проваливаться, и падать… падать… па…

      …Первое, что, обретя прежний разум, (которого он был на время предусмотрительно лишён Интригой), увидел Тазий, были до боли родные лица отца и Тупия. Радостно глядя одним глазом на одного, другим на другого, Тазий широко заулыбался, но, глядя, как падает на него тяжёлый купол царского шатра, снова в испуге захлопнул веки.

      И вновь, как в детстве, когда он безуспешно пытался удержаться на коне, у него началось головокружение, его тошнило, и было страшно. Отец и Тупий что-то говорили и достаточно громко, и, похоже, это касалось его, Тазия, но уши его были словно заткнуты ватой. Он не мог понять смысл сказанного, а только тяжело вздыхал, и силился проглотить горькую слюну, что вязко перекатывалась у него во рту. Он пытался вызвать в памяти произошедшие события, но у него так болела голова, что кроме осознания этой боли, ни других мыслей, ни других ощущений у него не возникало.

      Чувство стыда жгло опухшие щёки, а от обильных возлияний возникала вулканическая отрыжка, извергающая тошнотворные потоки затхлого воздуха, настоянного на перегоревшем хмельном напитке.
      -Говори, – потребовал отец, когда Тазий уже вполне осмысленно посмотрел на него.
      -Мы праздновали.
      -И что?
      -Пили вино.
      -И…
      -И смеялись.
      -Кто был рядом?
      -Девушка.
      -И…
      -Мы пили бузат, и она пила с нами.
      -И что?
      -И всё.
      -Девушка тебе знакома?
      -Нет. Я не видел её раньше.
      -Ты рисковал.
      -Чем?
      -Она могла лишить тебя жизни.
      -Странно: зачем бы ей понадобилась моя жизнь?
      -Затем, что ты не дорожишь ею. Но твоя жизнь ей, ни для чего. Она нужна кому-то другому.
      -Кому, отец? У меня нет врагов.
      -Они есть у меня.
      -А я здесь при чём?
      -Тазий, самое страшное в жизни  отца – потеря сына. И я прошу тебя помнить об этом…