Коловращение

   
    В чащогах-лесотах обгорных, куда финтюги-человеки безлетьями  не взбирались, жил Круня Протопович со женой Шаней Юльвинишной. Медведи  заместо собак подворье четы дозорили, косули бурьяшечник в огороде выкусывали, а зайцы приходили  в перинах супружьих ойкаться.
В близине избы речулька журкала, а подале - озеро Лад. Травы в том месте такие пахли веяли, что зайдёт из-за далья зверун кое-гда непривыкший и вздыхнумши на земь крюпнется. Нельзя сказать, что там волки кролей не кушали или лисы мышей не щёлкали, но всё при взаимном согласьи деялось, по всевышнему законодательству.
  Выбрел как-то спросонку Круня  на озеро Лад, обмакнул пятки в  студёнышку и от утренней зги поёжился. Освежил мурло, и давай на весь облесок песнопень горлопашить. Небо вдруг над ним взъерепенилось - то железная птаховица огнеточила. Крылетальники по разлеску бросила, хорошо лешие пожарище вовремя утушили.                             
Брюхом же птица жар в толщу воды фиаскнулась, аж русалок на берег выбило. И послышался Круне рявк человеческий. Укропился Протопович в озеро Лад, и из самого дна мужлан-катастровича вынес. Человек то был бессознаночный, но дышала в нём жизнь некрепкая. На руках спасальник его в избу к себе вытащил к чрезвычайному обдивлению суженой. Положили его в горнице и прикутали одеялами. Долго хворый  валял-вирулентился, но откачала его Юльвинична знахорь-ягодой волчьей тыковкой.
  Как остужился бусурманович - поднесли к нему рыбий суп. А он по-своему себе лякает – «Сенксь», да «сенксь.» За то и прозвали его - Сенькой.
  Швякнуло Круне лесовика Юху на ковриги медовые вызвать. Юха ведь  волховник, человечью мыслю чает, небось лепетунь бусурманыча на язык  лесной перекласть сможет.
  К ветходубу прибёг Крунюшка, пока сумеречь не настигла - и давай  округ дупла топать. Долго ли, коротко - из дупла Юхина рыль выпхнулась: «Чё те, гангрена неуёмная, от меня требно?» - разлюзился  Юха – «Я вжо храпеть выстлался, а ты всё округ ёжкаешь.»
  - Гадал, уважаемый Юха, к вечере вас припарижить. Шаня коврижек с цикорием накухарила, а в печи ягодный морс спеет - нас хлебосольничать дожидается.
    Лесовик языком щёлкнул, да так и быть, из дупла вылез. Уховки у него волосастые, борода моходобная, вся башка муравой обтыкана, а в бровях цветуны пижонятся.
  - Коль хлебов в узелок завяжешь - пойду, а склевещешь - обимжусь навечно, - запендрюкался волохатый.
  - Гаразд! - сподхалимничал Круня, - и хлебов наложим и цикорию  растворимого всыпем, даже ленту широкую в пояс с висюльками презентуем.
    Угараздился Юха, подхватил Протопыча в локоть и чаёвничать поспешился. Встретила их Юльвинична, и давай гостя обхаживать. Наелся Юха. Пузо покруглевшее гладит, припевы лесовичьи насвистывает.
    - Болтают, ты Юха, любую молвь расплести можешь, оскольку думки  людческие за версту чуешь, - зачал разговор Круня.
    - Ан что тебе, Протопович, требно! - оживился Юха, - видать бусурмань за печой сплящую разгипнозить выдумал! Ну и лад. Накормила меня хозяюшка, набавила. Скажу, о чём вашему Сеньке мерещится. Сам он развендчик из дальней страны, из Вашингтон-града, что за многажды земель от нас стелется. Имя ему Джон. А в нашем крае по случайке обкатастрофился. Птаховица его метальная, по ихнему - самолёт, в наше озеро, поломамшись, рухнула. Да не так  всё, как на первый погляд видится. Духи лесные  вызнали, что обязанность на тебя в Сварге божьей возложена. Поди, Крунюшка на Святу Гору, помолись Сварогу, Яриле, Велесу и всей компании богорожденной - там и вызнаешь, что за честь на тебя поставлена.
  Сказал то Юха, ленту дарённую с висюльками в пояс пришпилил,  куль с гостинцами на горб вскинул, и упёрся себе восвояси лешевицкие сны смотреть.
  Утром Круня на Святу Гору влез и давай всей добролюбой Сварге  молиться. Вышел к нему Велес в медвежьем образе и сказал: «Как оздоровеет небом скинутый Джон, отведи его за многажды вёрст, через три леса и три реки по тропе, человечьей ступнёй не хоженой. Там на Синей горе живёт старый волхач Арун Синегорович. Отдай ему басурманыча на ученье. Отстихотворил то могучиий Велес, и как облако в воздухе истаился.
  Пообвыкся в лесотах Сенька-Джон. Ужо по чаще гуляет и населенью чудному дивится. Стал Протопович в дорогу збираться. Юльвинична пирогов напекает, кисель варит, а Круня портянки сушит да сапоги Сенькины набойками укрепляет. Пришла пора в путь выйти.
  Идут Круня Протопович с Сенькой-Джоном, а на встречу им зверь-невиданка Туша-капуша. Роги у ней завихрастые, вымя зелёное, а носопырка квадратная, и брюхо позади лап волочится. Сенька тотчас дубьё с Мать Сырой Земли поднял, а животина, на то гляднув - оскалилась.
  - Брось дубьё - фыкнул Сеньке Протопович. Со зверьём нужно лаской правиться. Глянь, оно за три раза тебя ширше, вдесятеро сильнее, к баталиям-перегрызкам лучше тебя природицей приспособлено. Сенька - Джон бицепс расслабил, ан дубьё на всякий момент не бросил. А Круня в котомке порылся и бутыль с ореховым мёдом выудил.
  - На тебе, зверум, гостинца от жены моей Шани Юльвинишны! Покоштуй и нас матюками не поминай - приластился Протопович.
Обслюнилась Туша-Капуша, язычарой малиновой по губам хлюпает и урчит  удовольственно. Круня бутыль к ней поближе сдвинул, а та - хвать его лапой,  и вприскачку в чащобу ушаркалась. 
  Идут они дальше равнинами хвойными да холмами пузырыми. Вот ужо к  речке Рарус приблизились. Там русалы джазы хороводят. Берегыни на  дудочках камышовых свирелят. Девы сиськорыбые горлянкой  импровизируют, а сверчкуны, кузнечики, да мошкара всякая высвистами  помогают.
  Увидел Сенька девок травоволосых, портки скинул и - бзыньк - в  воду. Протопович еле успел заметить, а тот уже по самый торс в тине мылится  и по-своему прелестниц водяных зазывает.
  Глядит Круня, а русалы музыки бросили и, хохотыкая, к Сеньке  валятся. Протопович в крик: «Давай возврат, дурёх бусурманичный! Барышни  те рыбохвостые, то не девки, а ведьмы злючие. Спасайся, пока  не всыпали!»
Не слушал его Сенька-Джон. Схомутали его русалки и на самое дно утюкали. А Протопычу делать нечего - он и следом за ними плюхнулся. В подводье  торпедно врыскался и - хвать бусурмана за  ногу, насилу вынес.
  Отдышались они, обветрились и в дорогу себе пустились.
Брели по холмам пухатым, по лесам темрятым и так до Синей горы  приблизились. Встретили их хозяева горные гномы великоносые - и давай всей  оравой спрашивать:
  - Кто такие, ходилки незваные, и к чему в Синегорье приуськались?
  - Мы посламцы Велеса Мудроведего, идём к Аруне Синегорычу, чтобы  Сеньку из Вашингтон-града премудрам волховницким выучить, - слушно  обтараторил Круня.
- Пущай - согласились гномы, - но гора наша высокая, смертному  проходимцу не вскарабкаться. А мы, гномы синегорые забесплатно аренду  лестницы не задарим!
- И чего, браты, вам за то требно?
- А вот чего, сказали гномы, - округ ландшафта нашего два лысых холма  громостятся. Посерёд красотов натурочных те плешевины несуразятся. Изваяйте на тех нелепищах малогорки синявые, чтоб они как дитяшки большой горы мнились.
  - Гаразд! - согласился Круня, - подавайте песку да кувалды!
  Круня выбрал себе плешивину ближе к лесу. А Сенька стал ту, что к горе  недолёк ковыривать. К вечеру плешивин, как совсем не было. Пришли гномы  на работу смотреть и с удивления на зады хлопнулись. Крунина горка их натурностью поразила, будто её сами гномы делали и Перун молнией    обточил. Будто с рождения мира эта синявка стояла, а уж потом великая сёстра  её явилась.
    А как хозяи работу Сеньки завидели - завихрилось в башке их  гномической, аж пузы взболели от смехонины. Малогорка та была в форме  куба слеплена и пейзажу местному, как кобыле свинячий хвост.
- Некрасивую гору сделал, ученик аруновый, - сказали -гномы в -нашем -деле красивь главное.  Ну на том за труды спасибо, что своим  ремеслом  извесёлил. За тобой, ученик Синегорыча, будет у нас должок.
  И свистнули гномычи братьям, на верхотурах горы сидячим, чтобы те  лестницу для гостимцев бросили.
  Влезли Крунюшка с Сенькой на высину, а там замок стоит белокаменный красоты неописанной. Навстречу им волхач Аруня Синегорович вышел, и баюкнул Круня, до пояса поклонившись:
  - Давно не видел тебя, Протопович, как жизнь проживаешь, как жена  миловидушка, что в вашем лесу обо всём слыхивать?
  - Живём хорошо, в лесе, как завсегда, ладно, а Юльвинишна моя сурпризу  тебе воздарить наказывала.
С теми словами порылся Протопыч в котомочке и оттуда пирог  чёрносмородинный вытащил.
- Вот тебе дрожжевятина, Шаней моей печёная, а это Сенька-Джон,  ученишник твой нынешний.
- За хавь спасибо, - сказал Синегорович, - а про Сеньку вашего я от духов  горных за много лет знаю. Дам тебе, Круня за труд от меня подарочек  фонарь-керосинь нескончаемый. В пути да в хозяйстве переспособится. Теперь  ступай к дому сваму, а про энтого Джона я сам уж побеспокоюсь.
  Чомкнул Круня сопутника во небритый щёк, да покарабкался восвояси.
И остался Сенька в белокаменном замке жить. Как обвыкся в местности  новоявленной, созвал его Синегорович в магический кабинет. И предстал  перед ним Сенька выспамшись.
  - Чтоб ты по-руську гугукать науськался и науку мою внять через слова был  способен, требно тебя в прошлую жисть сознанием окунуть. Ведь до смерти своей предыдущей ты у нас в Руссее родился.
  - Сказал то Аруня и видя, что Сенька его не дуже кумекает, решил сразу к  делу гипнозному обспешиться. Посадил его на диванчик и вказал внимательно  звуки слушать. А сам взял бубен шамановский и давай волшебную ритмь  выстукивать. В кабинете заморская благовонь курилась, что монахи индейские  Аруне по дружбе пересылали, по углам свечи ароматные пламенелись, а под звон бубенный Синегорович заклятую песнь горланил.
  И увидел Сенька свою жисть прошлую, в которой был жрецом-чародеем  славяноведическим. Менталитетом росейским так глубоко проникся, что  руську мовь до конца самого понял. Разве язык его с детства к другой мове натренирован и хрящи давно говорильные затвердели. С того дня стал он  блестяще по-русски шпрехать, но с акцентом едвазаметным.
  В следующий урок Арун  наказал Сеньке забыть всё, что умрёт, а что  останется из того праха выделить. Долго пыжился - думал Сенька-Джон и  через месяц назвал учителю своё заключение:
  - Понял я, что в одной только природице могу быть уверен. В любом обстоятельстве ясно, что за вечером придёт ночь, а за ней день. Что за осенью будет зима. А за весной - лето.
  - Коловращение - то есть закон великий, - сказал, обрадовавшись, Синегорович - и ты не задаром его приметил. А следует ему всё живое: и медведь, и леший, и человек. Дни да времена года из-за кручения земли меняются. И кручением тем  закон правит. Закон - царь, поставленный Вышним на космическое хозяйство. А мы, земное живьё, - существа глупые и разумные, должны то хозяйство  оберегать.
Что рождается, то в свой  срок и разрушится, один закон не изменится. Что стробоскопом тем жизненным управляет. Тем самым, жисть - то лампочка, а закон - механизм, что энту лампочку моргать принуждает.
  - А что ж по-твоему дискотека? – захикал, расслышав промовь, Сенька.
  - А дискотека  - судьба, в которой по-разному кажный в одном ритме плясать должен -