Первая встреча со смертью

 

               
                ВЗГЛЯД СМЕРТИ


                Однако впервые я встретился со смертью один на один еще в юности, когда  работал в геологии буровым мастером.  И тогда я впервые  увидел  взгляд смерти.  В упор. С каких-то двух метров. И этот ее взгляд, холодный, беспощадно любопытный и даже  какой-то заинтересованный, потом  долгими годами меня будет  преследовать  по ночам.

              Случай был странным, непонятным, даже загадочным. Попахивало мистикой, чуть ли не колдовством. После него  я, по натуре своей прагматик, правда, больше романтический, чем какой-либо другой, не верящий ни во что такое или этакое, чего нельзя было бы увидать или потрогать собственными руками, всерьез начал задумываться о некой предопределенности или заданности событий в собственной жизни. Я начал задумываться о собственной судьбе, о своей линии жизни, о том, насколько эта моя судьба зависит от моих собственных усилий или желаний, и что в этой судьбе происходит независимо от меня, вопреки моим желаниям и моей воле.

              Не то, чтобы я стал фаталистом, нет, но червь сомнения проник в мой мозг, заставил более внимательно вглядываться в окружающий мир, ища связи и закономерности или хотя бы логические объяснения в происходящих вокруг событиях, искал, но чаще всего не находил. И это меня настораживало, беспокоило и увлекало. Я начинал потихонечку становиться мыслящим существом, пытающимся понять и разобраться в окружающей меня действительности и найти там свое законное, одному лишь только мне предназначенное место.

                Мы  стояли тогда на реке Вилюе, притоке Лены, в западной Якутии. Место было изумительной красоты и прелести. Широкий, могучий, полноводный Вилюй с крутым обрывисто-скалистым одним берегом и пологим, состоящим из волнистых, слизанных до округлостей и покрытых густым лесом сопок, другим. Между сопок – живописный распадок, переходящий в пологую низину, спускающуюся к берегу реки. По дну распадка протекала небольшая безымянная речушка с каменистым, галечным дном и удивительно чистой, прозрачной и вкусной водой. Берега речушки густо поросли кустами багульника, переходящими далее в мощнейший, бронзово-светлый «листвянник», заполненный ягодами и грибами.

                Здесь и расположился наш лагерь с буровой установкой, доставленной сюда еще зимой транспортным поездом по льду Вилюя. Лагерь включал в себя саму буровую установку, три вагончика-балка для размещения людей и две большие армейские палатки, в которых размещалась кухня со столовой и «хозблок». Всего десять человек:  ст. буровой мастер, геолог, три буровых сменных мастера, три помощника бурового мастера, дизелист и повар. Все работники отряда - кадровые работники геологоразведки кроме трех «помбуров» и повара. Это были временные рабочие из местных. Повар - пожилая, мало- привлекательная на вид якутка, готовящая грязно и убого, так что по- порой ребята сами замещали ее на кухне. Чему она, впрочем, не слишком-то и противилась. Из трех «помбуров » один был из студентов-романтиков, находившийся во временном «академотпуске», а двое -  местные лица без определенных занятий, так называемые «бичи».

              Один - угрюмый, малоразговорчивый мужчина лет 50-60-ти, низкий, коренастый, очень работоспособный, с густой, черной, как смоль, бородой, покрывающей его лицо чуть ли не до глаз. Второй – верткий парень неопределенных лет с маловыразительным, плоским лицом, хитрыми, вечно бегающими, водянистыми глазами, спрятанными под припухшими, красноватыми, точно воспаленными веками и визгливо-крикливым, нагловатым голосом. Парень был ленив, труслив, с подленькой, мелочной душонкой, способной на любую гадость по отношению к окружающим.

                Достался этот парень мне в смену. И с первых же дней нашей совместной работы он доставил мне столько неприятностей, что я, вспылив однажды ночью, когда тот смотался со смены и спокойно завалился у себя в балке спать и тем самым чуть было не сорвал мне всю мою работу, подошел к старшему мастеру и решительно потребовал убрать этого тунеядца от меня куда-нибудь подальше. Ст. мастер проявил понимание и перевел ко мне в смену студента, с которым мы ладили  неплохо.

                А тот парень затаил на меня злобу и стал мстить, цепляясь к каждому моему слову, к каждому моему шагу, доводя мелочными придирками порой до самого бешенства. Так продолжалось довольно долго, пока однажды я не выдержал, сорвался и не врезал ему хорошенько по челюсти за одну гадкую выходку. Удар оказался сильным, удачным и внешне очень эффектным. Ведь я закончил школу кандидатом в мастера по боксу. И знал, как ударить. Парень перелетел через стол, опрокинув его на землю вместе со стоявшей на нем посудой, а сам картинно распластался рядом, потеряв даже сознание Приводя его в чувство, кто-то вылил на него ведро воды и когда парень наконец-то очухался и начал соображать, вид у него был довольно комичный и нелепый. Хохоту было много. Все были довольны. Все-таки бесплатное развлечение. Парень поматерился, поматерился, потом куда-то исчез. Все начали расходиться по своим делам.

                Я  же от удара рассек себе пальцы правой руки и, замотав руку носовым платком, направился в свой балок, где у нас находилась аптечка.  В этот момент дверь балка распахнулась и на пороге появился парень. В руках у него было мое ружье.  Оно  висело над кроватью.  И всегда было заряженным.  Ижевская бескурковка горизонтального боя.  Увидев меня, парень вскинул ружье,  и щелкнул предохранителем. Лице его было перекошено от бешенства, рот искривлен, на губах желтоватая пена:
              --Убью-ю-ю, свола-ачь..!

                Я замер от неожиданности. Не от испуга, нет. Испугался я потом, значительно позже, когда прокручивал в сознании сцену происходящего. А сейчас я смотрел на парня, на вскинутое ружье, на два ствола с черными отверстиями, из которых должна была вылететь смерть. Моя смерть, смерть молодого парня, не прожившего на свете и двадцати лет. Мыслей в голове не было. Все произошло слишком быстро. И было слишком уж неправдоподобно, и слишком неестественно, как будто бы относилось не ко мне, а к какому-то другому человеку. Единственно, о чем успел  я подумать  в тот момент, так это прикинуть варианты своего спасения. Да и то мысль была какой-то вялой, нерешительной, словно я сам сомневался в серьезности происходящего и  вытекающей отсюда необходимости чего-либо предпринимать:

              -- Так что, упасть на землю? Или кинуться резко в сторону? Или же, наоборот, прыгнуть немедленно к нему, но только пригнувшись...

            В этот момент я услышал два коротких, сухих щелчка курков ружья, четких, оглушительных. Услышал и удивился:

              --А почему это выстрелов я не услышал? -  И тут у меня промелькнула удивительная  в своей нелепости мысль, - А ведь убитые и не должны слышать выстрелы, - затем появилась другая мысль, ее опровергающая, - да, но щелчки курков-то я слышал... Что же тогда?'

              Я  инстинктивно глянул себе на грудь, как бы ища следы ударивших в меня  зарядов.  Ничего там не увидел. И только потом до меня дошло:

      --Господи-и! Да осечка же! Или не заряжено ружье-е-е-е...

          Эти мысли появились в моем сознании  как-то сразу, вдруг, причем, все вместе, единым блоком, не разделяясь по отдельности, как бы высветились на информационном экране моего мозга. Работа в геологии многому научила меня  и я довольно четко прореагировал на ситуацию, мгновенно оценив положение, и не только зафиксировал в тайниках памяти появившейся внезапно фактор смертельной для себя опасности, но и тут же прокрутил возможные варианты своего дальнейшего поведения. Однако полученная информация показалась самому же себе столь неправдоподобной, что я просто не рискнул в нее поверить и сигнала к ответным решительным действиям не последовало от моего мозга к мышцам. Гонг к действиям  не прозвучал.

                Поэтому внешне я оставался совершенно спокойным и невозмутимым, даже с некоторой долей внешнего, холодного, насмешливого любопытства, как будто происходящее здесь сейчас никакого ко мне отношения не имело. Но это спокойствие и эта невозмутимость не являлись свидетельством завидного моего хладнокровия, моих стальных нервов и отчаянной смелости в критических ситуациях, как посчитали мои коллеги, невольные свидетели той чудовищной сцены.

                Нет, в действительности все оказалось гораздо проще, а потому гораздо страшнее по своим возможным последствиям. Я не испугался направленного на меня  ружья не потому, что был уж очень смелым парнем, а просто потому, что ничего не понял, не успел понять, и потому воспринял все поверхностно, не всерьез,  как фарс, как комедию, а не как реальный образец той, порой жуткой действительности, в которой жили, работали и даже отдыхали Советские геологи. Ведь основной контингент наемной рабочей силы в геологоразведочных экспедициях и партиях  -  это люди с сомнительным прошлым, сомнительным настоящим и совершенно непредвиденным, совершенно непредсказуемым будущим.

                В основном это бывшие «зэки» и выселенные люди, т.е.лица без определенных занятий, так называемые «бичи», люди без паспортов, без документов, без прописки, но зато с четкими, совершенно нескрываемыми, определенными наклонностями: разного рода алкоголики, наркоманы, «чефиристы», «нюхачи», люди пьющие, жующие, сосущие, нюхающие, курящие, колющиеся, пичкающие себя всем, чем угодно, дающим хоть какой-то шанс на забвение, на кайф, на уход от действительности в туманный мир теней и зыбких сновидений. Ну, а с такими людьми нужно и вести себя соответствующим образом. Ведь, если с волками живешь, то по волчьи-то и выть надо.

                Нажав на курки и не услышав выстрелов, парень замер в изумлении. Затем он грязно, смачно выругался, перехватил ружье за стволы и поднял его над головой. Но в этот момент в проеме двери балка появилась мужская фигура. Это был наш второй буровой мастер, Игорь Якунин, молодой, чуть постарше меня парень из Ростова на Дону, мой сосед по балку. Он отсыпался после ночной смены на своей койке и прозевал начало событий. Услышав шум, крики, Игорь проснулся, вскочил с койки и особенно долго раздумывать не стал. Он вырвал ружье из рук парня и сделал ему подсечку. Парень загремел вниз по ступенькам. Я подскочил к ним, схватил ружье, откинул стволы. В казеннике масляно блестели желтые донца патронов с янтарными зрачками «капсулей». У меня замерло дыхание и разом  остановилось сердце:
          --Значит, осечка?! Вот те на-а-а-а..
.
            Я закрыл стволы, поднял ружье вверх, нажал один курок -  раздался выстрел, нажал второй – раздался выстрел. Меня бросило в пот и я, на внезапно задрожавших ногах, без сил опустился на ступеньки балка, обхватив руками голову. Ведь мое ружье до сегодняшнего дня никогда осечек не давало. Никогда, кстати, их не было и потом. Как хочешь, так и объясняй, как хочешь, так и понимай.  Но... значит, все-таки не судьба. Кому суждено сгореть, тот никогда не утонет. Смерть это знала, потому и ушла ни с чем.  Она просто сегодня полюбопытничала. А через несколько лет мне придется  убедиться, что