Слезы оленя

 Предисловие



Я помню  слезы  у  оленя,

А в глубине застывших глаз,

Такую  боль  недоуменья,

Что холодом пронзило нас.



                          На самом деле, это были не слезы оленя. Это были слезы  лося. Крупного, даже сверх крупного здоровяка лося, легкого, изящного и даже  грациозного  в  своих движениях,  воздушно  красивого  в беге, элегантного  до умопомрачения в своей недвижности, когда он замирает, прислушиваясь  к шуму тайги, слегка поводя громадной головой то  в одну, то  другую сторону  и  прядя большими ушами звуки леса,  красавца  сибирского  лося, царя  таежных  просторов,  которого мы  жестоко завалили на охоте в тайге  по государственной лицензии.    Лося с такими  гигантскими рогами,  что всерьез казалось, будто  над его громадной продолговатой головой  с удивительно грустными и будто постоянно плачущими черными глазами, похожими на переспелые сливы, и вправду  распахнулись два  огромных «лопатообраных» крыла в бесцельной попытке взлететь к сияющим впереди просторам Сибирской тайги  подальше от жестокости преследующих его людей.



                          Но потом я написал стихотворение по этим событиям  и слово лось никак не вписывалось  в  структуру стихотворения. И я его заменил  его на слово олень. И появилось стихотворение, которое есть на сайте "Стихи. ру" под названием «Я помню слезы  у оленя»



Слезы оленя



                Спал я как убитый.  Спал в спортивном костюме на своем спальном мешке. Не в нем, а на нем. Значит,  не замерз ночью. Да и как было замерзнуть?  В избушке от десятка здоровых мужиков было  сравнительно тепло. Проснулся  я  свежий и бодрый. Было еще темно. Точнее, сумрачно. Над столом горела керосиновая лампа. Все были уже одеты.  Я быстро встал,  взял  свои туалетные  принадлежности и пошел на улицу.
 
                На улице стоял туман и все вокруг  было  белое от  инея, словно обсыпанное мукой.  А трава под ногами даже  похрустывала  при ходьбе, настолько была промерзшей. Значит, ночью морозец был приличный. Я сходил в туалет, затем подошел к простому деревенскому  рукомойнику,  прикрепленному  к стволу мощной березы, стоявшей около избушки под тентом, почистил зубы, умылся  до пояса и вернулся  избушку.

                Завтрак  был уже готов.  Около стола на табуретке стоял  укутанный  в телогрейку чайник. Значит,  чай уже заварили.  Причем заваренный по простому, путем высыпания в закипевший чайник целой пачки заварки.  Сейчас он  постоит немного, попарится и станет черным, как деготь,  аж  рот  вяжет при питии. Но другой в тайге не пьют. Причем пьют  чай  из алюминиевых кружек,  держа кружку в  ладонях обеих рук.  И прихлебывая черную жидкость  маленькими, маленькими  глоточками. Смакуя. И ощущая, как с каждым глотком тепло от желудка начинает потихонечку распространяться по всему телу, доходя до каждой его клеточки. И свежесть наполняет голову,  наделяя мышцы силой!

                Все уселись за стол.  На столе стояли остатки вчерашнего ужина, аккуратно разложенные по алюминиевым  армейским мискам:  куски запеченной вчерашней утки, картошка, грибы.  Порезанный  Иркутский хлебный  калач. Все, как в « лучших домах Лондона»,  пошутил кто-то,  делая  намеренно  ударение на букве «о» второго слога слова Лондон.  Все шло спокойно, размеренно, отлажено. Бардака на охоте никогда не допускалось. Мужчины разлили себе по стаканам спирт. Но теперь уже  без меня.  Чокнулись и  дружно выпили  за удачу на охоте. Также дружно поели.

                Затем тщательно убрали за собой, помыли посуду, подмели пол, вынесли мусор  в мусорную яму. После чего  захватили свои  охотничьи снасти и вышли во двор. Здесь охотники разделились на две группы по пять человек.  Пятеро  в загонщики,  пятеро  в  стрелки.  Кто в этот раз пойдет куда, разыграли на спичках. Меня, естественно же, определили в загонщики. Но я так  умоляюще посмотрел на нашего Председателя,  что он рассмеялся и махнул рукой:
                --Ладно! Будешь стрелком. Только станешь с самого края. Справа. И не  самовольничать!

                Так что благодаря  моей немой мольбе  нас, стрелков, стало шестеро. Загонщики сели на наш армейский «Газон»  и уехали в глубь тайги, чтобы оттуда потом по сигналу начать гон лосей на  нас, на стрелков. По свидетельству охотников из нашего  общества в этом районе должны  были  обитать четверо или пятеро  лосей.  Лицензия у нас была на отстрел двух лосей.

                Меня поставили стоять около большого кедра с диаметром ствола чуть ли не в полметра со сморщенной, потрескавшейся  и  уже начинающей  сморщиваться и чешуиться  буро серо коричневой  корой. Прямо передо мной расстилалась небольшая поляна  с  уже  полеглой  и начинающей буреть травой. А справа от меня начинались    густые заросли рябины метра  четыре или пять  высотой  с  еще  сохранившимися на ветвях  розетками темно вишневых продолговатых листьев и буквально усыпанные громадными кистями ярко красных с морковным оттенком ягод. Рябинник далее переходил  в густейший  малинник  и смородиновые заросли.  Естественно, что без ягод и листвы.

                Я сорвал  ягоду с ближней ко мне ветки, сунул в рот,  «жевнул»  и сразу же выплюнул.  Горько.  Значит,  заморозки ночные были еще небольшие.  Для рябины морозец  нужен посерьезней.

                Меня сразу же предупредили, что  вправо смотреть даже и  не стоит – там зона загонщиков и лось оттуда не появится.  Вполне возможно, что лось  выйдет на поляну  прямо передо мной. Но и этот вариант тоже мало вероятен – слишком близок к зоне загонщиков. Поэтому,  скорее всего  он  выйдет на поляну где-то  слева от меня,  к другим стрелкам. И вполне возможно, что я лося и не увижу совсем.
***
             
                Я раскрыл ружье, достал из патронташа два патрона с  жаканами, которые  этим летом сделал сам из свинца у себя  в сарае,  зарядил  оба ствола,  закрыл ружье, приставил  его  к плечу и стал внимательно  оглядывать местность перед  собой.  Хотя прекрасно знал, что охота еще не началась. Просто, я  уже  опьянел  от  атмосферы  охоты и мне хотелось хоть что-то делать.  Сердце в груди ходило ходуном и мне казалось, что его оглушительный  стук  раздается  по  всей тайге.  Ладони рук стали влажными и  противно липкими.

                И здесь где-то впереди и не так уж далеко от нас  раздались выстрелы  и крики. Это загонщики начали свое дело.  Я насторожился и замер, все также держа ружье у плеча, напряженно вглядываясь в опушку леса  за поляной.  Сколько я так простоял, я не знаю. Все также впереди раздавались крики загонщиков, изредка прерываемые выстрелами.

                И вдруг я увидел лося. Совсем недалеко. И именно в  правой  части поляны, там, где его, по мнению моих товарищей не должно было быть. Не должно, а он взял, да появился. Значит, животные живут не по тем законам, что выдумали для них люди. Он вышел из-за кустов рябины и остановился, внимательно оглядывая поляну и поводя большими, заостренными кверху, вертикально стоящими ушами.

                Лось был крупный,  темно бурый,  с высокой  холкой,  длинными тонкими и  светло серыми, почти белыми ногами, мощной, широкой грудью,  и  каким-то  коротким, почти без шеи  туловищем и  потому  казавшимся каким-то слишком  уж  неестественным  на вид.  Но голова крупная, горбоносая с выпяченной вперед и нависающей над нижней челюстью,  мясистой  верхней губой.  Под горлом висел большой кожистый  мешок, так называемая серьга.  По спине пробегала черная широкая полоса.

                Но этих подробностей я  тогда не увидел и даже не заметил. Тогда  я  видел перед собой, на расстоянии  каких-то двадцати метров от себя,  лишь самого лося, стоявшего на опушке леса в настороженной позе. И его массивную грудь,  куда я  уже инстинктивно  направлял стволы своего ружья.  И больше ничего.  Все эти детали, причем  до самых  мельчайших,  у меня всплыли  в памяти  уже потом,  после завершения всех этих событий.  И он, этот лось,  потом еще долго будет стоять перед моими глазами, как на большой картине или на  цветном фото,  красавец сибирской тайги, которого я так подло и мерзко  убил из засады.

                В засаде я стоял  с ружьем уже снятым с предохранителя . И как только мушка ружья замерла на широкой груди лося, я нажал один курок. Потом  сразу же  и второй. Выстрелы прозвучали дуплетом,  один  за другим. Ударившие в грудь лося жаканы швырнули его крупное тело вбок.  Лось  потерял равновесие и начал падать. Ноги его инстинктивно раздвинулись.  рефлекторно попытавшись  предотвратить падения. Но тут же бессильно подломились  и он рухнул на землю.
 
                Все было кончено! Выстрелы оказались удачными! Я победил! Я не зря съездил на эту охоту!  Я стал настоящим охотником! Я вскину ружье вверх,  заорал что-то бессмысленное и кинулся к лосю!

                Лось  почуял мое приближение и поднял голову. Он засучил ногами, пытаясь подняться.  Но у него ничего не получалось.  На груди у него зияла большая рана, из которой толчками  лилась кровь.  И кровь эта была почему-то черная.  От нее шел пар. Словно дым.  Кровь не парила, кровь  дымилась.

                Я подбежал к нему и замер. Я еще  что-то продолжал кричать, но крик мой  сразу же замер, когда я увидел результат своих выстрелов.  Я увидел то, отчего меня обуял  настоящий  ужас и  бросило в дрожь. Лось смотрел на меня. Глаза у него были темные,  большие,  продолговатые, как перезрелые сливы и влажные. А из уголков глаз вниз  по щеками бежала влага, собираясь внизу  на волосах щек и  частыми  каплями падала на землю.  Лось плакал, глядя на меня, на своего врага, на человека, принесшего ему смерть,  на человека, убившего его.

А по щекам за каплей капля,
Неслышно падали в песок.
Какие ж мы друг другу братья,
Коль сразу пулю им в висок.

                Мне стало страшно.  Я понял, что сделал что-то такое, за что меня простить невозможно. Я совершил  поступок, на который человек не имеет права, если он человек.  Я  перешел в своем развитии  ту самую  грань человечности,  которая отделяет человека от «нечеловека».  Чем я теперь лучше фашистов, убивавших во врем войны мирных жителей моей страны? Чем?  Единственное различие между нами  в том, что фашисты не смотрели в глаза своих жертв. А если и смотрели, то без  оторопи, с удовольствием.  А  я посмотрел и мне стало страшно за то, что я сделал. Мне стало страшно потому, что я ощутил себя убийцей, потому что я  стал убийцей.  Настоящим убийцей.  Ведь я убил живое существо,  ощущающее свою смерть и  способное плакать в ее предчувствии.

                Я смотрел в  глаза лося  и  был не в силах отвести своего взгляда.  Я смотрел в его глаза и чувствовал себя  настоящей «нелюдью»,  самым страшным и самым  подлым  мерзавцем  на свете. Я убил этого  «Короля тайги», этого красавца лося из засады,  убил жестоко, подло, мелко. Зачем? Для чего?

                Рядом со мной раздался  металлический щелк  передернутого затвора и  грохнул выстрел  из карабина.  В  моего лося.  И тоже в грудь.  Голова лося дернулась и упала на землю. И я услышал голос нашего Председателя:
                -- Никогда не смотри в глаза убитых тобой