Вечера на хуторе близ Диканьки, часть 1

Григорьевич. Позвольте, милостивый государь, познакомиться! Я помещик того же Гадячского повета и ваш сосед. Живу от хутора вашего Вытребеньки не дальше пяти верст, в селе Хортыще; а фамилия моя Григорий Григорьевич Сторченко. Непременно, непременно, милостивый государь, и знать вас не хочу, если не приедете в гости в село Хортыще. Я теперь спешу по надобности… (наливает коньяка себе и Ивану Федоровичу Шпоньке) Иван Федорович! Прошу покорно лекарственной!
Шпонька. (с запинкой) Ей богу с, не могу… я уже имел случай…
Григорий Григорьевич. И слушать не хочу, милостивый государь! И слушать не хочу! С места не сойду, покамест не выкушаете…

Иван Федорович Шпонька неохотно выпил.

Григорий Григорьевич. Позвольте, милостивый государь, пожелать спокойной ночи! Завтра уже не увидимся: я выезжаю до зари. Не забудьте же моей просьбы; и знать вас не хочу, когда не приедете в село Хортыще.

Григорий Григорьевич встал и ушел спать.

Черевик. Скажи, будь ласков, кум! вот прошусь, да и не допрошусь истории про эту проклятую свитку.
1-ый мужик.  Э, кум! оно бы не годилось рассказывать на ночь, да разве уже для того, чтобы угодить тебе и добрым людям (повернулся в зрительный зал), которым, я примечаю, столько же, как и тебе, хочется узнать про эту диковину. Ну, быть так. Слушайте ж! (через паузу) Раз, за какую вину, ей богу, уже и не знаю, только выгнали одного черта из пекла.
Черевик. Как же, кум? Как же могло это статься, чтобы черта выгнали из пекла?
1-ый мужик.  Что ж делать, кум? выгнали, да и выгнали, как собаку мужик выгоняет из хаты. Может быть, на него нашла блажь сделать какое нибудь доброе дело, ну и указали двери. Вот черту бедному так стало скучно, так скучно по пекле, что хоть до петли. Что делать? Давай с горя пьянствовать. Угнездился в том самом сарае, который, ты видел, развалился под горою и мимо которого ни один добрый человек не пройдет теперь, не оградив наперед себя крестом святым, и стал черт такой гуляка, какого не сыщешь между парубками. С утра до вечера то и дело, что сидит в шинке!..
Черевик. Бог знает, что говоришь ты, кум! Как можно, чтобы черта впустил кто нибудь в шинок? Ведь у него же есть, слава богу, и когти на лапах, и рожки на голове.
1-ый мужик.  Вот то то и штука, что на нем была шапка и рукавицы. Кто его распознает? Гулял, гулял – наконец пришлось до того, что пропил все, что имел с собою. Шинкарь долго верил, потом и перестал. Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли не в треть цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «Смотри, жид, я приду к тебе за свиткой ровно через год: береги ее!» – и пропал, как будто в воду. Жид рассмотрел хорошенько свитку: сукно такое, что и в Миргороде не достанешь! а красный цвет горит, как огонь, так что не нагляделся бы! Вот жиду показалось скучно дожидаться срока. Почесал себе пейсики, да и содрал с какого то приезжего пана мало не пять червонцев. О сроке жид и позабыл было совсем. Как вот раз, под вечерок, приходит какой то человек: «Ну, жид, отдавай свитку мою!» Жид сначала было и не познал, а после, как разглядел, так и прикинулся, будто в глаза не видал. «Какую свитку? у меня нет никакой свитки! я знать не знаю твоей свитки!» Тот, глядь, и ушел; только к вечеру, когда жид, заперши свою конуру и пересчитавши по сундукам деньги, накинул на себя простыню и начал по жидовски молиться богу, – слышит шорох… глядь – во всех окнах повыставлялись свиные рыла…

Послышалось невнятное хрюканье. Все вздрогнули и стали озираться

Черевик. Что?
1-ый мужик.  Ничего!..
Хивря. Ась!
1-ый мужик. Ты сказал?..
Шпонька. Нет!
Черевик. Кто ж это хрюкнул?
1-ый мужик. Бог знает, чего мы переполошились! Никого нет!

Все молча стали испуганно оглядываться.

Хивря. Эх вы, бабы! бабы! Вам ли козаковать и быть мужьями! Вам бы веретено в руки, да посадить за гребень! Один кто нибудь, может, прости господи… Под кем нибудь скамейка заскрыпела, а все и метнулись как полоумные.

Мужчины застыдились. Налили горилки. Выпили.

1-ый мужик. Жид обмер; однако ж свиньи, на ногах, длинных, как ходули, повлезали в окна и мигом оживили жида плетеными тройчатками, заставя его плясать повыше вот этого сволока. Жид – в ноги, признался во всем… Только свитки нельзя уже было воротить скоро. Пана обокрал на дороге какой то цыган и продал свитку перекупке; та привезла ее снова на Сорочинскую ярмарку, но с тех пор уже никто ничего не стал покупать у ней. Перекупка дивилась, дивилась и, наконец, смекнула: верно, виною всему красная свитка. Недаром, надевая ее, чувствовала, что ее все давит что то. Не думая, не гадая долго, бросила в огонь – не горит бесовская одежда! «Э, да это чертов подарок!» Перекупка умудрилась и подсунула в воз одному мужику, вывезшему продавать масло. Дурень и обрадовался; только масла никто и спрашивать не хочет. «Эх, недобрые руки подкинули свитку!» Схватил топор и изрубил ее в куски; глядь – и лезет один кусок к другому, и опять целая свитка. Перекрестившись, хватил топором в другой раз, куски разбросал по всему месту и уехал. Только с тех пор каждый год, и как раз во время ярмарки, черт с свиною личиною ходит по всем площади, хрюкает и подбирает куски своей свитки. Теперь, говорят, одного только левого рукава недостает ему. Люди с тех пор открещиваются от того места, и вот уже будет лет с десяток, как не было на нем ярмарки. Да нелегкая дернула теперь заседателя от…

Вдруг появилась свиная рожа и скрипучим страшным голосом произнесла: «А что вы тут делаете, добрые люди?». Все бросились врассыпную опрокидывая стулья.
Затемнение

Картина 7.

В темноте слышны крики «Лови! Держи! Хватай!» Темнота уходит. Бежит, постоянно оглядываясь, Черевик. За ним парубки и дивчины. Его ловят.

1-ый парубок. Вязать его! это тот самый, который украл у доброго человека кобылу!
Черевик. Господь с вами! за что вы меня вяжете?
2-ой парубок. Он же и спрашивает! А за что ты украл кобылу у приезжего мужика, Черевика?
Черевик. С ума спятили вы, хлопцы! Где видано, чтобы человек сам у себя крал что нибудь?
1-ый парубок. Старые штуки! старые штуки! Зачем бежал ты во весь дух, как будто бы сам сатана за тобою по пятам гнался?
2-ой парубок. Э, голубчик! обманывай других этим; будет еще тебе от заседателя за то, чтобы не пугал чертовщиною людей.

Выходит Грицько.

Грицько. Что с тобою, Солопий? Кто это связал тебя?
Черевик. Вот, как видишь, наказал бог, видно, за то, что провинился перед тобою. Прости, добрый человек! Ей богу, рад бы был сделать все для тебя… Но что прикажешь? В старухе дьявол сидит!
Грицько. Я не злопамятен, Солопий. Если хочешь, я освобожу тебя! (мигнул хлопцам, и те же самые, которые сторожили его, кинулись развязывать) За то и ты делай, как нужно: свадьбу! – да и попируем так, чтобы целый год болели ноги от гопака.
Черевик. Добре! от добре! Да мне так теперь сделалось весело, как будто мою старуху москали увезли. Да что думать: годится или не годится так – сегодня свадьбу, да и концы в воду!
Грицько. Смотри ж, Солопий, через час я буду к тебе; а теперь ступай домой: там ожидают тебя покупщики твоей кобылы и пшеницы!
Черевик. Как! разве кобыла нашлась?
Грицько. Нашлась!

Черевик убегает.

Цыган. Что, Грицько, худо мы сделали свое дело? Волы ведь мои теперь?
Грицько. Твои! твои!

Оба уходят.

Картина 8.

На сцену выходит задумчивая Параска.

Параска. Ну что, если не сбудется то, что говорил он? Ну что, если меня не выдадут? если… Нет, нет; этого не будет! Мачеха делает все, что ей ни вздумается; разве и я не могу делать того, что мне вздумается? Упрямства то и у меня достанет. Какой же он хороший! как чудно горят его черные очи! как любо говорит он: Парасю, голубко! как пристала к нему белая свитка! еще бы пояс поярче!.. пускай уже, правда, я ему вытку, как перейдем жить в новую хату. Не подумаю без радости, (достала маленькое зеркало, поглядела в него с тайным удовольствием) – как я встречусь тогда где нибудь с нею, – я ей ни за что не поклонюсь, хоть она себе тресни. Нет, мачеха, полно колотить тебе свою падчерицу! Скорее песок взойдет на камне и дуб погнется в воду, как верба, нежели я нагнусь перед тобою! (громко, задорно) Что я, в самом деле, будто дитя, боюсь ступить ногою! (запела)
Зелененький барвiночку,
Стелись низенько!
А ти, милий, чорнобривий,
Присунься близенько!
Зелененький барвiночку,
Стелись щи нижче!
А те, милий, чорнобривий,
Присунься ще ближче!

Входит Черевик.

Черевик. Ну, дочка! пойдем скорее! (боязливо) Хивря с радости, что я продал кобылу, побежала, (оглянулся) побежала закупать себе плахт и дерюг всяких, так нужно до приходу ее все кончить!

Входит Грицько и берет Параску на руки. За ним идут гости. С ними и Тетушка Василиса Кашпоровна

Черевик. Боже, благослови! (крестит молодых) Пусть их живут, как венки вьют!
Хивря. (пытается пробиться, ее не пускают) Я скорее тресну, чем допущу до этого!
Черевик. Не бесись, не бесись, жинка! Что сделано, то сделано; я переменять не люблю!
Хивря. (пытается пробиться, ее не пускают) Нет! нет! этого то не будет!

Свадебная процессия уходит. С другой стороны входит Иван Федорович Шпонька. Тетушка Василиса Кашпоровна, увидев его, возвращается.

Тетушка Василиса Кашпоровна. Ты знаешь, любезный Иван Федорович, тот лесок, что за нашею левадою, и, верно, знаешь за тем же лесом широкий луг: в нем двадцать без малого десятин; а травы столько, что можно каждый год продавать больше чем на сто рублей, особенно если, как говорят, в Гадяче будет конный полк.
Шпонька. Как же с, тетушка, знаю: трава очень хорошая.
Тетушка Василиса Кашпоровна. Это я сама знаю, что очень хорошая; но знаешь ли ты, что вся эта земля по настоящему твоя? Что ж ты так выпучил глаза? Слушай, Иван Федорович! Ты помнишь Степана Кузьмича? Что я говорю: помнишь! Ты тогда был таким маленьким, что не мог выговорить даже его имени; куда ж! Я помню, когда приехала на самое пущенье, перед филипповкою, и взяла было тебя на руки, то ты чуть не испортил мне всего платья; к счастию, что успела передать тебя мамке Матрене. Такой ты тогда был гадкий!.. Но не об этом дело. Вся земля, которая за нашим хутором, и самое село Хортыще было Степана Кузьмича. Он, надобно тебе объявить, еще тебя не было на свете, как начал ездить к твоей матушке; правда, в такое время, когда отца твоего не бывало дома. Но я, однако ж, это не в укор ей говорю. Упокой господи ее душу! – хотя покойница была всегда неправа против меня. Но не об этом дело. Как бы то ни было, только Степан Кузьмич сделал тебе дарственную запись на то самое имение, об котором я тебе говорила. Но покойница твоя матушка, между нами будь сказано, была пречудного нрава. Сам черт, господи прости меня за это гадкое слово, не мог бы понять ее. Куда она дела эту запись – один бог знает. Я думаю, просто, что она в руках этого старого холостяка Григория Григорьевича Сторченка. Этой пузатой шельме досталось все его имение. Я готова ставить бог знает что, если он не утаил записи.
Шпонька. Позвольте с доложить, тетушка: не тот ли это Сторченко, с которым я недавно познакомился? Такой обходительный! Все меня в гости к себе звал.
Тетушка Василиса Кашпоровна. Кто его знает! Может быть, он и не негодяй. Но так как ты говоришь, что он тебя хорошо принял, то поезжай к нему! Может быть, старый грешник послушается совести и отдаст, что принадлежит не