И снился мне Дамаск...

Пыль, кругом одна въедливая, мельчайшая восточная пыль.
Ничто так не утомляет безымянного странника, как отсутствие настоящей жизни сквозь эту самую вездесущую пыль.
Первое, что мне сказали мудрые серые старцы, с насквозь пронзительным взглядом радости и боли: Береги глаза! Я спросил: от пыли? Нет, от того, что в ином месте ты не увидишь то, ради чего ты прибыл на эту всё повидавшую пыль. Я спросил снова: так всё-таки вся проблема в пыли? Старик даже улыбнулся: Пыль? Причём тут пыль? Пыль – это время, всего лишь пыль времени. Береги свои глаза. И он закрыл собственные.
И я пошёл пешком. Странно, здесь никто не разглядывает тебя. Везде музыка, вернее звуки, сплошные крики души, люди улыбаются, но я вижу следы от их слёз. И сам я как под прицелом самого себя: успокойся, не один волос не упадёт безведома Аллаха, но ты готов в любой миг присесть на одно колено и оценить цель и расстояние, любую опасность ты оцениваешь там, где она могла бы быть. И пусть кругом женщины и дети, ты оцениваешь каждые фрагменты их движения, каждую выпухлость на их одежде, каждую складку на их одежде.
В ухе как всегда один наушник. Русский. Китайскийсдох здесь бы вместе с его продавцом. Здесь только слушать,  как славословит Tarkan. Что я и делаю. Говорят, здесь сперва стреляют по ногам, а потом ждут. Самое смешное, кто здесь может в кого стрелять. Да здесь такая суета, что я не успел даже подумать, к кому первому подойти и что-то спросить. Из вежливости к этому народу и этой земле. Я попытался на ломаном английском просто произнести какие-то понятия, но прохожий промелькнул мимо меня как мимо прокажённого. К женщине нельзя, мало ли кто с ней. Можно коснуться её одежда, тогда можно получить то, ради чего ты сюда не прибыл. Спрошу у девочке. Она трёт стекло. От пыли, наверное.
Я вспоминал минут 20, как можно обратить на себя её внимание. В проёме двери её дедушка смотрел на портрет Асада. Я споткнулся об какой-то предмет, и поймал ладонью белую стену. Девочка так испугалась, как будто рядом взорвался фугас. Но это длилось мельчайшие мгновения. Я заметил, как она лёгкими движениями зрачков сканировала весь образ. Я это сделал ещё быстрее её. Для её лет она мало задержала внимания на моём наушнике. А там тишина. Она переложила с ладони на ладонь мягкую тряпку, и я вынул наушник из уха и на хорошем дамаском спросил, где находиться ближайшая аптека. Девчонка показала пальцем на какую-то голубятню. Вышел дедушка девочки. В руке он держал банку колы. Предложил эту гадость. Я выставил ладони и показал что я не американец. Он добродушно улыбнулся и зачем помянул Горби. Я сложил ладони и показал что Горби спит. Сириец показал, что это отлично.
У аптеки по бетонной площадке разгуливали голуби. Почти как московские. Такие же наглые и не боязливые. Да, после парочки взрывов чего-либо по-громче перестаёшь бояться, что окажешься в каком-нибудь подвале по-вонючееИпатьевского. Здесь особенные казематы, дневные. Там боевики смотрят день-ночь, как Симпсоны ругаются калифорнийским матом. Я опять врубил Таракана. Люблю слушать одну и ту же мелодию до тех пор, пока состояние ума не станет как у йога.
А тут подбегает почти забытая девочка из 20 минутного прошлого. Сунула с мимолётным движением какую-то бумажку, потом разжала другой кулачок и показала какую-то монету. Я отключил наушники и отдал ей. У меня были ещё два комплекта. Монета была очень древняя или хорошая подделка. Я положил её у стены и накрыл камнем.
В аптеке меня точно ждали. Дяденька прямо сверкал. У меня дома так даже люстра не сверкает в Новый Год. Я ему отдал эту самую записочку. Я даже не интересовался её содержим, ведь всё равно ничего бы не понял. Аптекарь пробежал взглядом из-под добротных очков по рукотворной вязе и удалился вполутемень своего заведения. Вернулся с коробочкой, перевязанной бечевкой. А дальше я проснулся. Что только не присниться тогда, когда хочется лета среди зимы.