что у стены
С рукой протянутой склоняется…
Она же ставит нам кресты,
Хотя сама стоит у стенки,
Смотри Россия и ре-вв-и,
Дуй на ободраны коленки!
Сдери же поволоку с глаз,
Не ройся мелочно в кармане,
Она тебя не просит дать,
А молит взять, что там лежало.
Смотри, Россия и реви!
А потом началась знаменитая эпопея с перезахоронением праха расстрелянных в Гражданской войне членов царской семьи. И она не могла не откликнуться на такое событие. Здесь еще она прочитала в журнале «Огонек» Коротича целую подборку материалов про расстрел царской семьи, сделанных отцом еще в восьмидесятых. Она была потрясена настолько, что даже слегла на целый день в постель и не пошла в школу. Не смогла! И это ее нервное потрясение выразилось в таком стихе.
Не день, не сумерки , не плаха - ночь.
Ни дня до страха , ни приказа - мощь
Самодержавная , обманом - низ,
Как впору рясы инквизиторам пришлись.
Не день, не сумерки , не плаха - ночь.
Не штык, не войско на все петли - казнь
Рыжебородая, в пяти словах,
Что знамя белочехам трусит сдать.
Не день , не сумерки , не плаха - ночь.
Не белоручки , на все руки - шлешь
Муть кровяную - отцовским потом -
Жизнь людскую на пять душ - не заработал.
Не день , не сумерки , не плаха - ночь.
Суть Венценосную раскрыли - дрожь - Святы!
Мученникам - в ночи, каяться к вознесенью
Восемдесят две весны по коленям поколенью.
Хотя в ту Гражданскую войну расстрелянных и уничтоженных семей с обеих сторон было множество. Но из всех тех множеств убиенных семей по мнению новой Российской интеллигенции была только одна достойная большой жалости - царская! И ее Юлии почему-то было жальче всех. Или это было потому, что тогдашние СМИ России кричали только лишь об одной царской семье.
Об остальных жертвах Гражданской войны они почему-то молчали. Да и Юлия не знала ничего о той Гражданской. Войне. Ведь самой историей России она интересовалась мало и знала ее плохо. Хотя и имела в Аттестате по истории отлично. Так, «куценькие» знания в объеме обычного школьного учебника.
***
Школу она закончила очень даже хорошо. Для нее очень хорошо, потому что она никогда этой школьной учебой особенно не увлекалась. Просто училась. У нее было всего лишь три четверки. Остальные отлично. Что делать дальше, у нее сомнений не было – в театральный. В какой, не важно, но только в театральный. Либо в «Щуку», либо в «Щепку», либо в «ГИТИС». Где возьмут. Что возьмут, у ее никаких сомнений не было. Ведь она уже всего Шекспира переиграла. Ну, пусть не всего, пусть почти всего. Но ведь переиграла же!. И насколько она понимала, а то, что она понимала, у нее сомнений не было, все эти разыгрываемые ею роли и сцены, получались у нее великолепно. Так что не заметить ее члены комиссии просто не имели права.
Дома ее решение вызвало шок! Мать ахнула, побледнела и бессильно повалилась в кресло. Пришлось отпаивать ее валерьянкой. Отец выругался и яростно выкрикнул:
-- Ты что, того?! -- И он выразительно повертел пальцем у виска, - Ты разве не знаешь как туда поступают?
-- Как? – вызывающе воскликнула она, - По блату?
-- Да ну тебя, - махнул в сердцах рукой отец, - Не строй из себя деточку. И по блату поступают. И через постель. Кто, как сможет. По другому там не бывает. Туда ведь идут не простые выпускники школы, а «актерски» одаренные и даже талантливые. И как комиссии определиться, если абитуриенты один лучше другого? Как?! Только по личной заинтересованности. А это блат. Или постель.
Почему она была убеждена, что у нее есть актерский талант, она не знала. Но была убеждена, что играет она все роли Шекспировских пьес, как женские, так и мужские, в своих домашних спектаклях просто бесподобно. Лучше всех нынешних актрис и актеров в телевизионных спектаклях и кино вместе взятых. Как наших, так и зарубежных. И не заметить ее члены Приемной комиссии просто не смогут.
У нее был японский «видак» со множеством видеокассет, Часть из них представляли собой Шекспировские пьесы на разных языках несколько десятков которых она переиграла множество раз.
В апреле она прошла творческий конкурс во всех трех намеченных ею театральных ВУЗах Москвы в виде предварительных отборочных прослушиваний. И во всех трех она выступила успешно, и в каждом ей дали направления на последующие экзамены по актерской специальности. Экзамены шли в июле. В три потока. В первый поток она записалась в «Щепку», во второй поток - в «Щуку», и в третий – во «ВГИК».
Довольна она была до небес. И в последующем своем успехе она не сомневалась «нисколечки». Весь вопрос для нее заключался лишь в одном: какой из трех ВУЗов ей надо будет выбрать для учебы после поступления. Ведь все три ВУЗа ее будут звать к себе! Иначе и быть не может! А как же иначе?! Ее, такую яркую и талантливую, заметят везде! Ведь ее не заметить будет просто невозможно!
Программа по актерской специальности у нее была везде одинакова. Она читала текст из Гамлета, его «быть или не быть», свое стихотворении и стих Ахматовой. И делала этюд из Ромео и Джульеты», сцену их самоубийства.
Но они ее не заметили. Ни в одном из трех ВУЗов. И в театральный она не попала. А ведь она, по ее собственному мнению, была лучшая среди всех остальных претенденток на артистку. И потому удар по ее самолюбию был "страшенный".
Зашелестела, загнала,
Не под откос ли, - спросишь?
Тебе – меня, и не - года,
Изменчивая осень.
Задребезжала, задрала,
Потрясывая подолами,
И хохотала до утра
С танцующими ветрами.
Нет! – это осень не моя;
Накликали, наговорили,
И не она по площадям
Хватала меринов за гривы.
Не обнажала кров- нет, не она,
На лицах не - любовь царапала.
И не студила кровь, ни в бровь,
Ни в глаз – не била лапами.
Нет, день – не год, и год - не век;
И даже средь невечных,
Остановились – руки врозь
По нервам – крепкой цепью.
Не враг. Не помысел, не страх,
В твоей привычке осень.
Боязнь остаться, потерять –
Ночная безысходность.
Неделю она лежала в своей комнате, не выходя и ни с кем не разговаривая. Она была в отчаянии. Она оказалась не готовой к такому удару судьбы. Казавшемуся ей еще более несправедливому при таком триумфальном шествии этого ее нынешнего года, когда все у нее получалось в самом лучшем виде.
И этот ее «сладчайший» месяц в Любомиде, и это ее неожиданное для всех превращение в белого лебедя из гадкого утенка и блестящее для нее завершение учебы в школе, и спектакли по пьесам Шекспира, который она с таким удовольствием для себя проигрывала дома и которые, как ей казалось, должны были открыть ей двери сразу во все театральные институты Москвы. Не только открыть, но и позволить ей затем стать известной артисткой, чтобы и в дальнейшем продолжать также триумфально блистать на сцене и в жизни.
Но все получилось иначе. И жизнь теперь для нее казалась совсем законченной. Ведь никем, кроме артистки, она себя в будущем не представляла. И не пыталась представить.
И она опять ушла в себя, точнее, к себе, к той второй Юлии, что жила у нее в подсознании и была всегда ее отрадой и ее спасительницей. Единственной отрадой и единственной спасительницей. И она плакалась ей своими стихами. И опять эти стихи были о любви. Или о ней самой?
Вслед смотреть и выть от страха;
Примет жертву на алтарь
Или сам падет на плаху
Соскользнув по именам.
Вслед смотреть - давиться костью,
Недосказанность глодать,
И дробиться сердцу острым -
Просто Ты и просто Я.
Вслед смотреть как вьются гнезда,
И кукушкой прокричать-
Было ль рано? Стало ль поздно?
Нам молчанье отменять.
Да, наверное, это были стихи не о любви, как таковой, а о ней самой, о девушке с прекрасным именем Юлия, ставшей уже женщиной, но не познавшей еще настоящего чувства любви! А как же иначе?
Неразгаданный, неразлюбленный,
В час назначенный новолуния-
Объявлюсь звездой неназванной,
Нетускнеющей, несказанной.
Дотянись - обожгу ,обрызгаю,
Погублю притяженья искрами.
По оси другой не пройти- не в мочь-
Здесь сияния все иные -прочь!
Неиспытанный , непропитанный,
Покрывалами да признанием;
Ненасытиться не тебе, ни мне
Извержением воздуха к звезде.
Во всяком случае, ей было всего лишь семнадцать лет и ее настоящая жизнь для нее лишь только начиналась. У нее все еще было впереди.
***
