Дом давно предназначался для сноса. Но пока застройщик торговался с городом о цене, тот стоял нетронутый никем, кроме времени и мародеров. Из под полуразрушенных вензелей лепнины клоками свисала паутина, плотно набитая пылью, а под карнизами укоренилась и во всю поднималась буйная поросль вяза и тополя. Связывающий раствор выветрился и темно-красные кирпичи внешних стен торчали, как редкие зубы в слабых деснах. Старый, покосившийся двухэтажный особняк, построенный в позапрошлом веке каким-то архитектором для какого-то купца, ослепшими окнами без стекол смотрел вдаль, вдоль бегущей мимо него магистрали. Он явно был не готов к таким скоростям, звукам да и судьбе в целом. Купец не успел насладиться своим домом как был то ли выселен, то ли расстрелян, а особняк превращен в коммуналку. Так и прожил дом много десятков лет не в балах и приемах, не в зеркалах и позолоте, а в прокуренных кухнях пропахших кислыми щами, в путах бельевых веревок, в скандалах, пьянстве и вонючих клозетах. Но и это было ещё терпимо. Любая жизнь, даже коммунальная, во сто крат лучше безмолвного одиночества в заброшенных стенах.
-Не всё же было плохо! - рассуждал дом в полночной тьме, оглушенный ревом моторов и гулко повторяя шум в утробе опустевших комнат, страдая от них, как от колик.
Было и хорошее. Дети жильцов. Сколько надежд, сколько чаяний он возлагал на их худенькие плечи, как бережно окружал теплом центрального отопления в зимы и ограждал от зноя толщиной старинных стен летом. Дети рождались, росли, влюблялись. Их звонкие голоса ещё слышны где-то под крышей на чердаке, среди хлама, порванных летучих змеев, разбитых елочных игрушек, поломанных деревянных лошадок и облезлых стрел индейцев под слоем пыли, как под саваном...
Дети выросли и выпорхнули из своих ячеек-коммуналок и разлетелись кто куда. Родители старились, изживались и уходили один за другим. А дети всё не возвращались. И вот теперь пустой старый дом назначен под снос. Он вздохнул сквозняком в распахнутых окнах и незапертых дверях. Глухо отозвались дремлющие под стрехой голуби, летучие мыши кривыми зигзагами беззвучно рванули во тьму… Опять навалилось одиночество, пустота, безысходность и тоска...
В горьких раздумьях дом задремал, погрузившись в тяжелый сон, уже привычно глухой к шуму машин. Где-то на северо-западе громыхнуло грозой, яркой, живой, импульсивной, освещенной всполохами сиреневых молний. Но к дому пришел лишь монотонный дождь, глухо бьющий по обнаженным гнилым подоконникам, не защищенных броней стекол окон, стекал на грязный пол и кривыми лужами разбегался во все углы. Просачивался сквозь обшарпанный дощатый пол к скрипучим балкам, тек бурыми потеками дальше и глубже, проникая в подвал дома, где останавливался, образовывал зловонную заводь и покрывался мутной пленкой гниющей земли и старости. Дом не слышал и этого, убаюканный однообразным звуком капель снаружи и внутри.
Неожиданно где-то между первым этажом и подвалом раздался звук осыпающейся штукатурки или песка из раствора стены. Дом неохотно прислушался, находясь между явью и сном, и опять утонул в дреме. Он давно уже не ждал гостей. Когда его стены покинул последний жилец, а жадные до чужого, хоть и трухлявого, добра люди перестали хлопать дверьми, скрипеть отвертками, рвать ломами и выдирать, выдалбливать и воровать, дом напряженно ждал гостей. Не спал, вздрагивал на любой шум, откликался радостным эхом на любой голос. Но никто не приходил. Напряжение ожидания оборвало провода телефона и электричества. Обесточенный, немой дом с каждым днем терял надежду. И однажды наступил тот день, когда ожидание иссякло и его заменило равнодушие.
Звук повторился. И к нему добавился шелест старой газеты. Кипы газет ветром выдувало в каждое ненастье из стеллажа в угловой комнате. Игривый ветер обожал устраивать вальсы из желтых листов новостей и кружить их, или гоняться за ними по всем этажам, или таскать их из одного угла в другой, или разбегаться и выбрасывать из окон, которые он предварительно разбил, или собирать кучами, а потом с размаху прыгать в эти кучи и подбрасывать послушные бумажные листы вверх и смотреть, как они медленно планируют вниз. Дому никогда не нравилась эта игра, но он терпел.
-Хоть какое-то развлечение! - думал дом.
Звук не утихал: тихий шелест бумаги, легкий скрип песка и пыли, едва различимый звук шагов, легких, как у ангелов. Дом замер и прислушался острее. Он отвык от движения в нем и теперь даже испугался. В мутном отблеске прохладного утра на на втором этаже мелькнуло нечто маленькое и пушистое.
-Господи! Котёнок! - всплеснул дом оборванными лоскутами занавесок. - Откуда ты, крошка!
Дом с болезненной радостью приветствовал живое существо. Крошечное, беззащитное и такое же одинокое, как и он.
-Иди сюда, малыш! - скрипнул дом ржавой пружиной дивана в южной комнате у кухни. - Тут сухо и мягко! Иди сюда!
Котенок настороженно вздрогнул и попятился назад, но любопытство взяло верх. Ступая медленно и тихо, он прошел в комнату, обнюхал засаленную обивку и, с легкостью бестелесного существа, запрыгнул на диван. Дом наблюдал не дыша, боясь спугнуть гостя. Когда котенок улегся на диване, свернувшись калачиком, и задремал, дом с блаженством и негой ощутил тепло внутри себя. Какое волшебное чувство! Он наполнился томлением и счастьем до самого верха, выше темного чердака, меж стропил и обрешетки до внутренней стороны жестяных листов крыши. Каждый сырой кирпич в лохмотьях отклеившихся обоев, каждая скрипучая доска, каждая выщербленная ступенька, каждый уголок обжитой пауками и плесенью чувствовали в себе живое существо. Дом аккуратно прикрыл створку окна с чудом уцелевшим остеклением, чтоб в комнату не дул холодный ветер, и дверь, чтоб убрать сквозняк. Настырному ветру пришлось обойти дом кругом, залететь в окна на противоположной стороне, и ползком просочится под дверью, чтобы взглянуть на гостя.
Дом мечтательно и нежно разглядывал котенка. Тощие бока с откормленными блохами, лысоватый хвост морковкой, тоненькие лапочки в пыли, большие просвечивающие розовым уши над высоким умным лбом. Глаза, прикрытые в тяжелой усталости, треугольник носа, мягкий подбородок, жиденький пушок щек, смешные длинные усы. Бездомный оборвыш в разноцветном окрасе, грязный, голодный. Ах, как остро и непреодолимо захотелось дому стукнуть дверцей холодильника, звякнуть блюдцем и налить котенку молока, а потом открыть кран с теплой водой и выкупать несчастного страдальца, завернуть в полотенце и оставить его у батареи сытого и чистого спать. Но ничего этого дом не мог. От бессилия и жалости дом осыпался побелкой с потолка в нескольких местах, оставляя в воздухе седую взвесь.
Шли часы. На улице уже совсем рассвело. Рев моторов привычно оглушал старый дом, поглощенный радостью, такой внезапной и огромной, что казалось он даже помолодел. Но сегодня к привычному шуму примешался ещё какой-то. Новый. И совсем не ласкающий слух. Дом выглянул во двор и обомлел: к его стенам приближались страшные машины, с вытянутыми в полную длину стрелами и жадно поднятыми ковшами. Гусеничными лентами машины давили хрустящие осколки окон, брошенную мебель и прочий мусор с легкостью всесильных богов. Приблизившись, машины хищно замахнулись и ударили в бок одной из стен. Грохот, треск, гудение и дрожь прошлись по всему дому. От боли он распахнул окна, осыпался градом кирпичей, обломками деревянных балок и удушливо выдохнул пыльное облако. Машины замерли, но через миг их безжалостные металлические ковши с новой силой замахнулись и впились в стену. Дом стонал и выл, скрипел и кричал, но покорно разрушался метр за метром. Вгрызавшиеся ковши выворачивали из стен жилы проводов, ломкую тонкую дрань и клоки утеплителя. А дом весь сжался и старался удержать ту свою часть в которой был закрыт котенок. От шума малыш проснулся и с дикими воплями метался по комнате.
-Тишшшше, тишшшше, - осыпающейся штукатуркой пытался успокоить его дом, всё плотнее прижимая дверь и окно, чтоб они не раскрылись. - Сссспассу тебя!
Котенок запрыгнул обратно на диван, выгнул тощую спину и запустил когти так глубоко в обивку, как только мог, закрыл глаза и надрывно замяукал, отделяя каждый свой крик небольшими паузами. Безжалостные машины крушили дом и всё меньше его оставалось на этом свете, но южный угол с одним окном держался. Ковши скребли, били, тянули, но угол не поддавался. Машины опустили ковши и заглушили двигатели. В эту минуту над пыльной завесой и битым кирпичом раздалось отчаянное кошачье:
-Ааааа!!!
Из машин вышли люди и завертели головами.
-Ааааа!!! - плакал испуганный ребенок неизвестной кошки.
Лестницы нет, стена еле держится, даже пола нет и потолка. Дом оседает и скоро разрушится совсем, упадет и исчезнет, забирая с собой воспоминания. А из южной комнаты бывшей коммуналки старого купеческого особняка несется надрывное:
-Мяааааааау!!!
Дом рухнул. Взвилась плотная пыльная завеса, скрывая от посторонних глаз скорбь и ужас последних секунд его жизни. Дом рухнул, перестал существовать, стерся с лица Земли, но последними силами держал кусок перекрытия со старым диваном, на котором был котенок. Когда пыль осела и откашлявшиеся люди подошли к руинам, то увидели, как из под мусора маленький бездомный котенок прыснул от них в сторону и убежал.
Может быть, этот старый дом мог представлять историческую и культурную ценность.
Действительно дома разрушаются, когда в них перестают жить люди.
Какие бы люди не населяли этот дом, но дети все прекрасны. Они являются надеждой на счастливое будущее. Они радуют.
Разрушая старый образ жизни, нужно постараться сохранить новой поколение, как продолжение жизни.
Кроме того котёнок это мило, это ребенок, которого нужно любить и защищать.
Вот такие фантазии возникли у меня от прочтения.