Дом давно предназначался для сноса. Но пока застройщик торговался с городом о цене, тот стоял нетронутый никем, кроме времени и мародеров. Из под полуразрушенных вензелей лепнины клоками свисала паутина, плотно набитая пылью, а под карнизами укоренилась и во всю поднималась буйная поросль вяза и тополя. Связывающий раствор выветрился и темно-красные кирпичи внешних стен торчали, как редкие зубы в слабых деснах. Старый, покосившийся двухэтажный особняк, построенный в позапрошлом веке каким-то архитектором для какого-то купца, ослепшими окнами без стекол смотрел вдаль, вдоль бегущей мимо него магистрали. Он явно был не готов к таким скоростям, звукам да и судьбе в целом. Купец не успел насладиться своим домом как был то ли выселен, то ли расстрелян, а особняк превращен в коммуналку. Так и прожил дом много десятков лет не в балах и приемах, не в зеркалах и позолоте, а в прокуренных кухнях пропахших кислыми щами, в путах бельевых веревок, в скандалах, пьянстве и вонючих клозетах. Но и это было ещё терпимо. Любая жизнь, даже коммунальная, во сто крат лучше безмолвного одиночества в заброшенных стенах.
-Не всё же было плохо! - рассуждал дом в полночной тьме, оглушенный ревом моторов и гулко повторяя шум в утробе опустевших комнат, страдая от них, как от колик.
Было и хорошее. Дети жильцов. Сколько надежд, сколько чаяний он возлагал на их худенькие плечи, как бережно окружал теплом центрального отопления в зимы и ограждал от зноя толщиной старинных стен летом. Дети рождались, росли, влюблялись. Их звонкие голоса ещё слышны где-то под крышей на чердаке, среди хлама, порванных летучих змеев, разбитых елочных игрушек, поломанных деревянных лошадок и облезлых стрел индейцев под слоем пыли, как под саваном...
Дети выросли и выпорхнули из своих ячеек-коммуналок и разлетелись кто куда. Родители старились, изживались и уходили один за другим. А дети всё не возвращались. И вот теперь пустой старый дом назначен под снос. Он вздохнул сквозняком в распахнутых окнах и незапертых дверях. Глухо отозвались дремлющие под стрехой голуби, летучие мыши кривыми зигзагами беззвучно рванули во тьму… Опять навалилось одиночество, пустота, безысходность и тоска...
В горьких раздумьях дом задремал, погрузившись в тяжелый сон, уже привычно глухой к шуму машин. Где-то на северо-западе громыхнуло грозой, яркой, живой, импульсивной, освещенной всполохами сиреневых молний. Но к дому пришел лишь монотонный дождь, глухо бьющий по обнаженным гнилым подоконникам, не защищенных броней стекол окон, стекал на грязный пол и кривыми лужами разбегался во все углы. Просачивался сквозь обшарпанный дощатый пол к скрипучим балкам, тек бурыми потеками дальше и глубже, проникая в подвал дома, где останавливался, образовывал зловонную заводь и покрывался мутной пленкой гниющей земли и старости. Дом не слышал и этого, убаюканный однообразным звуком капель снаружи и внутри.
Неожиданно где-то между первым этажом и подвалом раздался звук осыпающейся штукатурки или песка из раствора стены. Дом неохотно прислушался, находясь между явью и сном, и опять утонул в дреме. Он давно уже не ждал гостей. Когда его стены покинул последний жилец, а жадные до чужого, хоть и трухлявого, добра люди перестали хлопать дверьми, скрипеть отвертками, рвать ломами и выдирать, выдалбливать и воровать, дом напряженно ждал гостей. Не спал, вздрагивал на любой шум, откликался радостным эхом на любой голос. Но никто не приходил. Напряжение ожидания оборвало провода телефона и электричества. Обесточенный, немой дом с каждым днем терял надежду. И однажды наступил тот день, когда ожидание иссякло и его заменило равнодушие.
Звук повторился. И к нему добавился шелест старой газеты. Кипы газет ветром выдувало в каждое ненастье из стеллажа в угловой комнате. Игривый ветер обожал устраивать вальсы из желтых листов новостей и кружить их, или гоняться за ними по всем этажам, или таскать их из одного угла в другой, или разбегаться и выбрасывать из окон, которые он предварительно разбил, или собирать кучами, а потом с размаху прыгать в эти кучи и подбрасывать послушные бумажные листы вверх и смотреть, как они медленно планируют вниз. Дому никогда не нравилась эта игра, но он терпел.
-Хоть какое-то развлечение! - думал дом.
Звук не утихал: тихий шелест бумаги, легкий скрип песка и пыли, едва различимый звук шагов, легких, как у ангелов. Дом замер и прислушался острее. Он отвык от движения в нем и теперь даже испугался. В мутном отблеске прохладного утра на на втором этаже мелькнуло нечто маленькое и пушистое.
-Господи! Котёнок! - всплеснул дом оборванными лоскутами занавесок. - Откуда ты, крошка!
Дом с болезненной радостью приветствовал живое существо. Крошечное, беззащитное и такое же одинокое, как и он.
-Иди сюда, малыш! - скрипнул дом ржавой пружиной дивана в южной комнате у кухни. - Тут сухо и мягко! Иди сюда!
Котенок настороженно вздрогнул и попятился назад, но любопытство взяло верх. Ступая медленно и тихо, он прошел в комнату, обнюхал засаленную обивку и, с легкостью бестелесного существа, запрыгнул на диван. Дом наблюдал не дыша, боясь спугнуть гостя. Когда котенок улегся на диване, свернувшись калачиком, и задремал, дом с блаженством и негой ощутил тепло внутри себя. Какое волшебное чувство! Он наполнился томлением и счастьем до самого верха, выше темного чердака, меж стропил и обрешетки до внутренней стороны жестяных листов крыши. Каждый сырой кирпич в лохмотьях отклеившихся обоев, каждая скрипучая доска, каждая выщербленная ступенька, каждый уголок обжитой пауками и плесенью чувствовали в себе живое существо. Дом аккуратно прикрыл створку окна с чудом уцелевшим остеклением, чтоб в комнату не дул холодный ветер, и дверь, чтоб убрать сквозняк. Настырному ветру пришлось обойти дом кругом, залететь в окна на противоположной стороне, и ползком просочится под дверью, чтобы взглянуть на гостя.
Дом мечтательно и нежно разглядывал котенка. Тощие бока с откормленными блохами, лысоватый хвост морковкой, тоненькие лапочки в пыли, большие просвечивающие розовым уши над высоким умным лбом. Глаза, прикрытые в тяжелой усталости, треугольник носа, мягкий подбородок, жиденький пушок щек, смешные длинные усы. Бездомный оборвыш в разноцветном окрасе, грязный, голодный. Ах, как остро и непреодолимо захотелось дому стукнуть дверцей холодильника, звякнуть блюдцем и налить котенку молока, а потом открыть кран с теплой водой и выкупать несчастного страдальца, завернуть в полотенце и оставить его у батареи сытого и чистого спать. Но ничего этого дом не мог. От бессилия и жалости дом осыпался побелкой с потолка в нескольких местах, оставляя в воздухе седую взвесь.
Шли часы. На улице уже совсем рассвело. Рев моторов привычно оглушал старый дом, поглощенный радостью, такой внезапной и огромной, что казалось он даже помолодел. Но сегодня к привычному шуму примешался ещё какой-то. Новый. И совсем не ласкающий слух. Дом выглянул во двор и обомлел: к его стенам приближались страшные машины, с вытянутыми в полную длину стрелами и жадно поднятыми ковшами. Гусеничными лентами машины давили хрустящие осколки окон, брошенную мебель и прочий мусор с легкостью всесильных богов. Приблизившись, машины хищно замахнулись и ударили в бок одной из стен. Грохот, треск, гудение и дрожь прошлись по всему дому. От боли он распахнул окна, осыпался градом кирпичей, обломками деревянных балок и удушливо выдохнул пыльное облако. Машины замерли, но через миг их безжалостные металлические ковши с новой силой замахнулись и впились в стену. Дом стонал и выл, скрипел и кричал, но покорно разрушался метр за метром. Вгрызавшиеся ковши выворачивали из стен жилы проводов, ломкую тонкую дрань и клоки утеплителя. А дом весь сжался и старался удержать ту свою часть в которой был закрыт котенок. От шума малыш проснулся и с дикими воплями метался по комнате.
-Тишшшше, тишшшше, - осыпающейся штукатуркой пытался успокоить его дом, всё плотнее прижимая дверь и окно, чтоб они не раскрылись. - Сссспассу тебя!
Котенок запрыгнул обратно на диван, выгнул тощую спину и запустил когти так глубоко в обивку, как только мог, закрыл глаза и надрывно замяукал, отделяя каждый свой крик небольшими паузами. Безжалостные машины крушили дом и всё меньше его оставалось на этом свете, но южный угол с одним окном держался. Ковши скребли, били, тянули, но угол не поддавался. Машины опустили ковши и заглушили двигатели. В эту минуту над пыльной завесой и битым кирпичом раздалось отчаянное кошачье:
-Ааааа!!!
Из машин вышли люди и завертели головами.
-Ааааа!!! - плакал испуганный ребенок неизвестной кошки.
Лестницы нет, стена еле держится, даже пола нет и потолка. Дом оседает и скоро разрушится совсем, упадет и исчезнет, забирая с собой воспоминания. А из южной комнаты бывшей коммуналки старого купеческого особняка несется надрывное:
-Мяааааааау!!!
Дом рухнул. Взвилась плотная пыльная завеса, скрывая от посторонних глаз скорбь и ужас последних секунд его жизни. Дом рухнул, перестал существовать, стерся с лица Земли, но последними силами держал кусок перекрытия со старым диваном, на котором был котенок. Когда пыль осела и откашлявшиеся люди подошли к руинам, то увидели, как из под мусора маленький бездомный котенок прыснул от них в сторону и убежал.
Сферочка, дорогая, как прекрасен и глубок ваш рассказ, с каким удовольствием я его прочитала! Мне эта история очень созвучна. Про судьбу старого дома бы и у меня рассказ "Хранитель", если найдете минутку, загляните. Спасибо Вам за замечательную прозу!
Спасибо за символизм в творчестве.
