Всю жизнь я к женщинам питаю
мужской, здоровый интерес,
но хохочу, когда читаю
стихи норильских поэтесс…
Пример: немолодая дама,
рифмуя всякие слова,
в конце концов, сказала прямо:
– Люби меня, пока жива.
Кому она сказала это?
Кто сей призыв осуществит?..
Ведь не у каждого поэта
в преклонном возрасте *****…
Но эта дама честных правил –
она и дохлого доймёт,
и полюбить себя заставит,
а в чём вся хохма – не поймёт.
Не втолковать старушке вздорной,
что жуткое её „пока”
в контексте фразы смехотворной
звучало бы не так топорно
в редакции гробовщика…
Да и втолковывать не стоит -
пора ей к чёрту на семестр;
он объяснит ей, что такое
„любить иных – тяжёлый крест”,
а я продолжу веселиться,
покуда от „Гнездовья вьюг”
другая не смоталась „птица”
в погоду лётную на Юг.
Она, напротив, молодая –
булавкой грудь не проколоть!
С ней спит поэт, во сне бодая
её цементнейшую плоть…
Ну „что ещё сказать об этом”,
когда скульптурная сама,
всем сообщив, что спит с поэтом,
не демонстрирует ума?
Но, может быть, сосредоточив
свой ум в интимнейшем из мест,
она отнять все лавры хочет
у престарелых поэтесс?
Тогда зачем ума палата
норильских поэтесс красе? –
лишь стоит сдёрнуть ткань халата
и ей зарукоплещут все…
Ан-нет – она хватает лиру;
обрыдло ей весло держать –
она так хочет полежать
с нахалом или стать кумиром
толпы, что страшно возражать…
Что делать? – пусть уж вёсла сушит,
про штору пишет, про бокал,
газет макулатуря душу,
и ждёт читательских похвал,
а я читатель (это точно)
и случая не упущу –
норильских поэтесс построчно
плодами их же угощу.
Извольте, милые, откушать,
поскольку в кущах райских тем
я околачиваю груши,
но сам червивого не ем...
P.S.
Давно шершавым языком забора
в сад местной лирики мне отрубили путь,
но ради смеха можно и, Трезора
ногою пнув, забор перемахнуть,
а если я случайно грохнусь наземь
и вдруг трагикомически помру,
так лишь от хохота, разглядывая вязи
завзятых „гениев», изрезавших кору…
Нет на Беляеву в Норильске карантина,
вот и журчат её стишки легко -
ей что Пегас, что дойная скотина…
Да ведь не всё, что льётся – молоко…
Не объяснишь ей; зла как гильотина
и не врубается ни в тыкву, ни в древко –
лишь рвёт, как шавка, буквы псевдонима,
из Коли Но варганя Нолю Ко,
и прочие фиговые поэты
готовы мне из фиг вязать носки…
Грех не платить им этой же монетой,
не вынимая из пальто руки…
Я их люблю, но странною любовью;
они мне даже больше, чем родня –
всегда из пальца высосанной кровью
они готовы капнуть на меня,
а тут уж чувству дружеского локтя
перечить глупо – шея-то одна,
а локоть – не настолько добрый доктор,
чтоб пациентов помнить имена…
Роняя гомерические слёзы,
начальственным внимая голосам,
я должен из любви к метаморфозам
задать себе вопрос суровый сам:
как тёплый воск и мягок, и податлив,
и весь в родимых пятнах этих лиц –
не блудный сын ли я, не сват ли я, не брат ли
парнасских дядечек, старушек и девиц?! –
чтоб нет, так да, но родственничков много
пасётся за бариевским бугром
и смесь не всякую бульдога с носорогом
успел я клюнуть золотым пером…
Наверное, уже и не успею;
едва ли я минуту проживу –
от смеха голову пером случайно сбрею
и превращусь из Коли Но в траву…
Вот только бес опять успел вцепиться
в моё ребро и я хочу успеть
ещё одну застенчивую жрицу
любовной лирики в пародии воспеть…
– В любви с тобой дошли мы до упора, –
она прочла, и я под стул полез;
она это серьёзно! – вот умора –
с ней близок был технический прогресс! –
совсем мозги заштамповал девице,
болт из струбцины вывинтил ключом,
упор ослабил, обещал жениться,
но не женился… Вот ведь горе в чём!
Ну всё! – совсем от смеха умираю,
но верую, что я умру не весь,
поскольку миру щедро оставляю
бессмертную на смерть поэта песнь.
И пусть не весь, но даже и частично
всем, кто без слёз прочтет мои стихи,
я и посмертно благодарен лично
за ха-ха-ха, гы-гы и хи-хи-хи…
Прощайте все, кто не подумав пишет.
Я мёртв – теперь для вас и горя нет,
так что сорвите ваши съехавшие крыши
и помашите ими мне вослед…
(А тем, кто сразу юмора не понял,
оставлю я ещё одно P.S.:
чем чаще дураки меня хоронят,
тем больше поводов к тому, чтоб я воскрес.)
*
2010 г.
|
