Моему упорхнувшему попугаю посвящаю.
Нет, не для славы ты рождён,
толпы́ признания искатель!
Пусть ты талантом одарён, —
влюблённый в рифму обыватель, —
но поэтический Парнас,
смирись, не для тебя! И что же?
Брось сочинять уже сейчас.
Да, и Парнас не всем предложен.
Ты здесь не нужен никому!
Путь к славе, знай, тебе заказан,
ведь к музам честь взойти тому, —
перстом кто властным был указан.
Тому хозяйская рука,
приблизив, ласки расточает, —
кто лижет властные бока́,
как кот, что кошку ублажает.
И кто тот грозный властелин,
что щедро ласки расточает?
Кто тот всесильный господин,
что почесть бездарям вручает?
Простой каприз, зловещий рок,
слепой успех, нелепый случай?
Куда всё проще, голубок:
порука — древний наш обычай.
Литературной славы час
пробьёт едва ли в твоей жизни.
Калек возводят на Парнас,
хвалебные слагая гимны:
Кузьмин пассивный, Салимо́н,
Ватутина и Полозкова —
в литературный метят сонм.
В миру, увы, сие не но́во!
Вот попугай мой, какаду —
хоть дуралей и туп безмерно,
но он не стал бы как в бреду
писать стихов самозабвенно.
Не потому что — идиот,
не потому что — клоун в перьях.
Не оттого, что не идёт
пернатым сочинять о прериях:
куда умнее он тебя,
как и меня, — друг-сочинитель!
Он, вздыбив хохолок шипя,
не поспешил свою обитель
сменить на пафосный Парнас.
Ему судьба предначертала
шипеть, ругаясь каждый раз,
ютясь в клетушке из металла...
И я в каморке день-деньской
живя, познал простых приличий:
да, поэтической строкой
не уязвлять род человечий!
Но всё ж затворником не стал:
я жёрдочку свою исправил
в перо, ведя им — в пьедестал,
что для себя я сам поставил!
И внемля заповеди той:
«Ари́ст... оставь перо, чернила...», —
я больше не пленён мечтой;
Парнас мне — древняя могила!
Я сам воздвиг свой пьедестал,
как памятник нерукотворный.
На постаменте том восстал —
поэт, тщеславия лишённый.
Без нужных связей и знакомств
я обхожусь. И вот в чём дело:
мне слава — то из неудобств! —
начни греметь, вмиг надоела б.
Я презираю властный трон,
плюясь в любимцев праздных почесть.
Во мне встревожил рифмы звон
всю поэтическую доблесть!
Свободу личную воспев,
мочусь я с подиума слепо.
Прости, Олежка Воробьёв,
обрызгал если вдруг нелепо!
Ничто не вечно под луной,
как и ничто не позабыто;
склонюсь повинной головой
над всем, что было мной облито.
|