Лимит исчерпан, больше не пишу,
Не сочиняю, судьбы не вершу.
Не юморю, не плачу, не страдаю,
Не тает снег на восковом лице.
Я за чертой теперь и точно знаю,
Что ждёт за ней и дальше, там в конце.
Исход простой, вполне закономерный:
Прости мя Боже, душу не отринь!
Кадило и священник правоверный,
Стук молотка, ну вот и всё – "Аминь!"
С чем к Господу пришёл? Не знаю сам.
Здесь каждому воздастся по делам.
Грехов полно, мне их не отмолить!
Как с этим жить, вернее – как не жить?
На Высший Суд я призван, что ж теперь,
Не убежишь, не выскользнешь за дверь.
Чего гадать, чуть позже сам узнаю.
Сижу себе, жду вызова к Нему.
Есть очередь, но правда, не большая,
Не как в ГАИ, у них всё по уму.
Вот ангел - секретарша так гламурна!
И крылья есть, я трогал, за спиной.
«Вы проходите»,
Мне она культурно.
А я в ответ:
«Свободны в выходной?»
Шагнул за дверь – просторный кабинет,
Есть кресло, стол, хозяина лишь нет.
И мягкий голос с ноткой укоризны
Душевно, с теплотой заговорил:
«Ну, вот и по тебе свершили тризну,
Да не печалься, как сумел прожил».
Обыденно всё как-то, слишком просто:
«Ты, Господи, прости уж наглеца,
Но почему-то вспомнился мне остров,
Как в сказке, про Федота, про стрельца».
«Сказ про Федота? Знаю я, читал»,
Ответил он,
«И автор здесь бывал,
Речь не о том сейчас, вот размышляю..
Нужно ведь наказанье за грехи,
А у тебя их... Ладно, ладно, знаю...
Уж лучше бы сидел, писал стихи.
А мне теперь придётся с оппонентом
На этот счёт поговорить, претит!
А ты, давай, воспользуйся моментом,
Перекуси, всё на столе стоит».
Селектор щёлкнул, слышу диалог:
«...Ты удивлён, что сам звоню? ...Не мог,
И не пыхти, дым не пускай ноздрями,
Я вижу всё, давай - ка без обид...
Какое соглашенье между нами?
Ты не того там, не слетел с копыт?»
В ответ щелчки и возглас, хрипловатый:
«Маразмом не страдаю, верь не верь,
Опять, небось, кого-нибудь по блату
Пристроить хочешь? Нет, закрыта дверь!
Что на земле случилось не понять,
Я не лукавлю, стольких не принять,
У нас ведь не Москва, не мегаполис,
Нет привилегий, души все равны,
Прописка есть, работа, даже полис,
И нет здесь виноватых без вины».
Тут Голос перебил его и строго:
«Уймись чуток, нашёл с кем поболтать?
Ты всё-таки беседуешь-то с Богом,
С создателем, изволь-ка уважать!
Кого пришлю, того возьмёшь без слов,
Грехов на нём висит, за будь здоров!
Но не пропащий, не переусердствуй,
Лет триста помурыжь, чтоб обжилс я́,
С Лаврентием поселишь по соседству...
Всё и не спорь!... Со Сталиным?... Нельзя!
Они вдвоём в момент затеют смуту,
А как иначе? Кобе ты не брат,
Он с этим экземпляром за минуту,
Построит новый мир иль новый Ад!
Я всё сказал и не груби в ответ,
Не слышать бы тебя ещё сто лет!»
Связь отключилась, тишина с минуту,
Тяжёлый вздох и голос (мне опять):
«Ну что притих, осознаёшь вину-то?
Грехи, сын мой, их надо искуплять!»
И снова секретарша у порога:
«Прошу, пройдёмте, я вас провожу».
Мелькнуло в голове: ещё немного
И я ей точно что-то предложу.
А дальше лифт огромный, как фургон,
И скоростной – мгновенно взял разгон,
Как пуля вниз, в тартарары несётся,
Под горло сердце, холод по спине,
Да что ж такое, мне опять неймётся:
"Здесь был Витёк" – царапнул на стене.
Из книги старой в памяти картина:
Огромный чан с бурлящим кипятком,
Под ним костёр, дрова, всё чин по чину –
В воде кипящей грешников битком.
И что с того? Характер юморной,
Подумал: как в общественной парной.
Лифт тормознул, открылись створки двери,
Обыкновенный город предо мной.
Ну, надо же, а я ведь правда верил,
Что пишут, говорят про мир иной.
На первый взгляд не страшно и не жутко,
Глядь: двое по бокам, ага – конвой,
Чуть осмотрелся, улучив минутку,
Понятно, ну, конечно же, за мной.
В приёмную зашёл уже один.
Чертовка за столом, с водой графин.
Не женщина, а сущая стервоза,
И на лицо!.. Не выпить столько мне,
Наверно из Е.Р. – в глазах угроза:
«Ты опоздал, давай-ка в кабинет!»
Замешкался я чуть у самой двери,
Пинок под зад – давно так не летал,
Вот паразитка, пострашнее зверя,
Со стороны взглянул – захохотал.
Вот так смеясь, сметая стульев ряд,
Вкатился в кабинет, под строгий взгляд
Того, кого не к ночи вспоминаем
Иль недруга к нему послать хотим.
Зачем к нему? Я, собственно, не знаю,
На вид – вполне приличный господин.
Да, есть копыта, видел, на мгновенье
Мелькнули из-под брюк а-ля Monkey.
Немного, правда, портит впечатленье,
Длиннющий хвост, висящий на руке.
Подумал я – когда он раздражён,
Хвостом, как плетью может выгнать вон.
И вновь заржал, смех удержать не в силах,
Хотя заметил изумлённый взгляд
И в нём прочёл: клиент, похоже, хилый,
Свихнулся от испуга, всё же Ад!
Я отсмеялся, кашлянул смущённо,
Простите, говорю, за срыв такой,
И далее смиренно и покорно:
«Как величать вас, чёртом, сатан?..»
Он перебил, поморщившись слегка:
«Ты здесь теперь прописан на века,
Хозяином зови, мне так удобней,
Да и тебе не осквернять уста.
Позднее всё обсудим поподробней.
Лет эдак через, может быть.. полста».
В глазах заметив огонёк бунтарства,
Спросил с усмешкой:
"Что спешишь куда?
Ты в общем-то в приличном государстве,
Для грешников работа есть всегда.
Опять же уйма социальных благ,
Без бюрократов, подписей, бумаг.
Но даже в выходные, как ни странно,
На алкоголь запрет, я с этим строг,
Смутился:
"Правда, как-то контрабандно
Канистру браги Ельцин приволок.
Моя вина, чуток недоглядели,
Так он почти опился бедный ей,
Теперь вот на куличках, всё при деле,
Фазенда там у матери моей.
А наказанье для тебя одно:
Все триста лет писать запрещено!»
За разговором вспомнилась случайно
Мне сказка про работника Балду,
Решил – пока не стоит так нахально
Себя вести, тем более в Аду.
Нельзя писать, так соблазню чертовку,
Ей нашепчу любовной чепухи,
Уговорю, пусть пишет под диктовку,
Она мои нескладные стихи.
Прошло полгода, я почти привык,
Нашёл работу, слесарь-газовщик.
По вечерам пью чай у старой вишни
В своём саду под тусклым фонарём.
Любимый кот, трагически погибший,
Нашёл меня, теперь мы с ним вдвоём.
За много лет мне хорошо впервые,
Вы скажете – абсурд, но я так рад,
Подумаешь, что мы здесь не живые,
А может быть где жил я, там был Ад?
|
Мне понравилось)
С уважением