И вот настал тот юбилей. О боже мой, как грустно.
Его боялась я, но жизнь сурова. Не спросив совета
Она дала понять, коленным несусветным хрустом,
Что к господу близка я, и к заповедям и к ответам.
Но боже правый, помню я, хоть память как бумага,
Всё, что прожИто, ведь пред глазами бытие, а кажется далёко.
Нет, нет я не жалею, я не из тех кто верит только в благо.
Я счастлива была, хоть заплатила дань жестоко.
Жестоко ли? Как знать. Ведь о мужчинах я стенаю.
Достаточно ль их было, все ли для меня, иль не меня достойны?
Я прикасалась к ним, они ко мне, но мы о том не знали, я подозреваю,
Что это просто похоть. Но меня она пронзала непристойно.
Да, к сожаленью миг, когда усталость и понятие, о некоем конце неумолимом.
Невольно, не невольно, я не знаю, наступает вдруг, внезапно.
Хотя готовилась сурово, кажется, к тому, что в жизни может быть не исполнимо,
И шла к концу, отнюдь не скоротечно, но медленно дыша и адекватно.
И в это юбилей я вдруг понять смогла, о боже правый.
Не девичий, галдящий коллектив мне нужен в этот миг, отнюдь не он.
Семья. Затрепетала я. Что может быть дороже? Но характер своенравный
Мне не дал пониманья, а в этом ли вся суть или резон.
Но чёрт, воспоминанья наше всё, а как ещё мне сохранить души пожар.
Ведь возраст, словно монстр неуёмный, жрёт нас изнутри,
И видим мы из зеркала остатки наших грёз. Какой кошмар.
Хоть повернись, хоть вывернись, но пред глазами суть. Замри…
Душа не будет больше здесь. Она уйдёт в небесные поля и оглянётся.
Как ты осталась там? А коль осталась то зачем? Неосторожно.
Желанный ангел твой на небе неуютно, неохотно встрепенётся.
Ты думаешь, что повернулся он к тебе? Да затекла спина. Такое же возможно?
Да, юбилей настал. И стало нестерпимо грустно.
Тускнеет красота. А что взамен, лишь старости гнетущая пора?
Тридцатка прилетела, подобравшись злобно и искусно.
Мне тридцать, господи, всё кончено… и это не игра.
|
