. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Единственный, кого я ненавидел!! Пересчитал грехи? Задо́хся в Божий час? Упрямый бес! Что чувствуешь, изы́дя из рёбер, где держался уцепясь?
Кося́тся на меня, что, де, я шапки не́ снял, но, лагерями мятое, черно́ моё лицо. Легко мне, радостно и — жаль: ушёл от русской мести, перехитрил ты нас, кацо!
Ты проскочил и первомартовские царские календы и не дожил до цезаревских мартовских же ид!
К 105-летию со дня рождения Александра Исаевича Солженицына — русского писателя, поэта, гражданина, общественного и политического деятеля, участника Великой Отечественной войны; человека с невероятной судьбой, оставившего за собой огромнейший след в мировой литературе и истории; узника ГУЛАГа с 1945 по 1953 год. Автора знаменитого литературно-документального сочинения: «АрхипелагГУЛАГ» о репрессиях в СССР в период с 1918 по 1956 год, — книга писалась автором тайно в течение 10 лет. После публикации произведения в декабре 1973 года в Париже в советских СМИ началась массированная кампания очернения Солженицына, как "предателя родины" с ярлыком «литературного власовца», была развёрнута мощная пропагандистская кампания против диссидентов. 31 августа 1973 г. в газете «Правда» было напечатано открытое письмо группы советских писателей, с осуждением Солженицына и Андрея Сахарова, «клевещущих на наш государственный и общественный строй». В течение нескольких десятилетий (1960—1980-е годы) писатель активно выступал против коммунистических идей, политического строя СССР и политики его властей. Вопреки распространённому мнению, присуждение Александру Солженицыну Нобелевской премии по литературе в 1970 году никак не связано с «Архипелагом ГУЛАГ», который к тому моменту не только не был опубликован, но и оставался тайной даже для многих близких Солженицыну людей. Формулировка, с которой присуждена премия, звучит так: «За нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы».
благо одиночества
Вспоминаю себя подростком
под приглядом у папы с мамой, –
о дискуссиях с ними хлёстких,
об оценках — весьма упрямых.
И отец, в самых нежных чувствах,
говорил: «Подрастёшь, дозреешь,
разузнаешь, что есмь кощунство,
что "гиганты" внутри — пигмеи».
"Ты ворчун, – отвечала, – старый,
погляди, — сколь на свете добрых!"
Ухмылялся мне взглядом карим, –
так, что сердце стучалось в рёбра…
…Нету папы… И мамы — нету.
Мир оскалился мордой хищной,
и совпало по всем приметам:
с добротою ты — просто лишний.
Милосердье куда-то делось,
словно смыло его волною, –
чистоты первозданной целость
оказалась для всех смешною…
От хворо́бы души не слягу,
чтобы ей не служить разменной!
Одиночество ей — во благо,
как лекарство! От озверенья.
Я её сохраню в невзгодах,
нет дороже души, — поверьте.
Не скорбеть о судьбе народа
может только жесто́косердый!
Как же так приключилось, люди?!
Без стыда мне на фото деда
не взглянуть... до предельной жути
замусолили честь победы.
Всех засунули в зев центрифуги,
защищаюсь души ипостасью, –
только хочется спрятать руки,
чтобы их не запачкать грязью...
Одиночество, как безысходность,
обреталось с тоской по тюрягам, –
в наше время оно признаётся
и является нравственным благом.
Послесловие:
Эдуард Асадов — Одиночество (читает Александр Соловьёв)
Владимир Высоцкий. Горное эхо
В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха,
на кручах таких, на какие никто не проник,
жило-поживало весёлое горное Эхо,
оно отзывалось на крик — человеческий крик.
Когда одиночество комом подкатит под горло
и сдавленный стон еле слышно в обрыв упадёт —
крик этот о помощи Эхо подхватит проворно,
усилит — и бережно в руки твои донесёт.
Должно быть не люди, напившись дурмана и зелья,
чтоб не́ был услышан никем громкий топот и храп,
пришли умертвить, обеззвучить живое ущелье —
и Эхо связали, и в рот ему всунули кляп.
Всю ночь продолжалась кровавая злая потеха,
и Эхо топтали, но звука никто не слыхал.
К утру расстреляли притихшее горное Эхо —
и брызнули слёзы, как камни, из раненых скал...
