Во вторник на́чался сентябрь. Дождь лил всю ночь. Все птицы улетели прочь. Лишь я так одинок и храбр, что даже не смотрел им вслед. Пустынный небосвод разрушен, дождь стягивает просве́т. Мне юг не нужен… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Иосиф Бродский. Новые стансы к Августе)
сентябрьское
В округе нынче пахнет пряным!
Ты скажешь: жухлою травой, –
в твоём мирке полно изъянов,
в моём же — радость и покой.
Опять твердишь: "Твои фантазии,
а практицизма — ни на грамм!" –
как нам достичь единогласия
в осенний сплин по сентябрям?
Неделю всю дождливо плачется
природа с грустью за окном,
и ты, свернувшийся калачиком,
пронизан зыбким полусном,
а я, схвативши зонтик бабушкин, –
тот, с закорюкой для руки,
иду бродить по гулким камушкам
вдоль парапета — у реки.
Под шепоток листвы сентябрьской,
под монотонную капель
плывут во мне слова-кораблики,
и в голове звучит свирель —
порхает песенка бесхитростно
о прошлых лете и весне, –
благоухает воздух цитрусом,
бурля в туманной пелене.
В коловращеньях тихой музыки
пускаюсь петь и танцевать,
махая в такт ладонью узенькой,
как дирижёр… И листопад,
как будто шквал оваций радостных
венчает странный мой триумф,
штрихов осенних мириадами
меха любви во мне раздув.
Озябшей, но счастливой странницей
я возвращаюсь в тёплый дом,
из мира грёз — в предел реальности
согреться розовым вином:
"Опять мечтою утешалась ты?" –
с порога слышу твой смешок,
а сам соскучился... и жалостно
целуешь в щёку и висок…
Послесловие:
Chris Rea — Looking for the Summer (В Поисках Лета)
Дмитрий Быков Приморский город пустеет к осени…
Приморский город пустеет к осени —
пляж обезлюдел, базар остыл, —
и чайки машут над ним раскосыми
крыльями цвета грязных ветрил.
В конце сезона, как день, короткого,
над бездной, все еще голубой,
он прекращает жить для курортника
и остаётся с самим собой.
Себе рисует художник, только что
клиентов приманивавший с трудом,
и, не спросясь, берёт у лоточника
две папиросы и сок со льдом.
Прокатчик лодок с торговцем сливами
ведут беседу по фразе в час
и выглядят ежели не счастливыми,
то более мудрыми, чем при нас.
В кафе последние завсегдатаи
играют в нарды до темноты,
и кипарисы продолговатые
стоят, как сложенные зонты.
Над этой жизнью, простой и набожной,
ещё не выветрился пока
запах всякой курортной набережной —
гнили, йода и шашлыка.
Застыло время, повисла пауза,
ушли заезжие чужаки,
и море трётся о ржавь пакгауза
и лижет серые лежаки.
А в небе борются синий с розовым,
две алчных армии, — бас и альт,
сапфир с рубином, пустыня с озером,
Набоков и Оска́р Уайльд.
Приморский город пустеет к осени.
Мир застывает на верхнем "до".
Ни жизнь, ни то, что бывает после,
ни даже то, что бывает до,
но милость времени — замирание,
тот выдох века, провал, — просве́т,
что нам с тобой намекнул заранее: всё проходит, а смерти нет.
