Охота на воробьёв

НА БОЛОТАХ

На душе черно и сыро.
Невзначай сошёл с дороги.
Близорукий, колченогий,
потерял ориентиры.
Засветло хромалось проще,
но смеркалось, тучи ниже –
ни одной звезды не вижу,
ковыляю в ночь на ощупь,
а куда – не помню толком:
добрести бы поскорее!
Свирепею и зверею,
скалю зубы. Шерсть на холке
рефлекторно ощетиня,
заунывно вою в небо.
Вот бы захлебнуться в ней бы:
вязну лапами в трясине!
В сострадание не верю
и, оторванный от стаи,
сгоряча людей кусаю:
голыми руками – зверя
за загривок не возьмёте!
Знаю щедрость вашей власти:
за еду – петля на пасти!
Лучше пропаду в болоте.

ИУДА

Ты зашёл далеко. За такое
вас травили, ссылали, сажали.
Ты – изгой. У толпы для изгоя
ни любви, ни тоски, ни жалости.
Что в советское время, что в наше –
для Иуды верёвка готова:
для тебя, вероломно сказавшего
о России недоброе слово.

НОНЕОНОВЫЙ СВЕТ

Ремнём безопасности сдавлен живот,
перетянута грудь.
Российские власти страхуют народ:
не уйти, ни вдохнуть.
Маршрут оптимальный, проезд на распутье
бойцу запрещён.
В застенках Навальный. Кто, если не Путин?
Любой Нонеон.

Сквозь тьму нонеоновый свет нам указывал
правильный путь,
но мы не готовы спонтанно и сразу
с дороги свернуть.
По вовкиной грамоте спецоперация –
благо для всех,
а в нашем гаранте нельзя сомневаться:
сомнение – грех.

ОХОТА НА ВОРОБЬЁВ

За преступные призывы
к миру – клетка и статья!
Все доносы справедливы!
Расстреляйте воробья!

Слов природа – воробьиная:
сказанное не вернёшь!
Подвиг предков не забыли мы,
но пропали ни за грош
наши прадеды и деды,
если мы ворвёмся в дом
к самостийному соседу
и его за грош убьём.

Не себя – других мы судим:
тех, кто ближе и слабей.
В залпах тысячи орудий
не спасётся воробей.

КОТЕЛЬНАЯ

Ордынская сабля
дробит на крупицы
залежи каменной соли.
Дым от трубы
не сумел отцепиться
и на котельную молится.

Душный старик
с печатью утраты
мечтает вернуться в прошлое:
– Мы – за своих,
как уже когда-то!
бьёмся за всё хорошее!
в мирное время,
на поле брани ли –
мы остаёмся едины!
было сожжение,
а не сгорание
нашей нетленной твердыни!

Губят, мол, русскую
цивилизацию,
враг атакует русских!..
Или от дыма
глаза слезятся,
или действительно грустно?
Людям, которые
в связку скручены,
светлое прошлое грезится.
Не распознать им
за едкой тучей
в небе – ни звёзд, ни месяца.

Дым от трубы
не сумел отцепиться
и на котельную молится.
Ордынская сабля
дробит на крупицы
залежи каменной соли.

НОВО-ОБРАЗОВАНИЕ

В современной школе всё по-новому.
Пацифистов – на̒ людях клеймят.
По составу разобрали слово –
по частям собрали автомат.
ОэРКаэСЭ ввели для верности.
Против бога? Значит, русофоб!
Напрочь отменили переменную:
никакой сменяемости чтоб!
В области традиционных ценностей
не попрали ни один устой.
Вот они – большие перемены,
о которых грезил Виктор Цой.

Что дитя? Оно легко обманется!
Наш заклятый враг ударил в тыл:
бомбу в историческом беспамятстве
коллективный запад заложил!
И пока не началась реформа,
школьники шагали в пустоту.
Мы установили, что историю
вам преподавали, но не ту.
Мы её как следует исправили,
чтобы всё по-русски, по-людски:
цифры выжгли на диагонали
строго к солнцу вскинутой руки.

СЛУЖБА

В круговерти февральской сумятицы
спали крепко, с утра – пили кофе,
продолжали на дядю горбатиться
за прилавком, в забое и офисе.
Если крестик на шее вы носите,
то, привыкнув, о нём забываете:
нас не злили дикарские новости
из политики и дипломатии.
Нам известна до дыр затёртая
аксиома: война не начнётся.
Но – февраль, двадцать четвёртое,
два часа до восхода солнца…

…Чашка кофе. Заря. В концлагере
я исправно служу надзирателем.
Заключённый руку протягивает.
Я замахиваюсь – ударить его…

Нам давно бы пора проснуться,
до соседской души достучаться.
Ни протеста? ни революции?
ни раскаяния? ни люстрации?