В краю угрюмом и суровом
к приходу затяжной зимы
всё должным образом готово:
в починку отданы пимы,
тулуп на вешалке в прихожей
висит уже который день,
белея выделанной кожей,
и молча требует: – Надень!
И вот завыл налётный ветер,
деревья долу наклонив.
Декабрьский холодный вечер
добавил зимних перспектив.
Я задремал и мне приснился
сон, как неистовый буран
из туч тяжёлых к нам пробился.
Не стало города...
Бархан
лежал на краешке пустыни
в безмолвной снежной тишине.
И рисовал иглистый иней
затейливый пейзаж в окне.
* * *
Как на травушке
на зелёненькой
белым бисером
снег лежит.
Лёг на травушку
коркой тоненькой,
угнездился в ней,
не блажит.
Там уютненько –
в тёплой травушке –
но растаял вдруг –
вот беда…
И обидно нам –
мне и Клавушке –
вместо зимушки
ерунда.
Там, где бисер был,
грязь и лужицы –
вот забавушка
воробьям!
Эх, ты зимушка…
Долго тужишься.
Зря сказал тебе
я "Салям!"
На декабрь теперь
лишь надеждушка.
Стужи злючие
к нам придут.
Ну, а нам плевать –
есть одеждушка,
в доме печка есть
и уют.
* * *
Однажды зимою я вышел из дома
и лесом в деревню родную пошёл.
Я медленно шёл по дороге знакомой
и было мне очень в тот день хорошо…
Морозец небольно покусывал уши,
позёмку по полю гонял ветерок.
Я шёл со свиданья с прелестной Марфушей –
я прежде и думать об этом не мог…
Но мне повезло…
Пригласила красава
поправить забор и ещё кое-что.
При этом она улыбалась лукаво
(ну, как Эвридика из пьесы Кокто).
Я шёл, улыбался…
Всё было чудесно!
(Марфуша и водочки мне поднесла).
Мы с ней пообщались духовно-телесно –
такие вот были у нас с ней дела…
Давно не знавал я такого досуга!
Эмоции вновь захлестнули мозги.
А дома меня поджидала супруга –
не знаю, что ждать мне от этой карги…
Из чащи раздался топор дровосека.
И кто же там рубит?
Вопрос вдруг возник.
Лошадка понуро стоит чёрно-пега.
Дровишки в санях…
Но ведь я же лесник!
Пошёл я на звук топора по сугробам
и вижу цыган с топорами и без.
В их чёрных глазах мне почудилась злоба
и я припустил через сумрачный лес.
И в сани вскочил, и хлестнул я в горячке
понурую лошадь по тощей спине.
Кобыла очнулась от временной спячки
и тронулась с места в сорОк трескотне.
Погнал я лошадку дорогою снежной,
а сзади цыгане за мною гурьбой.
Я думал: догонят и точно зарежут.
Вступить с ними, что ли, в отчаянный бой?
Но тут же я вспомнил недавнюю встречу
с Марфушей прекрасной и вспомнил жену.
- Пробьёмся! – подумал – ещё же не вечер,
и как мне супругу оставить одну?
Как лес мне оставить совсем без защиты?
Ему ж угрожает ужасный урон!
Хлестал я кобылу, орали бандиты
и громче всех ихний цыганский барон.
Но было со мною в тот день провиденье.
Кобылка цыганская шустрой была.
Как будто вселилось в неё вдохновенье:
(с дровами!) она от погони ушла.
И шествуя важно, в спокойствии чинном
подъехали к дому с лошадкой моей.
Была лошадиная баба мужчиной!
И нет животины отныне родней.
Жена - где я шлялся два дня - не спросила.
Дровам была рада (себе на беду...
Дождусь, чтоб отлучку она мне простила
и снова к девице Марфуше пойду...)
|
