От безбожья до Бога — мгновенье одно. От нуля до итога — мгновенье одно. Береги драгоценное это мгновенье: Жизнь — ни мало ни много — мгновенье одно!
(Рубаи Омара Хайяма в переводе Германа Плисецкого)
Последнее воскресенье ноября — День матери
Мама, мамочка...
Мама, мамочка… Мамуля — хлопотливость щедрых рук… Словно миг года мину́ли, и замкнулся жизни КРУГ. На Господних манускриптах каждый пишется маршрут, а в конце печать, постскриптум, — воздаянием за труд. Без сомнений, с полным правом, так как хо́лила цветы, будешь признана Управой Херувимом Доброты. Высшим Божьим Правосудьем обозначен вес заслуг — сколько было на распутьях вешних вод, студёных вьюг! Спохватиться бы нам раньше… а теперь немой гранит бытия штрихов мельчайших не сведёт, не объяснит… Память жалящей иголкой досаждает по ночам, – перед писаной иконкой плачет горестно свеча… Где Душа твоя, родная? В цветниках — на Небесах? На каких широтах рая вспоминаешь нас в слезах? Баловство, ленцу́, ошибки — несуразный детский бунт, – может быть, скользит улыбка в уголках поблёкших губ… Знаю, Ангел наш Небесный, сердце зоркое не спит, в безысходности телесной патронажный жду визит. Угости орша́дом, мама, сделай лучший свой пирог, средь всеобщего бедлама — раскарда́ша и тревог нам нужна простая нежность материнской теплоты… Как же ранит неизбежность! Где же, мама, где же ты?!.. Как не помнить пухлых пышек со сметаною густой, – как поверить, что не слышать в телефоне голос твой?!.. Душит тяжкое молчанье — каждый вздох, как колкий ком. Кто утешит оправданьем? Станет в што́рмах маяком? Мановением прощальным рук надёжных – два крыла! – отлетела в изначальность так же скромно, как жила… Вязнет в сумрачном ознобе слабый стон из пустоты там, где скорбное надгробье — в землю вмёрзшие цветы… Беспощаден Суд Природы, мы — лишь прах в её горсти́… Бремя — годы. Смерть… и… ро́ды. МАМА... Мамочка…. Прости!
Послесловие:
Александр Галич — А ей мама во всём потакала… (в исполнении Нателлы Болтянской)
Булат Окуджава. Письмо к МАМЕ
Ты сидишь на нарах посреди Москвы. Голова кружи́тся от слепой тоски.
На окне — намордник, воля — за стеной, ниточка порва́лась меж тобой и мной.
За железной дверью топчется солдат… Прости его, МАМА:
он не виноват,
он себе на ду́шу греха не берёт —
он не за себя ведь — он за весь народ.
Следователь юный машет кулаком. Ему так привычно звать тебя врагом.
За свою работу рад он попотеть… Или ему то́же в камере сидеть!
В голове убогой — трёхэтажный мат… Прости его, МАМА:
он не виноват,
он себе на ду́шу греха не берёт —
он не за себя ведь — он за весь народ.
Чуть за Красноярском — твой лесоповал. Конвоир на фронте сроду не бывал.
Он тебя — прикладом, он тебя пинком, чтоб тебе не думать больше ни о ком.
Тулуп на нём жарок, да холоден взгляд… Прости его, МАМА:
он не виноват,
он себе на ду́шу греха не берёт —
он не за себя ведь — он за весь народ.
Вождь укрылся в башне у Москвы-реки. У него от страха паралич руки.
Он не доверяет больше никому, словно сам построил для себя тюрьму.
Всё ему подвластно, да опять не рад… Прости его, МАМА:
он не виноват,
он себе на ду́шу греха не берёт —
он не за себя ведь — он за весь народ...
(1988 год)
* херуви́м — в христианской религии — ангел высшего чина; "посланник рая"
