* * *
Схватила за руки, впустила,
приникла ртом, и отняла,
и грех привычно замолила,
и свечку новую зажгла,
И так прижалась – голо, страстно,
и обняла того, кто мил,
того, кто жалко и несчастно
смотрел на дверь, вздыхал, курил.
И сладко было, жарко, остро
в её устах, в её глазах…
но поднялся холодным монстром
обыкновенный пошлый страх:
За цепи, путы и ограды,
за обязательства в любви…
и он бежал, с луною рядом,
а следом гасли фонари.
* * *
Без отражения томление
и колкий шёпот у виска,
и еле тёплое скольжение
по спящей мягкости соска,
и глаз стеклянное сияние,
и плоть, усталую, рукой,
и перед зеркалом, в слиянии,
как с тенью, бывшую чужой...
* * *
Я не смогу – ни тут войти без страха,
ни там соврать глазам, что без любви;
себе судья, себе палач и плаха,
я, не построив, рушу корабли.
Мне не уплыть – молиться переправам
и на мели барахтаться глупцом,
не замечать, играть и быть забавой,
тем истираться собственным лицом.
Удел ничтожен: доля – долг, неволя,
нет стержня там, где только нервов вой…
как болен ты привычной этой ролью:
пришёл чужим, и в дом ушёл чужой.
-----------------------------------
|
