Friedrich Schiller. Weibliches Urteil Суд Женщины — Суд Сердца: Женщины! будете действия мужа судить, — ошибётесь! Мужа всего, как он есть, можете только судить. Сердцемженщина судит, не зная другого закона; где отреклася любви— там осудила она.
(Перевод А.Н. Струговщикова)
……………………………………………………………….. Ты знаешь-ли тот край, где кипарис растёт, и зреет апельсин, и гордый лавр цветёт; где веет негою с лазуревых небес, и золото-лимон горит во мгле древес? Ты знаешь ли тот край? Туда, любезный мой, туда, туда идти бы за тобой!
…
(Johann Wolfgang von Goethe. Mignon
(Песнь Миньйоны) в переводе А.Н. Струговщикова)
Это не просто разлука
Мы знали тогда:
то — не просто разлука.
Судьба, как возница, но давит подпруга,
ведь мы, как крылатые дикие кони
умеем легко ускользать от погони.
Свобода пьянит нас,
ведь нет её слаще,
и коль не спастись от секиры разящей,
для нас лучше смерть, чем поло́н и оковы, –
пока ма́нит твердь —
быть пленённым фиго́во.
Я помню, как ты мне твердил многократно:
забудь про мечты и про нить Ариадны, –
мы взрослые люди и в сказки не верим,
а верим в коварство и горечь потери…
Скорбел о прошедшем
и всё повторял,
как и́стовый жрец у камней алтаря:
«Не будь одержима надеждой напрасной,
смирись без нажима — я злой и ужасный…»
Напрасно я верила ложным наветам.
Ну, да — не стиляга,
далёк от эстета, –
игрался причудливым смыслом фасе́ты...
Но было досадно, что песенка спета.
Потом, на вокзале, мы молча прощались,
наверное, знали: в сиротстве, в печали
нам век вековать. Мы иначе не сможем.
А кто виноват — наша жизнь подытожит.
Весь мир оцифрован — поверю, и тоже
на вихрь информации
стану похожа, –
в пространстве затерянной,
родственной чуду,
незримой энергией буду повсюду….
Я рядом, везде…
и я слышу, как дышишь —
почувствуй, как воздух
становится чище…
Послесловие:
* возница (книжн. устар., теперь ирон.) — правящий лошадьми в упряжке, кучер ** фасета (психол.) — грань, аспект, черта человеческого характера
MACHETE / TOKIO — Сломанные цветы — я вижу мир, а ты войну
Александр Струговщиков. Баллада Пегас
На конной, в Ньюма́ркете старом, поэт Пeгаса продавал;
голодный, он почти задаром любимца музы отдавал.
Чудесный зверь в немой отраде, хвостом и гривою прядёт,
топочет, мечется и ржёт, рисуясь будто на параде.
И всякий чествует его, всяк молвит: то-то конь красивый!
Да жаль, что выросли, на диво, большие крылья у него.
Нет спору, знатная порода; да как же на коне летать?
Не равен час, и что за мода — верхом по воздуху скакать?
Но вот к Пeгасу Ганс подходит:
— Купи лошадку, молодец,
в корню́ и на пристя́жке ходит, —
прибавил тощий продавец. Ганс молвит:
Конь других не хуже… Конечно, крылья ни к чему,
но если их связать потуже, так он сгодится под соху.
Сошлись. Поэт не унывает, что сбыл Пeгаса своего,
а Ганса всякий поздравляет, что дёшево купил его.
— Теперь, – кричит он, – поскорее объездить надобно тебя! —
и выбрав парня посмелее, он с ним уда́лого коня
в телегу корнем запрягает, сажает дюжих седоков,
и, на дорогу выезжая, кричит — держи! — и был таков!
Неблагородный груз почу́я, лишён парящей воли крыл,
и на насилье негодуя, Пегас, в избытке свежих сил,
несётся по полю стрелою, бушует в нём лихая кровь,
и Ганса с при́чтом, головою, он опрокинул в первый ров.
Мужик выходит из терпенья.
Постой, – кричит, – секрет нашёл! — Постой, негодное творенье!
Тебе под пару будет вол! — Сказал и сделал.
Он впрягает вола в товарищи ему,
с сохой на пашню выезжает, и рад за выдумку свою.
И Фебов гордый конь унижен, но он обиды не снесёт;
то мечется, то неподвижен, то передом и задом бьет.
Напрасно силы истощая, полёт он напрягает свой,
в тоске душевной изнывая, храпит и мечет головой.
Отвага силе уступает, поникла долу голова,
и конь парнасский издыхает у ног презренного вола…
Но вот, случись неподалеку, невесть откуда и куда,
доро́гой парень светлоокий — Аполла доброе дитя.
Одна гитара под полою, да весь убор души простой —
повязан лентой голубою повесы локон золотой.
— Смотри, пожалуй, что за диво, кого нелёгкая взяла,
в одну упряжку – не красиво! – запречь Пегаса и вола!
Послушай, друг, изволь покуда мне клячу одолжить свою –
под плеть шелко́вую мою, ручаюсь, конь пойдет не худо.
Скорей хомут с него долой! — он Гиппогрифа распрягает,
и холит правою рукой, и левой холку подбирает.
Измучен пыткой и сохой, Пегас припо́днялся лениво;
но лишь почуял конь ретивый питомца музы над собой —
он о́жил! Землю прёт ногами и сыплет искры из очей,
взвился́ и зашумел крылами в сияньи солнечных лучей!
О диво! взор не успевает…Крути́мый ловким ездоком,
Пегас в пространстве исчезает и тонет в небе голубом!
